Летчик будущего

## "Летчик будущего"

Аннотация

В романе «Летчик будущего» современный военный лётчик оказывается в 1941 году и проживает всю Великую Отечественную войну, вооружённый знанием истории.

Это не героический боевик о супермене, переписывающем прошлое. Это трагедия о бессилии человека перед судьбой.

Громов спасает сотни жизней своей тактикой. Помогает конструкторам избежать ошибок. Становится легендарным асом. Но единственное, что для него по-настоящему важно – спасти жизнь Лили Литвак, женщины, которую он полюбил, – оказывается ему не под силу.

Автор соединяет документальную точность (техника, тактика, исторические персонажи) с философским вопросом: можно ли изменить то, что уже стало историей? И должен ли человек пытаться, если знает, что обречён на поражение?

Роман о войне, написанный не ради баталий, а ради одной простой истины: любовь сильнее знания, а судьба – сильнее любви.

### Часть I: Небо 1941 года

### Глава 1. Последний полет в будущем

Небо было цвета безупречной стали, холодное и ясное. На высоте двенадцати тысяч метров земля превратилась в пеструю карту, расчерченную тонкими нитями дорог и рек. Для капитана Андрея Громова это небо было родным домом. Более комфортным, понятным и предсказуемым, чем суетливый мир внизу.

Его пальцы в тонких перчатках лежали на ручке управления самолетом (РУС), но не сжимали ее. Они лишь ощущали легкую, почти неосязаемую вибрацию живого организма, которым был Су-35С. Истребитель поколения "4++", смертоносный и послушный, как продолжение его собственной нервной системы.

«Сорок седьмой, я "Заря". Как слышите?» – раздался в шлемофоне спокойный голос руководителя полетов.

«"Заря", я "Сорок седьмой". Слышу отлично, – ответил Громов, не отрывая взгляда от панорамы. – Задание выполнил, возвращаюсь на точку».

«Принял, "Сорок седьмой". Погода по маршруту чистая. Разрешаю свободное маневрирование в зоне».

«Понял вас», – уголки губ Громова дрогнули в едва заметной улыбке.

«Свободное маневрирование». Для летчика это звучало слаще любой музыки. Это был тот короткий миг, когда ты остаешься один на один с небом и машиной. Когда можно на несколько минут забыть про учебные цели, нормативы и директивы.

Он плавно потянул РУС на себя, и многотонная машина, послушная, как перышко, устремилась ввысь. Перегрузка мягко, но настойчиво вжала его в кресло. На индикаторе лобового стекла (ИЛС) зеленые цифры высоты побежали вверх: тринадцать, четырнадцать, пятнадцать тысяч. Стратосфера. Здесь небо темнело, приобретая густой фиолетовый оттенок, а вверху уже проступали немигающие звезды.

Андрей любил это. Он всегда представлял, каково было здесь первым, тем, из сороковых. На их фанерных «яках» и «мессерах», без гермокабины, в ледяном кислородном голодании, когда кровь закипает в жилах. Когда вся авионика – это компас, высотомер да указатель скорости. А еще – собственное чувство самолета, то, что на фронте называли «жопомер».

Он сам, историк-любитель, перечитал все мемуары Покрышкина, Кожедуба, Голубева. Знал наизусть тактико-технические характеристики всех основных машин той войны. Иногда, засыпая, он представлял себя в тесной кабине «ишака», чувствуя запах бензина и горячего масла, ведя в атаку неуклюжие, но смертоносные машины. Мечта идиота, конечно. Современному пилоту в том небе было бы тесно, как орлу в курятнике.

Легким движением кисти он перевел истребитель в бочку, наблюдая, как земля и небо меняются местами в калейдоскопе. Горизонт вращался вокруг фонаря кабины. Красота.

И тут он это увидел.

Прямо по курсу, там, где только что была пустота, начало клубиться облако. Странное, неестественное. Не белое и не серое, а грязно-лилового цвета, с рваными, будто обугленными краями. Оно росло на глазах, пульсируя изнутри тусклыми зеленоватыми вспышками, словно гигантская больная медуза.

«"Заря", я "Сорок седьмой", – голос Громова оставался спокойным, но в нем появились стальные нотки. – Наблюдаю неидентифицированное атмосферное явление. Координаты…»

Радар молчал. Метеорологический зонд не показывал ничего, кроме ясного неба на сотни километров вокруг.

«"Сорок седьмой", у нас чисто. Повторите, что наблюдаете?»

«Грозовой фронт аномального вида. Возник из ниоткуда. Размеры… увеличиваются», – доложил Андрей, уже беря вправо, чтобы обойти странное образование.

Но облако двигалось ему навстречу с немыслимой скоростью. Оно не плыло – оно неслось, поглощая пространство. Уйти не успеть.

«Ухожу на форсаже!» – крикнул он в ларингофон.

Двигатели взревели, выплюнув из сопел двухсотметровые факелы синего пламени. Истребитель рванулся вперед, но было поздно. Лиловая мгла накрыла его.

Мир исчез.

Кабину затрясло так, что зубы выбивали дробь. Приборы на многофункциональных дисплеях заплясали, по экранам пошли помехи. Скрежет и вой проникали даже сквозь герметичный шлем. За фонарем не было ничего, кроме вязкого, светящегося фиолетового тумана.

«Система управления… отказ!» – прохрипел Громов, борясь с РУС, который стал тяжелым и неподатливым, будто его залили свинцом.

«Отказ гидравлики!»

«Отказ навигации!»

«Пожар левого двигателя!»

Женский голос бортового информатора бесстрастно перечислял смертный приговор ему и его машине. На аварийной панели вспыхнула гирлянда красных лампочек. Самолет терял управление, сваливаясь в штопор. Перегрузка навалилась, выдавливая воздух из легких. В глазах потемнело.

Последнее, что он увидел – как ослепительно-белый свет залил кабину, проникая сквозь закрытые веки. Он почувствовал чудовищный удар, будто самолет врезался в невидимую стену, и в то же мгновение его тело пронзила нестерпимая боль, словно каждая клетка разрывалась изнутри.

А потом наступила тишина. И темнота.

***

Он очнулся от запаха. Резкого, незнакомого. Смесь мокрой травы, прелых листьев и чего-то еще… гари. Горелого металла и пластика.

Голова раскалывалась. Андрей с трудом открыл глаза. Над ним было серое, низкое небо, затянутое тучами. Он лежал на боку, в неглубокой воронке, вывернувшей комья черной, жирной земли. В нескольких метрах от него догорал остов. То, что осталось от его великолепного Су-35С. Сплющенный, искореженный кусок металла, из которого торчали обрывки проводов и оплавленные куски авионики.

Он выжил. Система катапультирования сработала в последний момент.

Громов сел, морщась от боли в ребрах. Ощупал себя. Цел. Комбинезон порван в нескольких местах, но кости, кажется, на месте. Он отстегнул пряжки подвесной системы и с трудом поднялся на ноги.

Тишина. Ни сирен, ни спасательных вертолетов. Только шелест ветра в верхушках незнакомых деревьев. Лес. Густой, дремучий, с высоченными соснами и елями. Ничего похожего на степные пейзажи полигона под Астраханью.

«"Заря", я "Сорок седьмой"…» – хрипло произнес он в пустоту, по привычке нащупывая ларингофон. Но шлем валялся рядом, с треснувшим визором.

Он вытащил из кармана на рукаве аварийный маяк и нажал кнопку. Индикатор не загорелся. Сел. Или сломался. Мобильный телефон, разумеется, не подавал признаков жизни.

Что за чертовщина? Где он?

И тут он услышал голоса. Приглушенные, но отчетливые. Говорили по-русски. Слава богу. Спасатели.

«Сюды иди, говорю! Дымок-то отседова!» – крикнул один из голосов. Говор был странный, немного растянутый, деревенский.

Из-за деревьев показались трое. И Андрей замер.

На них были выцветшие гимнастерки, перетянутые солдатскими ремнями с тяжелыми пряжками, кирзовые сапоги и пилотки со звездочками. В руках – длинные, неуклюжие винтовки с трехгранными штыками. Винтовки Мосина. Такие он видел только в кино и в музеях.

Один из них, помоложе, с испуганными круглыми глазами, ткнул пальцем в сторону Громова.

«Товарищ лейтенант… глянь… фриц!»

Тот, что был старше – лейтенант с двумя красными треугольниками в петлицах – вскинул свой Наган. Его лицо было усталым, небритым, но глаза смотрели остро и недоверчиво.

«А ну, стой, где стоишь! Руки вверх!» – крикнул он.

Громов медленно поднял руки, пытаясь осознать происходящее. Его темно-серый летный комбинезон, обилие карманов и застежек, обтекаемый шлем… Для них он действительно выглядел как инопланетянин. Или враг.

«Я свой, мужики… Капитан Громов, летчик-истребитель», – сказал он, проглотив опасное «ВКС России».

Лейтенант прищурился.

«Капитан? А где у тебя знаки? – он медленно пошел вперед, не опуская револьвер. – Капитанов по шпалам в петлицах узнают. А у тебя вообще ничего нет. И форма на тебе чудная. Не наша. И не немецкая. Шпиён, что ли?»

Шок начал отступать, уступая место холодному, липкому ужасу. Униформа. Винтовки. «Фриц». Треугольники в петлицах лейтенанта. Все это было неправильно. Дико. Невозможно.

«Мужики, какой сейчас год? – спросил Андрей, и его собственный голос показался ему чужим. – Какое число?»

Лейтенант остановился в пяти шагах, презрительно скривив губы.

«Издеваешься, гад? Война идет! Двадцать шестое июня сорок первого года. Третий день, как германец на нас попер».

Двадцать шестое июня.

Тысяча девятьсот сорок первого года.

Земля качнулась у Громова под ногами. Мир, который он знал – его база, его самолет, его жизнь – перестал существовать. Он стоял посреди леса, под чужим небом, и в лицо ему смотрел ствол нагана из другой, давно забытой эпохи. Эпохи героев, о которых он читал в книгах.

И теперь он был здесь. Один. В самом начале самой страшной войны в истории человечества.

––

### Глава 2. И-16 вместо Су-35

Сознание отказывалось принимать реальность. Двадцать шестое июня сорок первого года. Дата, отпечатанная в памяти со школьной скамьи, звучала как бред сумасшедшего. Громов смотрел на усталое, обветренное лицо лейтенанта, на его старенький наган, на двух бойцов, сжимавших свои «мосинки», и понимал – это не галлюцинация. Это – катастрофа, масштабы которой он еще даже не мог осмыслить.

«Какой шпион? – голос Андрея звучал хрипло, но твердо. – Я летчик. Советский летчик. Капитан Громов».

«Капитанов в петлицах по-другому отмечают, – прищурился лейтенант. – Шпалы у них, а не кубари. А у тебя вообще ничего нет. Где документы?»

Документы. Удостоверение личности офицера ВКС России с голограммой и чипом? Громов мысленно усмехнулся. Показать им такое – это прямой билет к стенке как к диверсанту из совсем уж запредельного будущего.

Нужно было срочно что-то придумать. Легенду. Максимально правдоподобную для этого времени.

«Я летчик-испытатель, – выпалил он первое, что пришло в голову. – Летел на новой, секретной машине. Попал в грозу, аппаратура отказала, пришлось прыгать. Самолет… – он кивнул на дымящиеся обломки, – опытный образец. Документы сгорели вместе с ним. Все, что есть – это я».

Лейтенант недоверчиво хмыкнул, но наган чуть опустил. Версия была дикой, но обломки самолета, не похожие ни на что виденное ранее, говорили в ее пользу.

«Испытатель, значит… – протянул он. – Ладно, тут не мне решать. Пойдешь с нами. Шаг влево, шаг вправо – стреляю без предупреждения. Понял?»

«Понял», – кивнул Громов.

Они шли по лесу почти час. Под ногами хлюпала сырая земля, пахло хвоей и гарью. Вдалеке глухо ухала артиллерия – непонятно, своя или чужая. Бойцы, конвоировавшие его, молчали, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами. Андрей жадно впитывал детали этого нового, страшного мира: запах махорки от лейтенанта, потертые до блеска приклады винтовок, измотанные, но упрямые лица солдат. Это была не реконструкция. Это была жизнь. Или, скорее, борьба за нее.

Их вывела к проселочной дороге, на которой стоял штабной ГАЗ-АА – «полуторка». У машины их уже ждали. Суровый мужчина в такой же, как у лейтенанта, форме, но с тремя «кубарями» в петлицах и красной звездой на рукаве – батальонный комиссар. Его взгляд был тяжелым, буравящим, словно он пытался заглянуть прямо в душу.

Лейтенант коротко доложил обстановку. Комиссар выслушал, не перебивая, затем перевел свой взгляд на Громова.

«Летчик-испытатель, говоришь? Фамилия?»

«Громов Андрей».

«Звание?»

«Капитан».

«Часть?»

«Секретный испытательный центр при Наркомате авиационной промышленности», – импровизировал Андрей на ходу, стараясь говорить максимально уверенно.

Комиссар обошел его кругом, оглядывая с ног до головы.

«Комбинезон твой чудной. Не наш пошив. И говоришь ты как-то… книжно. Ну что ж, товарищ Громов. Сейчас мы твою легенду проверим. Нам тут как раз летчики нужны дозарезу. Поедешь на аэродром. Если ты тот, за кого себя выдаешь, – докажешь делом. А если враг…» – он не договорил, но его взгляд был красноречивее любых угроз.

***

Полевой аэродром представлял собой наспех выровненный луг на окраине деревни. У кромки леса стояло несколько самолетов, замаскированных ветками. Сердце Громова екнуло. Он узнал их сразу, по характерному бочкообразному фюзеляжу и коротеньким крыльям. И-16. Легендарный «ишак», истребитель, встретивший войну.

Комиссар подвел его к одному из них. Машина выглядела уставшей: краска облупилась, на плоскостях виднелись заплатки. Рядом копошился техник в промасленном комбинезоне.

«Вот, – комиссар ткнул пальцем в сторону истребителя. – Знакома тебе такая машина?»

Андрей подошел ближе. После стерильной чистоты ангаров двадцать первого века этот самолет казался живым, но израненным зверем. Пахло бензином, горячим маслом и еще чем-то неуловимым – запахом боя. Он провел рукой по фанерной обшивке крыла. Теплая, шершавая.

«И-16, тип 24, – ответил он автоматически. – Двигатель М-63, девятицилиндровая звезда, тысяча сто лошадиных сил. Вооружение – два синхронных пулемета ШКАС над двигателем и два крыльевых. Верно?»

Комиссар и техник переглянулись. Таких подробностей от предполагаемого шпиона они не ждали.

«Верно, – хмуро кивнул комиссар. – Сможешь поднять его в воздух?»

Вот он, момент истины. Громов посмотрел на тесную кабину. Никакой «стеклянной панели», как на Су-35. Никаких многофункциональных дисплеев и систем искусственного интеллекта. Только грубые рычаги, педали и несколько круглых циферблатов: указатель скорости, высотомер, вариометр, тахометр. И ручка управления, торчащая прямо из пола.

«Смогу», – сказал он.

Забраться в кабину оказалось целым приключением. Теснота неимоверная. Колени упирались в приборную доску. Андрей пристегнул ремни – грубые, брезентовые, совсем не похожие на его привычную пятиточечную систему. Техник помог ему запустить двигатель. Рукоятка магнето, несколько качков насосом, и вот винт дернулся, чихнул сизым дымом, и мотор М-63 взревел, наполнив воздух оглушительным, басовитым грохотом. Вся машина затряслась, завибрировала, словно живое существо, рвущееся на волю.

Андрей положил руку на РУС. Никакого гидроусилителя. Прямая тяга на элероны и руль высоты. Он чувствовал каждое движение воздуха, каждую вибрацию конструкции. Ноги на педалях ощущали сопротивление руля направления. Это был не полет на симуляторе. Это была настоящая, честная механика.

Он дал знак технику убрать колодки. Увеличил газ. Истребитель тронулся с места.

И тут же его повело в сторону. Мощнейший реактивный момент от винта пытался развернуть короткий самолет. Громов инстинктивно дал правую ногу, парируя увод. В его мире это делала автоматика. Здесь же все зависело только от его реакции, от того самого «жопомера», о котором он столько читал.

Машина не слушалась, как его Су-35. Она была живая, капризная, норовистая. Она требовала постоянного внимания, ежесекундной борьбы. Разбег по неровному полю, хвост поднят, скорость растет… Мягкое движение ручки на себя.

И-16 оторвался от земли. Легко, почти играючи.

Громов убрал шасси, вращая специальную рукоятку – сорок четыре оборота, как он помнил из книг. Руки гудели от напряжения, но он не замечал этого. Он смотрел на убегающую вниз землю, на кроны деревьев, на тонкую нитку реки. И его захлестнул восторг.

Чистый, первобытный восторг полета. Никаких компьютеров между ним и небом. Только он, ревущий мотор, послушные крылья и безграничная свобода. Какое же это счастье – лететь на легенде! Он сделал вираж, чувствуя, как самолет отзывается на малейшее движение, как ветер свистит в расчалках.

Он дома. Он снова в небе.

Но эйфория длилась недолго. На западе, на фоне свинцовых туч, он заметил несколько быстрорастущих черных точек. Они шли строем, уверенно и нагло. И сомнений быть не могло. По характерному силуэту с угловатыми крыльями он узнал их.

«Мессершмитты». Bf-109E.

И они летели прямо на его аэродром.

Отличный выбор для продолжения. Вот третья глава.

-–

### Глава 3. Первый вылет

Эйфория от полета испарилась в одно мгновение, будто ее и не было. Черные кресты на крыльях резанули по глазам, выжигая на сетчатке смертельную угрозу. Там, в будущем, это был бы учебный бой с заранее прописанным сценарием. Здесь – это была реальность. Жестокая, без права на ошибку.

«Мессершмитты». Шесть штук. Bf-109E, «Эмили», как их называли. Громов по силуэту определил безошибочно. Они шли классическим немецким боевым порядком – «шварм». Две пары, летящие свободно, и еще одна пара чуть сзади, прикрывающая. Уверенные в своем превосходстве, хозяева неба.

Сердце заколотилось ровно и тяжело, как метроном, отсчитывающий последние секунды. Адреналин ударил в кровь, обостряя зрение и слух. Все его две тысячи часов налета, все бесчисленные тренировки и учебные бои сжались в одну точку, в одно решение, которое нужно было принять прямо сейчас.

Летчик сорок первого года, скорее всего, пошел бы в лобовую. Или попытался бы ввязаться в «собачью свалку», виражный бой, где юркий И-16 имел преимущество. Но Громов знал: это ловушка. «Мессер» превосходил «ишака» в скорости и скороподъемности. Он просто выйдет из виража свечкой вверх, а потом обрушится сверху на потерявший энергию советский истребитель.

Нет. Играть нужно по своим правилам.

Он резко отвернул в сторону, набирая высоту и уходя к едва проглядывающему сквозь облака солнцу. Классический прием, старый как мир, но в хаосе первых дней войны им часто пренебрегали. Немцы его не заметили. Их внимание было приковано к земле – к беззащитным самолетам на аэродроме.

«Энергия – это жизнь. Высота – это потенциальная энергия», – билась в голове мантра из его летного училища.

Он зашел им в хвост, оказавшись выше и сзади. Идеальная позиция для атаки. Они все еще не видели его. Их строй был безупречен, но самоуверенность делала их слепыми.

Его цель – замыкающая пара. Самая уязвимая.

Громов перевел «ишака» в пологое пикирование. В ушах засвистел ветер, скорость начала стремительно расти. Прибор показывал четыреста, четыреста пятьдесят, пятьсот километров в час. Хрупкая конструкция из дерева и перкаля дрожала, протестуя, но держалась. Он поймал в прицел крайний «мессер». Расстояние сокращалось. Триста метров. Двести.

Пальцы легли на гашетки. Никакого тебе захвата цели, никакой автоматики. Только глаз, рука и инстинкт.

Сто пятьдесят метров.

Он нажал.

Самолет содрогнулся. Два ШКАСа над капотом и два в крыльях выплюнули огненные трассы со скоростью ста выстрелов в секунду. Это был не рокот авиационной пушки, к которому он привык, а яростный, трескучий грохот, словно рвали гигантский кусок брезента.

Он видел, как его пули пунктирной линией прошили фюзеляж «мессера» у основания крыла. Из-под капота немецкого истребителя вырвался клуб черного дыма. Короткая, злая очередь. И хватит.

«Boom and zoom». Ударь и беги.

Не дожидаясь результата, Громов рванул ручку на себя. Перегрузка вдавила его в сиденье, мир на мгновение потемнел. Он выводил самолет из пике, уходя крутой горкой вверх, меняя набранную скорость обратно на драгоценную высоту. Краем глаза он успел заметить, как подбитый им «мессер» клюнул носом и, оставляя за собой дымный шлейф, стал заваливаться на крыло.

Немецкий строй рассыпался. Они его увидели. Ярость и удивление. Один против шести. Какая наглость!

Ведущий второй пары тут же рванулся за ним. Громов ждал этого. Он не мог уйти от «мессера» ни по скорости, ни в наборе высоты. Но он мог его перехитрить.

Немец был уже близко, его трассеры прочертили воздух слева от кабины Громова. Близко, но не смертельно. Андрей резко, до боли в мышцах, дал левую ногу и положил самолет на крыло. И-16, короткий и неустойчивый, словно волчок, мгновенно отреагировал, закручиваясь в боевом развороте на такой скорости, на которую длинный и инертный «мессер» был неспособен.

Немец проскочил мимо. На одно короткое мгновение они поменялись ролями. Теперь Громов был у него на хвосте.

Еще одна короткая очередь. Он целился в стеклянный фонарь кабины. Пули прошли чуть выше, вспоров обшивку за креслом пилота. Немецкий летчик понял, что связался с кем-то необычным. Он качнул крыльями и, используя преимущество в мощности, ушел вверх.

Громов не стал его преследовать. Глупо. Остальные четверо уже разворачивались для атаки. Его задача была выполнена. Он сорвал им первый заход, сбил одного, напугал остальных. Аэродром получил несколько драгоценных минут.

Он качнул самолет в полупереворот и ушел в пикирование к самой земле, стремясь затеряться на фоне леса. Несколько очередей прошли мимо. Немцы, потеряв элемент внезапности и одного бойца, не стали рисковать. Сделав круг над лесом, они ушли на запад.

Воздух снова стал чистым.

Андрей перевел дух. Руки, сжимавшие РУС, дрожали. Комбинезон прилип к спине. Запахло пороховой гарью, смешанной с потом. Он только что был в настоящем бою. Стрелял в живого человека. И выжил.

Он развернул «ишака» и пошел на посадку. Земля встретила его жестко – с таким коротким пробегом и узкой колеей шасси И-16 был капризен на земле не меньше, чем в воздухе. Но он справился.

Когда он, откинув фонарь, выключал двигатель, к самолету уже бежали люди. Первым подбежал тот самый комиссар. Его лицо, еще полчаса назад бывшее непроницаемой маской, теперь выражало смесь шока и недоверчивого восхищения.

«Ты… ты его сбил! – крикнул он, перекрывая стихающий рев мотора. – Один против шестерых! Ты видел? Он упал вон там, за лесом!»

Громов молча кивнул, отстегивая ремни. Ноги были ватными. Он неуклюже выбрался из кабины, спрыгнув на крыло, а затем на землю. Техник, тот самый, что помогал ему с запуском, смотрел на него как на привидение, не решаясь подойти.

Комиссар подошел вплотную и заглянул ему в глаза. Тяжелый, изучающий взгляд теперь сменился чем-то другим. В нем был вопрос. И уже не «кто ты?», а «что ты такое?».

«Громов, значит… – медленно произнес он, будто пробуя фамилию на вкус. – Ну, товарищ летчик-испытатель… Кажется, твои испытания только начинаются».

Андрей смотрел на дымок, поднимавшийся за дальним лесом. Туда, где только что оборвалась чья-то жизнь. Он доказал, кто он. Но еще не до конца понял, *где* он. И что этот ад – теперь его реальность.

Конечно. Вот четвертая глава, посвященная осмыслению новой реальности.

-–

### Глава 4. Шок от реальности

Адреналин, кипевший в крови во время боя, отхлынул, оставив после себя гулкую пустоту и свинцовую усталость. Громов стоял у своего «ишака», провожая взглядом санитарную повозку, увозившую раненых после короткого, но жестокого налета. Несмотря на его вмешательство, пара бомб все же упала на край аэродрома. Несколько «мессеров», отделившихся от основной группы, успели пройтись из пушек по стоянкам.

Мир вокруг утратил резкость, превратившись в череду разрозненных, сюрреалистичных картин.

Вот молоденький техник Моторин, тот самый, что помогал ему с запуском, бережно, почти с благоговением, заделывает пробоину в плоскости его самолета куском перкаля, пропитанным клеем. Его руки, по локоть в масле, действуют умело и сосредоточенно.

Вот комиссар Баталин – Андрей успел узнать его фамилию – отдает резкие, отрывистые команды, организуя тушение загоревшегося склада ГСМ. Его лицо – серая маска, на которой не отражается ничего, кроме деловой необходимости.