Сага о ночной Волчице. Книга 2. Пепел веков

Глава 1. Грохот

Грохот был рождением. Не тем рождением, что случается в крике и свете, а тем, что происходит во тьме и давлении. Он пришел изнутри, из самых недр горы, и вырвался на свободу долгим, гулким стоном, который заставил содрогаться скалы Скалистого Перевала.

Это был взрыв. Не первый и не последний в эпоху золотой лихорадки. Ральф Кольдер, хозяин шахты «Последняя Надежда», не любил ждать. Его люди работали в три смены и порох не экономили. Этот заряд был рассчитан грубо, слишком мощно для хрупких пород старой штольни.

Земля вздыбилась. Из штреков и входов в шахту вырвались клубы пыли, смешанной с дымом, как предсмертный хрип исполинского зверя. Деревянные балки, поддерживавшие свод заброшенной боковой выработки, с треском подались. Сначала одна, потом, как костяшки домино, другие. Камни, весом в пуды и центнеры, посыпались вниз, увлекая за собой пласты глины и сланца.

Именно в этой старой штольне, заваленной по приказу самого Кольдера, что-то пробудилось.

Обвал был подобен землетрясению. Потолок рухнул массивной плитой, но, ударившись о дно, раскололся на несколько гигантских глыб. Они сложились в подобие каменного склепа, чудом образовав полость. Пыль стояла такая густая, что даже лунный свет, робко пробивавшийся через свежий пролом в склоне горы, не мог прорезать ее, превращаясь в молочный, беспомощный туман.

В этой пыльной могиле, на холодном камне, лежала она.

Неподвижная. Бесстрастная. Покрытая толстым слоем серой пыли, которая скрыла мертвенную бледность ее кожи и угольный цвет ее волос. Она походила на изваяние, на статую забытой богини, погребенной за непокорство. Ее одежда – прочные, но архаичные ткани и кожа – истлела за долгие десятилетия сна, превратившись в лохмотья, которые теперь прилипли к телу, обнажая гладкую, холодную кожу.

Свет луны, набравшись наглости, все же пробился сквозь пыльную завесу. Он упал прямо на ее лицо. Высокие скулы, прямой нос, губы, которые когда-то могли складываться в ехидную ухмылку или соблазнительную улыбку. Пыль лежала на них маской, скрывая былую жизнь.

И тогда, в абсолютной тишине, нарушаемой лишь далекими криками и скрипом оседающей породы, ее грудь резко, судорожно вздыбилась. Не для того, чтобы вдохнуть воздух – ее легкие не нуждались в нем уже очень, очень давно. Это был спазм пробуждения, рефлекс, оставшийся от другой жизни.

Пыль с ее ресниц осыпалась.

И открылись глаза.

Глаза, которые даже сквозь слой пыли сияли ледяной, неестественной синевой. Радужки светились в полумраке, как два осколка полярного льда. В них не было ни проблеска сознания, лишь животный, древний ужас и полное, всепоглощающее недоумение.

Она была жива. И мир, в котором она уснула, умер.

Глава 2. Первый Вздох Тьмы

Сознание вернулось к Анне не как свет, а как боль.

Оно впилось в ее разум когтистыми лапами, вырывая из объятий небытия. Она не открыла глаза – она заставила их открыться, преодолевая свинцовую тяжесть век. Мир, в который она вернулась, был слепым и густым. Воздух, плотный от взвеси пыли и гари, обжег ноздри не запахом, а самой своей структурой – чужой, металлической, отравленной.

Она лежала на спине, уткнувшись взглядом в сырой свод, с которого все еще осыпались мелкие камушки. Ее тело, вечное и незыблемое, отзывалось глухим, ноющим гулом – эхом внешнего взрыва, отозвавшимся в плоти. Она попыталась подняться, и ее мышцы, затвердевшие за долгие годы неподвижности, скрипели, как старые ветви. Пыль, плащом лежавшая на ней, осыпалась, открывая кожу, белизна которой казалась неестественной даже в этом полумраке.

Она села. Резко, с непривычной для себя неуклюжестью. Голова закружилась, но не от слабости – от пустоты. Той самой, которая осталась от Морвена. Экзистенциальной.

Она провела ладонью по лицу, сметая серый налет. Ее пальцы дрожали. Не от страха. От ярости. От непонимания.

Где я?

Память была похожа на разорванную книгу. Последние четкие страницы: Дорн. Ее рана. Его тяжелое дыхание. Ее собственная иссякающая сила. Решение уйти в сон, в единственное убежище, чтобы исцелиться. Он должен был… он обещал…

Она заставила себя оглядеться. Она находилась в небольшой пещере, больше похожей на каменный мешок. Часть свода обрушилась, открыв лоскут ночного неба, усеянного чужими звездами. Вокруг не было ничего. Ни следов лагеря. Ни его плаща. Ни зазубренного эфеса его меча. Ни его.

Где мой охотник?

Мысль пронзила ее острее любого серебряного клинка. Он не просто ушел. Он оставил ее. Здесь. Одну?

Он сдержал слово. Охранял мой сон. А потом… ушел. Считая меня мертвой? Устав ждать? Или…

Она встала, ее ноги, одетые в истлевшие сапоги, подались на мгновение, но затем вновь обрели стальную твердость. Она была сильна. Сила вампира, пусть и не до конца восстановившаяся, текла по ее жилам, но она была бессмысленна. Внутри зияла дыра, куда более страшная, чем физическая слабость.

Она подошла к пролому и выглянула наружу. И замерла.

Внизу, в распадке, раскинулся городок. Но это был не тот мир, который она знала. Не низкие, приземистые дома из камня и бревен. Деревянные, островерхие постройки, уродливые и временные. По грязной улице, освещенной резкими желтыми пятнами фонарей, простучало что-то, похожее на повозку, но извергающее клубы пара и лязгающее металлом. В воздухе, кроме пыли, висел едкий, кислотный запах гари, угля и чего-то незнакомого, что резало обоняние.

Это был не ее мир.

Сколько? – пронеслось в голове. Сколько прошло?

Ощущение было таким, словно ее вырвали из одной реальности и швырнули в другую, грубую и чужеродную. Она была артефактом, реликвией, затерявшейся в стремительном и бездушном потоке времени.

Она сжала кулаки. Длинные, острые ногти впились в ладони, но не причинили боли. Лишь холод. Тот самый холод, что был теперь ее единственным спутником.

Дорна не было. Нигде. Только тишина. Та самая, что звенела в ее костях и в ее бессмертной душе. Тишина вечного одиночества.

Она поняла, что он «ушел». Навсегда.

И тогда ее губы, покрытые пылью, исказились в гримасе, что не была ни улыбкой, ни плачем. Это было выражение чистой, бездонной ярости на весь этот новый, уродливый мир, отнявший у нее последнюю нить, связывающую ее с тем, что она когда-то считала жизнью.

Ее синие глаза, яркие, как полярные звезды в темноте пещеры, метнули в ночь безмолвный вызов.

Глава 3. Флешбек: Притворный Сон

Память нахлынула не как видение, а как полное погружение. Запах сосновой смолы, потрескивание костра, тяжелое, ровное дыхание человека, сидящего рядом. Анна не сопротивлялась. Она позволила прошлому унести себя, как тонущий человек хватается за последний пузырь воздуха.

Тогда…

Она лежала в пещере, завернувшись в его плащ, на подстилке из еловых веток. Глаза были закрыты, тело неподвижно. Она изображала сон, тот самый вампирский ступор, в который она погружалась на весь день. Но сегодня сон не шел. Сегодня ее всецело занимало одно-единственное ощущение.

Его прикосновение.

Дорн сидел рядом, прислонившись спиной к скале. Его палец – грубый, покрытый шрамами и мозолями от бесчисленных схваток, – с невероятной, почти нелепой осторожностью скользил по ее костяшкам. Он проводил по тыльной стороне ее ладони, медленно, словно читая невидимые письмена. Потом его пальцы перебирались на ее запястье, туда, где под мертвенно-бледной кожей не бился пульс.

И она замирала.

Внутри нее все сжималось в тугой, болезненный комок. Это прикосновение было для нее самой изощренной пыткой и самым сладким блаженством. Пыткой – потому что она обманывала его. Потому что она была обманкой, куклой, нежитью, притворяющейся спящей, чтобы украсть каплю тепла, на которое не имела права. Она чувствовала исходящий от его кожи жар, слышала, как бьется его живое, настоящее сердце всего в нескольких дюймах от ее вечного холода. И этот жар обжигал ее изнутри сильнее любого солнца.

Но это было и блаженство. Потому что в его прикосновении не было ни страха, ни отвращения, ни даже той осторожной почтительности, с которой он иногда на нее смотрел. Здесь была только простая, тихая нежность. Та самая, что оставалась, когда все слова были сказаны, все битвы отгремели, и оставались только ночь, костер и два одиночества, разделенные пропастью.

Не останавливайся, – молилась она про себя, и в ее внутреннем голосе не было ни капли привычного ехидства. Только хрупкость, которую она никогда не позволила бы себе показать. Пожалуйста, просто… не останавливайся.

Его палец задержался на ее мизинце, обвив его, и ей показалось, что она вот-вот сломается. Что ее тело, способное разрывать сталь и гнуть подковы, дрогнет от этого крошечного давления. Что она откроет глаза, и в них будет не синее, ледяное пламя вампира, а слезы. Настоящие, человеческие, горячие слезы.

Она знала, что это невозможно. Ее слезы были черными и смолистыми, как и ее кровь. Но в этот миг она чувствовала себя просто женщиной. Женщиной, которая боится пошевелиться, чтобы не спугнуть мимолетное чудо.

Он что-то пробормотал и его дыхание сбилось. Его рука на мгновение замерла, и Анна чуть не вскрикнула от потери. Но потом его палец вновь лег на ее кожу, и она мысленно выдохнула.

Она готова была лежать так вечность. Готова была притворяться спящей, немой и бездыханной, лишь бы этот миг длился дольше. Лишь бы это прикосновение, эта иллюзия того, что она кому-то нужна не как орудие мести, не как союзник по войне, а просто как… женщина, никогда не заканчивалась.

Это было так просто. И так невозможно.

…

Воспоминание рассеялось, оставив во рту вкус пепла и медной монеты. Она все так же стояла в разваленной штольне, в мире, где его не было. Холодный ветер пробивался через пролом и обвивал ее, как саван.

Ее рука непроизвольно поднялась к тому месту на запястье, где когда-то лежали его пальцы. Там оставалась лишь пыль и вечный лед.

Она сжала ладонь в кулак, пока костяшки не побелели. Никакой нежности. Никакого тепла. Только ярость. И одиночество, такое оглушительное, что от его звона в ушах можно было сойти с ума.

Глава 4. Новый Мир, Старая Боль

Ночь в Скалистом Перевале была грохочущей и чужой. Анна спустилась с горы как тень, скользя между приземистыми деревянными постройками. Воздух был густ от запаха гари, угля и пота. Она остановилась на краю главной улицы, наблюдая за людьми. Они были грубее, громче, двигались резче, чем те, кого она помнила.

Она вошла в городок, и её обоняние, обострённое до сверхъестественных пределов, атаковали десятки новых, отвратительных запахов: масло, пар, прогорклый табак, дешёвый виски и пот сотен людей, живущих впроголодь и в грязи. Это было невыносимо. Она инстинктивно прижала ладонь к носу, стараясь отфильтровать эту вонь, но тщетно.

Ей нужно было понять, где она и что произошло. Просто слушать было недостаточно. Ее взгляд упал на двух мужчин, которые, пошатываясь, выходили из салуна «Последний причал». Они выглядели не столь опасными, сколь пьяными и разговорчивыми.

Анна сделала шаг из тени, и ее появление было настолько внезапным и беззвучным, что один из них, более молодой, ахнул и отшатнулся.

«Черт возьми, мисс! Вы как призрак появились!» – выдохнул он, широко раскрыв глаза.

Его компаньон, коренастый мужчина в засаленной кепке, присвистнул, разглядывая ее с ног до головы. Его взгляд задержался на ее лице.

«Вы чего тут одна по ночам шляетесь? – хрипло спросил он. – Местные не любят, когда их пугают. Да и вы… бледная очень. Словно кровь из вас всю высосали».

Анна заставила свои губы растянуться в подобии улыбки. Ее голос прозвучал ровно, хотя каждое слово давалось ей с трудом – язык будто застыл во времени.

«Прошу прощения, я не хотела напугать. Я.… путешествую. Заблудилась. Не подскажете, как называется это место?»

«Скалистый Перевал, мисс, – ответил молодой парень, все еще находясь под впечатлением. – Лучшее место для того, чтобы сломать себе шею в шахте или спиться в салуне».

«Скалистый Перевал… – повторила она, как бы пробуя название на вкус. Оно ей ни о чем не говорило. – А.… какой сейчас год?»

Оба мужчины переглянулись. Взгляд коренастого стал подозрительным.

«Год? – переспросил он. – А вы откуда, мисс, что года не знаете? Восемьдесят пятый. Тысяча восемьсот восемьдесят пятый».

«Несколько веков…» – мысль ударила ее с такой силой, что она едва сохранила маску безразличия. Весь мир, который она знала, лежал в руинах, покрытый вековой пылью.

«Я издалека, – нашлась она, чувствуя, как ее сарказм становится щитом. – Очень издалека. Меня зовут Анна…. Блэк».

«Ну, мисс Блэк, – старый шахтер покачал головой, – вам бы к доктору с вашей бледностью. Или в постель. Девушкам вроде вас нечего делать здесь ночью. Тут и своих бандитов хватает».

«Бандитов? – она приподняла бровь, и в ее глазах на мгновение мелькнула знакомая синева. – Интересно. А стражники у вас в городе есть?»

«Стражники? Может Шериф? Миллер? – парень фыркнул. – Он больше по указкам Кольдера работает, а не по закону. Ральф Кольдер – хозяин шахт, он тут и есть закон».

«Всегда найдется тот, кто хочет быть королем грязной кучи мусора», – подумала Анна, но вслух сказала лишь: «Благодарю за информацию. Вы были очень любезны».

Она кивнула им и повернулась, чтобы уйти.

«Эй, постойте! – крикнул ей вслед коренастый. – А где вы остановились-то?»

Анна обернулась, сделав еще несколько шагов назад, в тень. Лунный свет падал на ее лицо, подчеркивая мертвенную бледность.

«На окраине, – ее голос донесся до них уже как шепот из темноты. – Я всегда предпочитаю окраины».

И она ушла, оставив двух пьяных шахтеров в полном недоумении, с ощущением, что они только что разговаривали с призраком. Они переглянулись и, не сказав ни слова, поспешили прочь, по направлению к своим баракам.

Анна же стояла в темноте соседнего переулка, прислонившись к грубой стене. Она сжала кулаки. Восемьдесят пятый год. Скалистый Перевал. Ральф Кольдер. Шериф Миллер. У нее были имена и дата. Этого было достаточно, чтобы начать. Чтобы найти себе новое логово и понять, как выжить в этом шумном, уродливом мире, который стал ее новой тюрьмой.

«Анна Блэк… – прошептала она себе под нос. – Сойдет. Как надгробие для того, кем я была».

Она чувствовала себя призраком. Мир двигался без неё, шумный, грязный, стремительный. Он не нуждался в ней. Он не оставил для неё места.

Одиночество, которое она ощущала, было страшнее любого голода. Оно было всепоглощающим. Она была последним листом с дерева, что давно срубили, занесённым ураганом в каменный город.

Глава 5. Хозяин Ущелья и Шериф с Пустыми Глазами

Контора Ральфа Кольдера была сердцем Скалистого Перевала, и оно билось железом, золотом и безразличием. Просторное помещение, пахнущее лаком, дорогими сигарами и властью, было его личным царством. За массивным дубовым столом, на котором лежали детальные карты шахт и образцы руды, сидел сам хозяин. Ральф Кольдер.

Это был не толстый скряга. Его сила была другого порядка. Лет пятьдесят, широкие плечи, руки, которые и сейчас могли бы удержать отбойный молоток. Его лицо, обветренное и жесткое, с глубокими складками у рта, хранило не просто следы жадности, а нечто более глубокое – незаживающую рану. Его глаза, холодные и серые, как шлак, смотрели на мир с вызовом, за которым пряталась старая, костная боль. Его семья, его мать и сестры, умерли от голода и болезней в трущобах, пока он, мальчишкой, не мог ничего изменить. Он поклялся тогда, что никогда, никогда больше не будет слабым. Любой ценой. Его богатство было не целью, а крепостью, стенами, отгораживающими его от призраков прошлого.

Перед ним, сняв шляпу, стоял шериф Фрэнк Миллер. Он был его полной противоположностью. Худощавый, с прямой спиной, но с глазами, в которых давно погас огонь. В них читалась усталость, не физическая, а душевная. Он был сломленным идеалистом. Когда-то он приехал сюда наводить закон, но быстро понял, что в Скалистом Перевале закон писался на золотых слитках Кольдера. Его попытки сопротивляться разбивались о стену коррупции, угроз и простой, животной необходимости выжить. Теперь он просто плыл по течению, гася самые опасные конфликты, но уже не веря, что можно что-то изменить.

«Итак, Фрэнк, эти взрывы», – голос Кольдера был низким и ровным, без повышения тона, но он заполнял собой всю комнату. – «Говоришь, что старатели с соседнего прииска жалуются. Говорят, у них дома трясёт. Это мешает их… сну».

В его голосе прозвучала лёгкая насмешка над чужими неудобствами.

Миллер потёр переносицу. «Ральф, люди боятся. Говорят, вы закладываете слишком много динамита. Это опасно. Уже были обвалы в старых штольнях».

«Опасно? – Кольдер медленно поднялся из-за стола, подошёл к окну, глядя на тёмные силуэты своих копей. Он одержимо теребил в пальцах старый, погнутый медный грош. «Знаешь, что купишь на это сегодня? Ничего. А тогда… на это можно было купить кусок хлеба. Которого не было. Он убрал монету, и его взгляд снова становится стальным. – Жизнь – это опасность, Фрэнк. Шахта «Новая Надежда» кормит этот город. Она даёт работу, платит налоги. Мои налоги – твоя зарплата, шериф. Каждый взрыв – это шаг вперёд. К прогрессу. К богатству. Для всех».

Он повернулся, и его взгляд стал тяжёлым, как свинец.

«Эти «несчастные» старатели сами готовы взорвать друг друга за жилу побольше. Не рассказывай мне сказки об их страхах. Мои люди знают, что делают».

«Твои люди работают за гроши и живут в постоянном страхе», – мысль пронеслась в голове Миллера, но он не сказал этого вслух. Вместо этого он произнёс: «Я просто предупреждаю. Напряжение растёт. Если что-то случится…»

«Если что-то случится, – перебил его Кольдер, подходя вплотную, – ты разберёшься. Для этого ты здесь и находишься. Чтобы поддерживать порядок. Мой порядок. Понятно?»

Его взгляд говорил сам за себя: «Ты – мой слуга. Не забывай об этом».

Миллер почувствовал знакомый привкус горечи и собственного бессилия на языке. Он кивнул, коротко и чётко.

«Понятно».

«Отлично. – Кольдер снова сел в кресло, его лицо смягчилось, но это была маска.

Разговор был окончен. Миллер развернулся и вышел из конторы, чувствуя на спине тяжёлый взгляд хозяина Ущелья. Он спустился по лестнице на пыльную улицу, полную чужих звуков и чужих проблем. Он снова был просто шерифом с пустыми глазами, пешкой в игре, правила которой он ненавидел, но изменить которые был не в силах. Он был человеком, давно сдавшимся в плен, и тюремщиком в этой клетке был он сам.

Глава 6. Кодекс Просыпается

Анна назвалась Анной Блэк. Имя было как надгробная плита – закрывало прошлое, не обещая будущего. Она сняла заброшенную лачугу на самом отшибе, у подножия шахтных отвалов, где воздух был густ от серной пыли, и никто не задавал вопросов. Здесь, в царстве крыс и ржавого железа, она была своя.

Стояла глубокая ночь. Тишину разрывали лишь далекие крики пьяниц из салуна и скрежет механизмов на шахте Кольдера. Анна, не нуждавшаяся в сне, стояла у щели в стене, слушая и осязая этот новый, чужой мир. Ее голод, притупленный долгой спячкой, начинал шевелиться, напоминая о себе холодной, неумолимой судорогой в глубине существа.

Именно тогда ее сверхчувствительный слух уловил иное – приглушенные стоны, грубый смех и звук удара.

Она выскользнула из лачуги, слившись с тенями. Движения ее были бесшумны и стремительны, как полет ночной птицы. За углом склада, в тупике, образованном штабелями гниющих шпал, трое коренастых парней в замасленных куртках окружили одного. Их жертвой был тщедушный мужчина в очках, с лицом интеллигента, не принадлежавшего этому жестокому месту. Он прижимал к груди потрепанную папку.

«Ну-ка, отдай свою писанину, я журналист!» – рычал один из громил, тыча пальцем в грудь мужчине. – «Статьи про «невыносимые условия»? Мы тебе сейчас устроим невыносимые условия!»

«Ральф не любит, когда его имя грязнят в газетенках», – добавил второй, вырывая папку. Бумаги полетели во все стороны.

Третий, не говоря ни слова, со всей дури ткнул мужчину кулаком в живот. Тот согнулся, захлебываясь кашлем.

Анна замерла, наблюдая. Она видела страх в глазах жертвы. Видела тупое, самодовольное удовольствие на лицах нападавших. Этот паттерн был универсален, он не менялся веками. Сильные издеваются над слабыми. Волки разрывают овец.

И в ней что-то щелкнуло.

Это была не просто жажда крови. Это было нечто большее. Принцип. Кодекс, высеченный в ее бессмертной душе огнем и потерей. Хороших людей не трогать. Мусор – уничтожать.

Эти трое были мусором. Ярким, дурно пахнущим, вопиющим.

Голод внутри нее взревел в унисон с этим решением.

Она не стала скрываться. Просто шагнула из тени в полосу лунного света. Ее появление было настолько внезапным и беззвучным, что бандиты заметили ее не сразу.

«Эй, смотрите, какая призрачная штучка подвалила», – фыркнул первый, наконец увидев ее. Его наглый взгляд скользнул по ее фигуре. «Пришла поучаствовать?»

Анна не ответила. Она просто смотрела на них. Ее лицо было бесстрастной маской, но в синих глазах уже разгорался тот самый, леденящий душу свет. Он становился ярче с каждым ударом ее несуществующего сердца, с каждой волной нарастающего гнева.

«С тобой что, глухая?» – второй сделал шаг к ней, протягивая руку, чтобы схватить за плечо.

Это было его последней ошибкой.

Мир для Анны замедлился. Она не бежала – она исчезла на месте и материализовалась перед ним. Ее рука, больше похожая на коготь, метнулась вперед. Не для удара. Для касания. Ее пальцы с длинными, отточенными ногтями легли на его шею с почти нежным, ласкающим движением.

Парень замер, его глаза округлились от непонимания. Потом он почувствовал тепло, струящееся по его коже. Он услышал тихий, шипящий звук.

Анна провела ногтями по его горлу. Медленно, с хирургической точностью, разрезая плоть, мышцы и артерию. Кровь хлынула горячим фонтаном, брызнув на ее лицо и одежду. Она даже не моргнула. Ее синие глаза, теперь ярко светящиеся, были прикованы к двум оставшимся.

Первый бандит рухнул на колени, захлебываясь собственной кровью, издавая булькающие, чудовищные звуки.

Двое других остолбенели на секунду, мозг отказывался верить в происходящее. Потом инстинкт самосохранения заставил их рвануться прочь.

Бежать было бесполезно.

Анна была уже рядом со вторым. Он попытался ударить ее, но его кулак встретил лишь пустоту. Она оказалась сзади, обняла его сзади, как любовник, и прижалась губами к его виску.

«Тише, тише», – прошептала она, и ее голос был сладким ядом.

Затем ее клыки, длинные и острые как бритва, вонзились в его сонную артерию. Он затрепетал в ее стальных объятиях, издавая короткий, прерывистый стон. Она пила жадно, глубоко, чувствуя, как грубая, грязная жизнь наполняет ее, утоляя голод и ярость. Через несколько секунд он обмяк, став безжизненным грузом.

Третий, добежавший до выхода из тупика, обернулся и увидел это. Он увидел ее, стоящую над телами его товарищей, с окровавленным ртом и горящими синими глазами, обращенными на него. По его штанам расползлось мокрое пятно. Он закричал. Высокий, пронзительный, женственный крик абсолютного ужаса.

Анна бросила тело и двинулась к нему. Она не бежала. Она шла неспешно, наслаждаясь его паникой. Каждый ее шаг отдавался в его разуме громом похоронного звона.

«Нет… нет… пожалуйста…» – он ползал по земле, пытаясь отползти назад.

Она наклонилась над ним. Ее синие глаза были последним, что он видел.

«Ваш хозяин получит мой ответ», – тихо сказала она и перерезала ему горло тем же изящным, смертоносным движением.

Тишина.

Только хрип последнего вздоха и звук капающей крови. Анна выпрямилась. Ее одежда была залита алым. Она чувствовала прилив силы, животной, первобытной. Она повернулась к журналисту, который сидел, прижавшись к стене, дрожа всем телом, его лицо было белым как мел.

Он смотрел на нее с ужасом, смешанным с непониманием.

Анна посмотрела на него. В ее синем, бездушном взгляде не было угрозы. Было лишь холодное равнодушие хищника, который уже насытился.

Она развернулась и растворилась в темноте так же внезапно, как и появилась.

Наутро двое бандитов с перерезанными глотками были найдены в тупике за складом. Третьего так и не нашли. В городе зашептались. Шепотки были полны страха, но и странного, запретного ликования. Эти люди работали на Кольдера. Они были нелюбимы.

Люди не знали, кто это сделал. Но они уже чувствовали, что в Скалистом Перевале появилась новая сила. Немая, беспощадная и очень, очень избирательная.