Пролог
Чернота. Не просто отсутствие света, а его поглощение. Композит «Ночная Тень», обшивавший стены главного коридора «Артерия», впитывал лучи тусклых панелей, как болото, оставляя лишь жутковатые блики на стыках плит. Воздух был тяжелый, насыщенный запахом озона, холодного металла и… стерильностью. Смертельной чистотой. Гул ВКН-1, работавшего на крейсерском ускорении, был единственным звуком – низким, мощным, живым басом, идущим из самых костей «Светлячка». Он не наполнял пространство, а лишь подчеркивал его пустоту, эту давящую, гробовую тишину, поглотившую голоса, шаги, надежды.
В помещении спортзала Виктория Келлер не тренировалась. Она стояла, прислонившись к черной, гладкой как лед стене, лицом к мнимому иллюминатору, которого не было. В руке – эспандер. Костяшки пальцев побелели от напряжения. Мускулы на скулах играли под кожей, тонкой и натянутой. Взгляд, обычно острый как скальпель, был расфокусирован, устремлен в черное нутро стены, в никуда. «Разведка. Угроза. Расчет. Все логично. Сентименты – слабость. Так почему же эта… пустота? Как вакуум в шлюзе, высасывающий воздух.» Она сжала эспандер до хруста в суставах. Ни боли, ни облегчения. Только сталь внутри и чернота снаружи.
В то же время на посту связи Айша Диалло сидела перед консолью. На главном экране застыло изображение – сине-белая мраморность Земли, последний принятый пакет. Видео давно кончилось, осталась лишь статичная картинка, символ утраченного рая. Пальцы ее правой руки бессознательно искали гладкую поверхность деревянного амулета на шее – стилизованное Древо Жизни. Нащупав его, сжали так, что края впились в кожу. Глаза, обычно теплые и полные любопытства, были красны и сухи. Слез не было. Была глубокая, тихая потерянность, как у ребенка, впервые понявшего, что сказки – ложь. «Мирный контакт… иллюзия. Мы летим не с открытыми объятиями, а с зажатым в кулаке ножом, в кромешную тьму, где ждут убийцы богов. Что они там, дома… думают сейчас? Молятся ли за нас? Или уже копают бункеры?» Она коснулась экрана, погасив изображение Земли. Черный квадрат стал еще одной дырой в реальности.
В шахтподъемнике «Дедал» Алексей Карпов сидел на холодном полу, прислонившись спиной к выпуклости какого-то узла. Перед ним валялся разобранный сервисный дроид – его «пациент». Но руки, обычно проворные и умелые, лежали на коленях ладонями вверх, безвольно. Черный юмор, его щит, куда-то испарился. Взгляд был тусклым, устремленным в черную стену напротив. «Ну что ж, Лёха, попал… Из марсианской задницы – в космическую. Прямо в эпицентр. Шанс-то какой! Узнать наверняка, помрем мы все или нет. Весело, ага.» Он попытался усмехнуться, но получилась лишь болезненная гримаса, быстро сползшая с лица. Тяжесть перегрузки от ускорения давила на плечи, как мешок с цементом. «И зачем я полез в этот чертов отбор? На Марсе хоть пыль была родная…»
В лаборатории «Афина» Прия Вадхва лихорадочно листала данные на планшете. На одном экране – общедоступные, приукрашенные отчеты об Артефакте из Пояса Койпера, как о «послании братьев по разуму». На другом – суровые, засекреченные материалы, которые Звягинцев вчера скупой рукой выдал офицерам. Реальные спектры. Настоящие сканы структуры. Расшифровка символов, несущих не приветствие, а предостережение, граничащее с отчаянием. Глаза ее горели не здоровым азартом исследователя, а лихорадочным, почти голодным блеском. Пальцы дрожали, увеличивая участки спектрального анализа, сравнивая молекулярные решетки незнакомого сплава. «Материал… структура… послание… Все сходится. Боже, все сходится слишком хорошо.» Кристаллическая решетка, не подчиняющаяся известной периодичности. Энергетическая сигнатура, словно шрам на ткани реальности. Но масштаб! Кто мог создать нечто подобное? И… о чем именно этот кто-то так отчаянно пытался предупредить? О какой силе, способной заставить столь продвинутых существ кричать «Не шумите!» в космическую пустоту? Мысли о непостижимом могуществе гипотетических «Врагов», отраженном лишь в туманных предостережениях и экзотических сплавах, заставили ее сглотнуть ком в горле. Страх? Было. Но сильнее – жажда. Жажда разгадать тайну материала, понять его свойства, его происхождение. Ведь знание структуры вражеского щита – первый шаг к созданию меча. Или к поиску уязвимости в собственной броне. «Надо изучить. Надо понять. Чтобы знать, как защититься.» Чтобы дать Земле не просто предупреждение, а оружие знания против невидимой угрозы.
В кают-компании Девика Рао и Раджив Ийер сидели друг напротив друга за длинным черным столом. Ни слова. Рао водила указательным пальцем по гладкой поверхности стола, будто вырисовывая невидимые символы того зловещего послания. Ее взгляд был устремлен внутрь, в глубину семантических бездн. Ийер сидел с прямой спиной, глаза полуприкрыты, дыхание ровное, глубокое, но веки чуть подрагивали. Между ними висел немой диалог, понятный без слов. «Пустота космоса больше не пуста. Она наполнена не надеждой, а предупреждением. Тишина – не вакуум, а крик. Крик в бездну, который может привлечь хищников.» Рао подняла глаза, встретила спокойный, глубокий взгляд Ийера. Он едва заметно кивнул. «Да. Путь стал иным. Тишина – наше оружие и наша клетка.»
* * *
Каюта Звягинцева была воплощением функциональности и аскетизма. Ничего лишнего. Стол, четыре кресла из того же матово-черного композита, что и стены. Центральный экран был мертв. Единственный источник света – тусклая панель в потолке, отбрасывающая жесткие тени. Воздух был спертым, густым от невысказанных опасений и тяжести вчерашнего дня.
Звягинцев сидел во главе стола, руки сцеплены перед собой, костяшки белые от напряжения. Его спина была прямая, поза выверена годами службы, но в глазах, уставших и жестких, читалась тень нечеловеческой усталости и груза решения, ложившегося на его плечи. Напротив – Кенджи Такахаши, его лицо, как всегда, было маской вежливой отстраненности, но за светоотражающими очками мозг работал с бешеной скоростью. Слева – Лукас Ван дер Вегт, главный инженер, его пальцы нервно перебирали невидимые клавиши на краю стола, взгляд устремлен в пустоту, где прокручивались схемы и расчеты нагрузок. Справа – Раджив Ийер, йог и нейрофизиолог, сидел с невозмутимым спокойствием, его глубокий взгляд скользил по лицам присутствующих, считывая микродвижения, пульсацию вен.
– Время, господа, доктор, – голос Звягинцева был низким, хрипловатым, как будто пропущенным через стальную трубу. Он не повышал тона, но каждое слово падало с весом свинцовой гири. – Первые сутки прошли. Шок… принят. Иллюзий больше нет. Мы не первопроходцы. Мы – разведчики. В потенциально враждебной темноте. Протокол «Тишина» активирован. Земля теперь – лишь точка приема пакетов «Эхо». Не родина, не дом. Приемник. Наша задача проста: добраться до Тигардена. Собрать данные. Вернуться. Живыми. И тихо, – он сделал паузу, дав осознать последнее слово. – Теперь о выживании здесь и сейчас. Штатный протокол крио-ротации: три бодрствующих, пятнадцать в стазисе. Ротация раз в четыре месяца. Я это меняю.
Он легким движением пальца активировал голограмму над столом. Возникла схема «Светлячка» – стремительный черный корпус, подсвеченные синим криокапсулы в кормовой части, красными точками – ключевые посты управления.
– Предлагаю новую схему: шесть бодрствующих. Двенадцать в стазисе. Ротация каждые восемь месяцев.
Тишина в каюте стала еще глубже, почти осязаемой. Звягинцев обвел взглядом присутствующих, его глаза, холодные и оценивающие, задержались на каждом.
– Аргументация, – продолжил он, и его голос обрел ту самую стальную интонацию, которая не допускала возражений, но требовала понимания. – «Светлячок» – больше не исследовательское судно. Теперь он – наша цитадель. Единственная крепость в абсолютной, враждебной пустоте. Наш щит. Наше оружие. Наш мир. Мы отрезаны. Любая нештатная ситуация – сбой ВКН-1, микротрещина в корпусе от космической пыли, сбой систем жизнеобеспечения под этой проклятой тяжестью, любая аномалия на сенсорах, любая… находка… потребует немедленной, слаженной реакции. Троих – недостаточно. Цитадель в пустоте требует больше глаз и рук. Мы не можем позволить себе роскошь глубокого сна для большинства, когда каждая секунда молчания – наше оружие, а каждая тень на сканере – потенциальная угроза. Риск ошибки ГЕЛИОСа? Есть. Риск, что трое просто не справятся с кризисом до пробуждения остальных? Неприемлемо высок. Пробуждение в кризисе из-за нехватки рук – самоубийство. Шестеро на вахте – это необходимый минимум. Минимум для поддержания боеготовности всех систем, для непрерывного, вдумчивого мониторинга «Тишины» – не просто отсутствия сигналов, а анализа помех, ложных срабатываний, любых отклонений от фонового шума. Минимум для сохранения человеческого контроля над кораблем в любой момент. Мы теперь можем надеяться только на себя и на тех, кто бодрствует рядом. Предлагаю увеличить численность экипажа на вахте вдвое: шесть бодрствующих, двенадцать в стазисе, ротация каждые восемь месяцев. Да, это тяжелее для вахты. Восемь месяцев в этой усиленной тишине, под гнетом знания. Но это повышает шансы на выживание всех.
Он умолк. Пауза повисла тяжелым свинцом. Первым нарушил ее Такахаши. Он слегка наклонил голову, его взгляд, холодный и аналитический, скользил по голограмме, словно считывая потоки данных.
– Согласен, капитан, – произнес он ровным, лишенным эмоций голосом. – Логика безупречна. С точки зрения обработки информации и анализа угроз, удвоение аналитического потенциала критично. Не только для рутинного мониторинга. Пассивные сканеры генерируют терабайты данных. Выявление минимальных аномалий, паттернов, неочевидных корреляций, «тихих» сигналов на фоне шума пустоты – требует постоянного человеческого внимания, опыта и интуиции. Автоматические алгоритмы ГЕЛИОСа эффективны для известных параметров. Для неизвестного… для потенциально враждебного неизвестного… нужен человеческий фактор. Шестеро обеспечат необходимую глубину анализа в реальном времени и снизят риск пропустить критическую аномалию.
Ван дер Вегт поправил очки. Его пальцы перестали барабанить, сомкнулись на столе.
– С инженерной точки зрения, капитан, это не просто оправдано – это необходимо, – заявил он, и в его обычно педантичном голосе прозвучала тревога. – ВКН-1… мы эксплуатируем систему на грани известной физики, в длительном режиме крейсерского ускорения. Его узлы, компенсаторы, работающие на 70% мощности для гашения этих 2G… все это требует не периодического, а частого ручного мониторинга и превентивного обслуживания. Добавьте сюда замкнутый цикл жизнеобеспечения – рециркуляция воздуха, воды, управление биомассой – под постоянной нагрузкой. Малейший сбой в любом звене может спровоцировать каскадный отказ за часы, если не минуты. Шесть пар рук, специализированных, знающих свои системы и способных оперативно среагировать, снизят этот риск на порядки. Рисковать с тремя в таких условиях – чистое безрассудство.
Все взгляды обратились к Ийеру. Он не спешил. Сделал глубокий вдох, грудь плавно поднялась и опустилась. Когда он заговорил, его голос был глубоким, размеренным, как течение подземной реки, несущее спокойствие и… тяжесть истины.
– Психологически… да, капитан. Это тяжелее для бодрствующей группы, – начал он, его взгляд мягко скользил по лицам. – Восемь месяцев в этой… усиленной тишине. Под гнетом знания о возможном враге. В ограниченном кругу из шести человек. Социальная изоляция, монотонность, постоянная бдительность – тяжелейшая нагрузка, – он сделал паузу. – Но! Для коллектива в долгосрочной перспективе – это меньший риск. Глубокая изоляция малой тройки под таким жестоким, постоянным давлением неизвестности и абсолютной ответственности… Это прямой путь к когнитивным искажениям. К паранойе. К взаимным подозрениям. К срыву задолго до конца даже первой вахты. Шестеро… это критическая масса. Минимум для поддержания элементарного социального взаимодействия, взаимной проверки реальности, распределения психологической нагрузки. Они смогут поддерживать друг друга. Сохранять этот… хрупкий социальный минимум, необходимый для поддержания рассудка в экстремальных условиях изоляции под угрозой, – он слегка наклонил голову. – Я немедленно разработаю усиленные протоколы психологической поддержки. Групповые сессии. Индивидуальные практики. Мониторинг состояния. Риск психологического коллапса группы при шестерых значительно ниже, чем при троих в данной ситуации.
Звягинцев кивнул, один резкий кивок. Камень с души не свалился – он лишь стал частью фундамента, на который теперь предстояло опереться.
– Решение принято, – произнес он твердо. – Первая вахта: Я. Туре (пилот). Арики (щиты, скрытность). Амрани (жизнеобеспечение). Белькасем (психолог). Макаре (наука, среда), – он назвал фамилии четко, как строевой расчет. – Господин Ван дер Вегт, господин Такахаши – подготовьте ваши отделы к процедуре стазиса. Доктор Ийер, ваши протоколы – приоритет номер один для первой вахты. Общий сбор в кают-компании через час.
Он поднялся, его тень, огромная и тяжелая, легла на черную стену.
– Совет окончен.
Никаких рукопожатий, никаких лишних слов. Тяжесть решения, как и гул двигателя, осталась в каюте, когда они вышли.
* * *
Кают-компания «Зенон» была почти полна. Четырнадцать человек. Но черные стены и потолок, поглощающие свет и звук, создавали жутковатое ощущение тесноты и… пустоты одновременно. Люди стояли вдоль длинного стола, сидели на стульях, прислонялись к стенам. Освещение чуть прибавили, но черный композит съедал его, оставляя лица в полумраке, с резкими тенями под глазами. Воздух был густым, электризованным ожиданием и невысказанной тревогой. Гул систем казался громче здесь, подчеркивая тишину между людьми.
Дверь открылась. Вошел Звягинцев. За ним – Такахаши, Ван дер Вегт, Ийер. Разговоры стихли мгновенно. Все взгляды приковались к капитану. Он прошел к голове стола, его шаги глухо отдавались по полу, но не сел. Капитан стоял, опираясь ладонями о черную столешницу, его фигура в простой черной форме казалась монолитом в полумраке.
– Экипаж «Светлячка», – его голос, низкий и резкий, разрезал тишину как нож. – Протокол крио-ротации изменен. Цель – повышение оперативной готовности и живучести корабля в условиях текущей миссии.
Никаких объяснений каких условий. Все и так знали. Знание висело в воздухе тяжелым запахом.
– Первая вахта. Продолжительность – восемь земных месяцев. – микро-пауза, достаточная, чтобы все напряглись. – Звягинцев, Туре, Арики, Амрани, Белькасем и Макаре. – он называл фамилии четко, без эмоций, как зачитывает приговор. – Остальным приготовиться к процедуре криостазиса. Подготовка начинается немедленно. Отбой через тридцать минут.
Волна немого шока прокатилась по комнате. Кто-то ахнул. Кто-то глубже вжался в кресло. Был сышен шепот:
– Восемь месяцев?..
Карпов усмехнулся в усы, коротко и беззвучно. «Вот и первая смена на расхлебывание каши…» Айша Диалло инстинктивно сжала амулет на шее, ее взгляд, полный немого вопроса и тревоги, метнулся к Лейле Белькасем, ищущи поддержки. Виктория Келлер стояла как изваяние, лишь мышцы на скулах резко напряглись. Прия Вадхва выглядела почти разочарованной – ее мозг жаждал данных сейчас, а не через восемь месяцев сна.
– Процедура стандартная, – продолжил Звягинцев, его голос возвращался к металлическому тембру. – Медосмотр – доктора Десаи, Белькасем. Сдача личных электронных носителей в архив ГЕЛИОСа – немедленно. Финальная психологическая оценка – доктор Ийер. Соблюдайте график. Пунктуальность – ваш шанс проснуться.
Он замолчал. Тяжелая, неловкая пауза повисла в воздухе, гулом отдаваясь в ушах. Затем движение. Те, чьи фамилии не прозвучали, начали медленно, неохотно прощаться с теми, кто оставался. Это не было прощанием друзей. Это было прощанием сокамерников, отправляющихся в разные камеры гигантской космической тюрьмы.
Короткие, сжатые фразы. Редкие, угловатые объятия. Пожатия рук – крепкие, но быстрые. Кивки, полные невысказанного. Айша шепнула что-то Прие Вадхве на ухо; та кивнула, попытавшись изобразить подобие улыбки, которая не добралась до глаз. Карпов подошел к Арики, хлопнул его по плечу с преувеличенной бодростью:
– Ну, братишка, следи там за щитами. И главное – не шуми, а то услышат! – попытка черного юмора, которая сорвалась в хрипоту.
Лейла Белькасем мягко, ободряюще смотрела на Девику Рао и Раджива Ийера (уходящих в сон), ее взгляд говорил: «Держитесь. Мы здесь.» Виктория Келлер лишь холодно, по-военному кивнула Такахаши и Ван дер Вегту. Ни слез, ни громких слов. Только сдавленные эмоции, задавленные дисциплиной, страхом и искусственной тяжестью, давившей на плечи.
Первыми к выходу двинулись те, кого вел Такахаши. Его фигура, прямая и невыразительная, скользила по черному коридору. За ним – Ван дер Вегт, оглянувшийся с выражением глубокой озабоченности, но уже мысленно погруженный в протоколы стазиса. Потом остальные. Их шаги глухо отдавались в «Артерии», растворяясь в гудении «Светлячка».
Шестеро оставшихся стояли немного поодаль, островком в пустом пространстве кают-компании. Звягинцев наблюдал за уходящими, его лицо оставалось непроницаемой маской командира. Но в глубине его глаз, когда он на миг отвернулся к огромному черному экрану, где мерцали лишь холодные точки далеких звезд, мелькнула та самая бездонная тяжесть, о которой он говорил на совещании. Тяжесть первой вахты в «цитадели пустоты». Тяжесть ожидания в беззвучной, подозрительной тьме. На мостике ГЕЛИОС бесстрастно отсчитывал минуты до начала процедуры. Где-то в корме корабля, в криоблоке, с тихим шипением открывались крышки капсул, готовясь принять первых «спящих» солдат этой тихой войны. Путь в неизвестность начался по-настоящему. Тишина стала их единственным спутником и вечным дозорным.
Акт I: Тени в Бездне
Глава 1: Разрыв Последней Нити
1 месяц полета после маневра у Нептуна
Мостик «Светлячка» тонул в пустоте, высеченной из чернильной тьмы композита «Ночная Тень». Тускло-синее свечение мониторов не побеждало мрак, а лишь подчеркивало его абсолютную власть, окутывая консоли и фигуры людей в зыбкие, тревожные тени. Воздух был тяжел, густ от запаха озона, холодного металла и стерильной чистоты, граничащей со смертью. Сквозь композитные стены, сквозь саму плоть корабля, пробивался низкий, мощный, неумолчный гул – басовитое дыхание ВКН-1. Оно не заполняло пространство, а лишь оттеняло давящую, гробовую тишину, поглотившую голоса, надежды, сам смысл звука. Тишину Протокола.
Дмитрий Звягинцев стоял у центрального пульта, опираясь ладонями о ледяную гладь матового композита. Пальцы впились в поверхность до побеления костяшек. Его взгляд, тяжелый и неотрывный, был прикован к главному экрану навигации. На черном фоне звездной карты висел схематичный силуэт «Светлячка» – стремительный, хищный, черный клинок. И от его носа, пронзая виртуальное пространство, бил в сторону крошечной желтой точки – красный луч. Яркий. Наглый. Смертельно опасный. Пакет «Эхо-4». Очередной шифрованный крик в бездну.
Каждая пульсация луча отдавалась в висках Звягинцева тупым ударом. «Невидимые разведчики… А мы каждую неделю зажигаем маяк. На свой страх и риск. На страх всего человечества.» В памяти, холодной и четкой, как сканер ГЕЛИОСа, всплывали данные артефакта: спектральные линии незнакомого сплава, напоминающие шрамы на ткани реальности; сканы структуры, бросавшие вызов известной физике; расшифрованные символы – не приветствие, а отчаянный вопль: «Не шумите!». И что делал он, капитан миссии «Тишина»? Он шумел. Регулярно. Методично. Пусть импульс был коротким, как судорога, пусть квантовый шифр ГЕЛИОСа считался неприступным – это был маяк. Яркий, неумолимо указывающий их след в этой враждебной пустоте. Маяк для них.
– Капитан? Статус пакета «Эхо-4». Инкапсуляция данных завершена. Квантовое шифрование активировано. Готовность к эмиссии: T-15 секунд. Вектор цели подтвержден.
Монотонный, лишенный тембра голос ИИ, ГЕЛИОСа, повис в воздухе, как официальное уведомление о предательстве собственных принципов. Звягинцев не ответил. Лишь мышцы на скулах резче обозначились под кожей. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по фигурам на мостике, замершим в привычных, отработанных позах под гнетом постоянного ускорения.
Сэмюэл Макаре, научный специалист по космической среде, по воле протокола и отсутствия штатного офицера связи управлявший коммуникационным терминалом, сосредоточенно листал последние отчеты. Его длинные пальцы порхали над сенсорной панелью, добавляя телеметрию гравитационного маневра у Нептуна, показания пассивных сенсоров – терабайты информации, упакованные в смертоносный луч. На его смуглом лице – привычная маска профессиональной сосредоточенности, но глубокие морщины у глаз выдавали усталость первого из восьми месяцев вахты в давящей тишине и под постоянным давлением от ускорения. Он не знает. Не знает, что собирает последнюю весточку. Последний крик в пустоту.
Амара Туре, пилот, сидела в своем кресле, словно влитая в форму, выточенную под перегрузку. Ее спина была пряма, руки уверенно лежали на подлокотниках с сенсорными панелями. Взгляд бегал по показаниям пилотской консоли – курс, скорость, нагрузка на компенсаторы. Уверенность позы контрастировала с едва заметной линией напряжения между бровями. Она поймала взгляд Звягинцева, прикованный к «красному лучу». Их глаза встретились на мгновение – и в глубине ее карих зрачков мелькнула тень того же немого вопроса, что грыз капитана изнутри: «Зачем? Зачем этот риск?» Быстрый взгляд Туре на желтую точку Земли – и обратно на капитана. Вопрос без ответа.
У терминала щитов и скрытности, в тени от выступающей консоли, стоял Те Арики. Его коренастая фигура была напряжена, как пружина. Пальцы нервно перебирали невидимые клавиши, глаза, узкие и пронзительные, сканировали экраны, показывающие спектр фонового шума космоса – плоскую, почти мертвую линию с редкими, микроскопическими иглами помех. Каждую аномалию он отмечал, анализировал, отбрасывал – пока. Сам факт подготовки передачи заставлял его скулы ритмично двигаться под кожей, будто он что-то невидимо пережевывал.
– Слишком много шума… – прошипел он себе под нос, звук потерялся в вечном басу ВКН-1. – Каждая дыра в броне… Каждая вспышка – мишень.
Его взгляд метнулся к визуализации «красного луча» на главном экране, и в нем вспыхнуло что-то дикое, почти животное – страх, смешанный с яростью против нарушения священного для него Закона Скрытности.
Звягинцев отвернулся от экрана. Внутри, под грудью, зашевелился холодный червь сомнения, но он придавил его стальной волей. Решение созрело, тяжелое и неотвратимое, как глыба льда, отколовшаяся от айсберга. Иллюзия связи опаснее ее отсутствия. Опаснее предательства протокола «Тишина». Опаснее слабой надежды, что там, дома, еще помнят. Он представил Землю, получившую его последний доклад о маневре и пустоте. Представил Советы Блоков, месяцами, годами посылающие запросы в мертвый эфир, ждущие ответа, который никогда не придет. И представил другой сигнал, незваный и чужой, перехватывающий эти отчаянные зовы, пеленгующий их источник, ведущий неведомого хищника по следу прямо к Солнцу. К их колыбели. Ледяная волна прокатилась от затылка до копчика, сжимая горло. Предупреждение артефакта звучало в его черепе: «Не шумите!». А он шумел. Достаточно.
Тикали последние секунды. «Красный луч» на главном экране пульсировал все настойчивее, ярче, готовясь выплеснуть их секреты, их страх, их самообман в пустоту. Пятнадцать секунд. Четырнадцать. Каждая пульсация отдавалась в висках Звягинцева синхронно с гулом ВКН-1, сливаясь в один мерзкий ритм – ритм предательства протокола «Тишина». Ледяная глыба решения, созревшая в его груди, требовала действия. Сейчас.
Он резко оторвал ладони от ледяного композита пульта. Поворот корпуса был резким, военным. Его тень метнулась по черной стене, как предвестник бури. Голос, когда он заговорил, был низким, резким, лишенным колебаний – стальной клинок, рубящий воздух:
– Доктор Макаре.
Имя прозвучало как выстрел в гробовой тишине мостика. Макаре вздрогнул, как от удара током. Его пальцы, только что порхавшие над сенсорной панелью, замерли в сантиметре от поверхности. Он медленно поднял голову, отрывая взгляд от экрана с готовым пакетом «Эхо-4». Его глаза, обычно спокойные и наблюдательные, были широко раскрыты, в них читалось непонимание, смешанное с внезапным предчувствием беды.
– Капитан? – голос его сорвался, стал выше обычного, потеряв профессиональную ровность.
Звягинцев не дал паузе затянуться. Каждое его слово падало, как гильза на металлический пол, отчетливое и неумолимое.
– В текущий пакет «Эхо-4» добавить приоритетное сообщение уровня «Омега». Текст следующий.
Микроскопическая пауза – только для того, чтобы ГЕЛИОС успел активировать запись. Затем диктовка, холодная и четкая, как приговор:
– Командованию Земли. В целях абсолютного соблюдения протокола «Тишина» и минимизации рисков обнаружения, эмиссия всех исходящих сигналов, включая пакеты «Эхо», прекращается немедленно и бессрочно, начиная с момента подтверждения получения данного сообщения. «Светлячок» переходит в режим полного радиомолчания. Прием маяков «Эхо» будет осуществляться по расписанию в режиме ТОЛЬКО ПРИЕМА. Следующая активная связь – по достижении цели или в случае чрезвычайной ситуации. Командир миссии Звягинцев, подтверждаю.
Звягинцев замолчал. Его взгляд, тяжелый и неумолимый, впился в Макаре, словно пригвождая его к месту.
– Внести. Немедленно.
Тишина, воцарившаяся на мостике, была не просто отсутствием звука. Это была физическая субстанция, густая и удушающая, в которой даже вечный гул ВКН-1 на мгновение казался приглушенным. Воздух сгустился, насыщенный запахом озона и внезапно вспотевшей кожи.
Макаре побледнел так, что его смуглая кожа приобрела землисто-серый оттенок в синем свете мониторов. Губы дрогнули, пытаясь сформировать слово.
– П-прекратить… полностью? – голос его был хриплым шепотом, полным неверия. – Капитан, но протокол… базовый протокол связи… Он требует…
Он не договорил. Взгляд Звягинцева, стальной и лишенный тени сомнения, выжег последние попытки возражения.
Резкий звук – скрип кресла. Туре развернулась к ним, оторвавшись от пилотской консоли. Ее глаза, обычно уверенные и острые, были широко раскрыты, в них читался не вызов, а чистый, животный ужас перед пропастью.
– Никакой связи? Вообще?
Ее голос, обычно ровный и командный, сорвался на высокую, почти истеричную ноту. Она инстинктивно бросила взгляд на виртуальный «иллюминатор», на крошечную желтую точку, которая вот-вот должна была исчезнуть из их жизни навсегда. Рука сжала подлокотник так, что пластик затрещал.
Из тени у терминала скрытности шагнул Арики. Его коренастая фигура была напряжена, но не от страха. Напротив. Его узкие глаза горели странным, почти фанатичным огнем. Он резко кивнул, коротко и жестко, как удар топором.
– Правильное решение, капитан, – его голос был сухим, рациональным, но подспудное напряжение выдавала легкая дрожь в нижней челюсти. – Каждая передача – дыра в скрытности. Прямое нарушение предупреждения артефакта. Мы – мишень, пока шумим.
Его взгляд скользнул по пульсирующему «красному лучу» на главном экране с таким отвращением, словно видел ядовитую змею.
– Сообщение уровня «Омега» добавлено в пакет «Эхо-4». Готовность к эмиссии: T-45 секунд.
Голос ГЕЛИОСа, все такой же монотонный, прозвучал как похоронный звон по иллюзии. Макаре замер. Он смотрел на Звягинцева, ища в его каменном лице хоть искру сомнения, колебания, признака того, что это кошмарный сон. Нашел только стальную волю и тяжесть непреклонного решения, высеченного в граните долга и страха. Что-то дрогнуло глубоко внутри ученого. Не гнев, не протест – обреченность. Рухнула последняя тонкая нить, связывавшая их с домом, с научным сообществом, с самой идеей возвращения. Его пальцы медленно, будто против воли, снова опустились на сенсорную панель коммуникационного терминала. Движения стали тяжелыми, неестественными, словно пальцы погружались в вязкую смолу. Он набирал данные для приказа Звягинцева. Каждая буква, появляющаяся на экране, казалась эпитафией. Он не вносил данные. Он высекал надгробную надпись на могиле связи. Рука его, опытная и твердая исследователя, дрожала – мелкая, неконтролируемая дрожь, видимая даже в полумраке. Он нажал виртуальную клавишу подтверждения. Голос его, когда он заговорил, был сдавленным, лишенным силы, полным горького осознания:
– Пакет «Эхо-4» с приложением «Омега»… отправлен.
На главном экране «красный луч» вспыхнул с ослепительной, почти яростной интенсивностью – последний, прощальный крик, агония связи – и резко, как перерезанная нить, погас. Схема корабля и холодные, равнодушные точки звезд остались в черной пустоте экрана. Мертвые свидетели их окончательного одиночества.
Исчезновение «красного луча» оставило на мостике ощущение пустоты, но не катастрофы. Схема «Светлячка» на главном экране вернулась к обычному виду. Звягинцев не колебался. Его решение было прагматичным, как сама миссия. Он повернулся к командному интерфейсу ГЕЛИОСа.
– ГЕЛИОС! Активировать Протокол «Глубина». Основные параметры: – голоса капитана был полон решимости. – Полное и немедленное отключение всех внешних передающих систем. Физическое разъединение антенных решеток.
На пульте Макаре погас целый блок индикаторов – зеленые огни «Передача», «Сигнал». Где-то в глубинах корабля слабо щелкнули реле. Макаре вздохнул, его плечи слегка опустились. Связь – его зона ответственности, пусть и формальная.
– Перевод приемных маяков системы «Эхо» в режим ТОЛЬКО ПРИЕМА. Расписание приема: 0000 корабельного времени, суточный цикл.
На экране статуса связи у Арики сменилась надпись: «ТОЛЬКО ПРИЕМ. ПО РАСПИСАНИЮ». Арики кивнул – разумная мера.
– Запрет на любую несанкционированную эмиссию сигналов до особого распоряжения командира, – секундное молчание. – Подтверди выполнение.
– Протокол «Глубина» активирован. Параметры установлены: – ГЕЛИОС перечислил шаги. – Все передающие системы отключены и изолированы. Маяки «Эхо» в режиме приема по расписанию. Исходящий трафик: 0. Статус: Радиомолчание.
Тишина на мостике стала иной. Не гробовой, а… пустой. Исчезли едва слышные фоновые звуки работы передатчиков. Остался только ровный гул ВКН-1 и систем жизнеобеспечения – привычные шумы корабля, ставшие теперь единственным звуковым фоном их изоляции. Свет на пультах был обычным, рабочим.