- -
- 100%
- +
Кажется ли это странным?
Вполне.
Беспокоит ли меня это?
Ни капли.
В какой-то степени я даже благодарна, что наш бывший инструктор оказался настоящим подонком. Я довольно сдержанная девушка, которую сложно вывести из равновесия, но у него получилось. И в результате проявления моей скрытой агрессии и хладнокровия, в следствие этого маленького проявления моей истинной натуры, я привлекла внимание Клары. И она разукрасила мою жизнь новыми красками, став лучшей подругой.
– Это была случайность, – отвечаю я, с усилием выныривая из липких пут воспоминаний.
Громкий, раздраженный выдох Клары прорезал тишину кухни. Она скрестила руки на груди, откинувшись на спинку барного стула. Марк, прислонившись к матовой поверхности черного кухонного острова, покачал головой. Сомнения, написанные у них на лицах, отозвались в горле едкой горечью. Славненько. Вот тебе и лучшие друзья.
– Перестань подавлять эмоции, Кая, – тихо, но настойчиво произнес Марк. Он наклонился через столешницу, и его ладонь легла поверх моей руки. Его прикосновение было теплым, почти обжигающим. – После аварии прошло четыре года. Позволь себе чувствовать.
– У тебя чертовски здорово получилось с этим мерзавцем Альфонсо, – оценивающе бросила Клара, играя длинными пальцами с тонкой ножкой моего бокала.
– Джексон с тобой не согласен. Это по его милости я нахожусь в таком… положении.
Криво усмехнувшись, я выдернула руку из-под ладони Марка, отхватила свой бокал и залпом опрокинула остатки вина. Громкий, звенящий стук о столешницу прозвучал как выстрел. Кислый привкус вина на языке смешался со вкусом предательства.
Когда я подняла глаза, они снова вели свой безмолвный диалог. Взгляды, длящиеся доли секунды, и – решение принято. Почти синхронно они повернули головы ко мне. Марк смотрел изучающе, будто пытался прочесть шифр за моим взглядом. Клара – с вызовом и холодной искоркой азарта.
– Мы не поддерживаем позицию Джекса.
Я бы закатила глаза, но от внезапного возмущения чуть не подавилась слюной.
– Да ну? Что-то не припомню, чтобы кто-то из вас пытался заступиться за меня.– в моем голосе зазвенели стальные нотки. Теперь моя очередь впиваться в них взглядом. – А когда я обратилась за помощью? Вы просто сдали меня ему.
Я прищурилась, наблюдая за реакцией. Я не была уверена на сто процентов, но… да. Вот оно. Мгновенная тень вины в их взглядах, почти неосязаемое напряжение в плечах Марка. Мои догадки, как ядовитые ростки, проросли и подтвердились.
– Я даже не могу войти в чертово здание! – взорвалась я, с силой ударив ладонью по столешнице. От неожиданности вздрогнули даже они.
Мой пропуск превратился в бесполезный кусок пластика. Мой аккаунт в системе – в заблокированные цифры. Даже домашний ноутбук оказался отрезанным от общих серверов. Меня вычеркнули. Стёрли.
Через опьяняющий туман в голове заструился новый, ясный и холодный гнев. Дрожащей рукой я потянулась к пустому бокалу, резко развернулась на каблуках и направилась к холодильнику. Дверца не поддалась. Я дернула сильнее, чувствуя, как гнутся ногти, – безуспешно. Медленно подняла взгляд и наткнулась на руку, опирающуюся на матовую стальную поверхность как раз над моей головой.
– Мы уже давно работаем в стороне от Джекса, – тихо произнес Марк. Теплый воздух его дыхания коснулся моей шеи. – А за тобой была установлена негласная слежка. Мы не могли рисковать.
Я повернулась к нему, заглядывая в его медовые глаза. Он смотрел с такой смесью нежности и надежды, что меня начало подташнивать. Нет, он хороший. Добрый, милый, чертовски умный. Он ненамного выше меня, но это не мешает его привлекательности. Уверена, он будет отличным парнем. Только не в моей истории. Для меня он просто… ну… друг.
– Что это значит? – прошептала я.
– Когда он отстранил тебя…
– Нет, – я выставила руку и легонько уперлась ладонью в его грудь, отодвигая его, не в силах вынести эту близость. – Что значит, «работаете в стороне»?
Он замер, и в его глазах мелькнула быстрая, как вспышка, боль. Но он послушно отступил на шаг, давая мне пространство. Выдохнул – и в этом звуке была вселенская печаль. Затем отвернулся и отошел к Кларе, вставая с ней плечом к плечу, словно два верных стража у врат новой реальности.
– Несколько лет назад мы с Марком пришли к общему мнению, что нас не устраивают методы Джексона, – начала Клара, ее голос был чистым и острым, как лезвие. – Его цель – набить карманы. Он не парится о моральной стороне. Но большинство этих ублюдков… Потеря миллионов, конечно, расстроит их, даже разозлит. Но это не наказание. Это – досадная неприятность.
Она хищно улыбнулась, проведя кончиком языка по передним зубам, между которыми была та самая, знакомая щербинка.
– Так что мы придумали свои способы расправы. Босс не любит пачкать руки. А то как работаем мы, весьма впечатляющее грязное зрелище. Но…
Воцарилась пауза, густая и звенящая.
– Но? – выдавила я.
Переглянувшись с Марком, она кивнула ему, давая добро, и он продолжил.
– Но нам не хватает людей, – продолжил он, и его голос вновь обрел деловую твердость.
– Нам нужна была еще одна переменная. Человек, способный молниеносно адаптироваться. Обладающий гибкостью не только в мышлении, но и в поведении. Тот, кто может переключаться между ролями и задачами быстрее, чем сделает вдох.
Я фыркнула, потирая виски. Под это описание подходит практически любая из девушек в компании Джекса. Другой тип личности не справится с поставленными задачами и запорет любое дело на корню.
– Однако тот, кто не всегда способен совладать со своими эмоциями, что может привести к… вспышкам агрессии, – подхватывает Клара и заканчивает с таким видом, будто только что расставила последние кусочки пазла.
Я моргаю. Раз. Второй. Мозг с трудом перемалывает их слова, пытаясь сложить разрозненные фрагменты в единую, пугающую картину. Это похоже на попытку поймать дым руками – понимание ускользает, обжигая по краям.
– О боже, – вырывается у меня наконец. – Вы же… вы говорите обо мне.
Две пары глаз, сияющих странной смесью торжества и нежности, устремлены на меня. Две физиономии, озаренные идентичными улыбками, синхронно кивают в согласном жесте.
– Ты не могла стать той, кем являешься сейчас, пока сковывала себя цепями контроля, – мягко вступает Марк. – Пока без остатка принадлежала Джексону и его правилам.
– А ситуация с Альфонсо Стуэрзи… она послужила триггером и нажала, наконец, спусковой механизм. – Клара произносит это с почти материнской нежностью, будто рассказывает сказку. – Она высвободила ту самую тебя. Настоящую.
– Мы так долго ждали тебя, Кая, – в голосе Клары звучит неподдельная, выстраданная тоска, от которой по коже бегут мурашки.
Я уставилась на них, чувствуя, как почва уходит из-под ног. Открыла рот, чтобы возразить, привести железобетонный аргумент здравого смысла… и закрыла. Все доводы, рожденные в воспаленном мозгу, рассыпались в прах, едва достигнув языка. Где-то в глубине души теплился крошечный огонек предупреждения: это плохая идея.
Скверная, опасная, безумная.
Но затем я представила еще один месяц этой давящей тишины, пустых стен и навязчивых мыслей. Месяц без дела, без цели, без возможности заглушить голоса в голове адреналином и действием.
– Вы понимаете, что в таком случае я буду действовать неофициально? – выдавливаю я, сама слыша, как хрупко звучит мой протест. – И не совсем… законно?
Клара фыркает так громко, что эхо разносится по тихому залу.
– Милая, вся наша организация – это сплошное «неофициально» и «незаконно».
И черт побери, она права.
Официально наш фонд занимается благотворительностью: мы помогаем женщинам, сбежавшим от абьюзеров, предоставляем им кров, психологическую и материальную поддержку.
Но это лишь фасад. Изнанка нашей организации скрыта от посторонних глаз.
Наша настоящая цель – богатые, избалованные и безнаказанные мужчины. Аморальные, агрессивные, привыкшие к вседозволенности. Одним словом – мудаки. Мы находим их через жалобы девушек, обратившихся в фонд, или через анонимный форум, который создал Марк. А иногда репутация этих тиранов опережает их самих, и поиск даже не требуется.
Мы грабим их. Причем делаем это самым унизительным для них способом – что может быть оскорбительнее для всесильного самца, чем быть обведенным вокруг пальца «слабой» женщиной?
Украденные средства мы распределяем так: часть жертвуем фонду, часть идет на зарплаты нашей команде. Джексон говорит, таким образом мы немного уравновешиваем чаши справедливости в мире. Отбираем деньги у угнетающих богатых и отдаем угнетенным бедным. Мы его Робин Гуд в юбке и на шпильках.
У этого способа есть неоспоримые плюсы. Униженный мужчина редко обращается в полицию, предпочитая скрыть свой позор. А если и обращается – мы мастера заметать следы. За всю историю организации ни одна из наших девушек не была арестована.
Для многих мужчин крах финансовой империи становится крахом личности: они спиваются, впадают в депрессию, закапываются в долгах. И такая кара мне по душе больше, чем тюремный срок.
Но есть и минусы. Некоторым удается восстановить капитал. И тогда, под салюты собственного триумфа, они возвращаются к жестокости. Становятся еще более деспотичными и гнусными в своей безнравственности.
Наказывать их повторно уже опасно.
Все девушки в нашей команде работают добровольно. Каждая из них была выбрана намеренно и завербована из-за редкого сочетания: внешних данных и высокого айкью.
Кто-то пришел сюда мстить, кто-то – чтобы спасать других. А кто-то – я, которая только рискуя собственной шкурой и балансируя на лезвии ножа ощущает, что живет. По крайней мере, так думают все вокруг. В этом же я убеждаю и себя. Об истинной причине моей успешной работы, боюсь признаться даже самой себе.
И вот теперь Марк и Клара посвятили меня в свои методы. Это все тот же грабеж, но приправленный физической и психологической расправой.
Когда они закончили, я закусила губу. Политика Джексона, при всей ее практичности, никогда не казалась мне достаточной расплатой. Но я всегда разделяла его убеждение, что ответное насилие порождает лишь новый виток жестокости.
В памяти всплыли фотографии с компьютера Альфонсо. Меня передернуло от острой, металлической ярости. Я встретилась взглядом с Марком, затем перевела его на Клару.
– Мне нужно подумать, – ответила я.
Глава 6
Грех предаваться унынию, когда есть другие грехи. – Геннадий Малкин
Сидя за туалетным столиком из светлого дерева, уставленным хрустальными флаконами, я вглядываюсь в свое отражение. Утренний свет, пробивающийся сквозь полупрозрачные шторы, беспощадно выхватывает каждую деталь моего изможденного лица. Сам вид – бледная кожа, синяки под глазами – мог бы стать веской причиной для скверного настроения, но все мои чувства захватило ужасное похмелье, тупой гул в висках и тошнота, подкатывающая к горлу.
С меня довольно. Так больше продолжаться не может. Пора прекратить это внутреннее самоистязание и наконец взять свою жизнь в свои руки.
Вчерашний визит Марка и Клары поселил в душе крошечный росток надежды, но стая черных сомнений уже терзает его. Если я соглашусь, обратного пути с этой дороги не будет. Это будет означать отпустить контроль, спустить с цепи тех внутренних зверей, что всю жизнь сидели на коротком поводке. И я с ужасом понимаю: вряд ли смогу загнать их обратно, в клетку, после того как они отведают свободы.
Только не снова.
Провожу расческой по влажным, свежевымытым волосам. Эти светлые, цвета молодой пшеницы, локоны, острый подбородок и форма губ – в точности мамина, утонченная красота. А оригинальный цвет глаз и разлет бровей – всё, что осталось у меня от отца, чьего лица я не помню.
На моём лице они все еще вместе.
Люди часто находили меня привлекательной, а некоторые и вовсе называли красавицей. Но прошла целая вечность с тех пор, как я смогла спокойно смотреть на себя. Отражение в зеркале вызывало лишь острое отторжение, а собственное тело казалось чужой, враждебной тюрьмой. Чувства потерянности и абсолютной слабости стали моими единственными спутниками в долгие месяцы реабилитации. Временная амнезия, выбившая из-под ног всю почву, лишила меня главного оружия – контроля. И в эту образовавшуюся пустоту хлынули те, кого я так тщательно сдерживала.
Мои звери.
И впервые за всю жизнь я не испугалась их. Не пыталась запереть.
А позволила им действовать.
Они вскипятили мою кровь ледяным огнем и прошипели на ухо правду: я никогда не была слабой. Что я прошла через ад и восстала из его пепла, закаленная и перерожденная.
И когда я наконец осознала эти внутренние трансформации, я примирилась и с внешними. Прежней, нежной и послушной девушки больше не существует.
Теперь есть только Кая Смит.
Откладываю расческу с глухим стуком и беру простую черную заколку. Отвожу передние пряди от лица и закрепляю их на затылке, а остальную массу волос откидываю на спину, чтобы не мешали. Возвращаю взгляд к отражению и решаю не вставлять сегодня цветные линзы, заглядывая себе в глаза. Глаза, что когда-то были темно-зелеными, полными восторга и любопытства к миру. Теперь в них плещется лишь серая безысходность и подавленная, глухая злость, похороненная на самой глубине. Тяжело вздыхаю, внутренне оплакивая эту утрату, и тянусь к батарее баночек и тюбиков.
Пальцы на автомате совершают утренний ритуал: вот густой увлажняющий крем, который я втираю в кожу лица, шеи и зоны декольте. Наблюдаю в зеркале, как плавно скользят мои пальцы, ненадолго разглаживая сеть мелких морщинок усталости. Содержимое второй, маленькой баночки с вазелином, наношу на пересохшие губы, чьи опущенные вниз уголки создают образ вечной недовольной холодности. Что, по сути, так и есть.
Завершающий тюбик с питательным лосьоном. Распределяю его массажными движениями по рукам до локтей. Подушечки пальцев то и дело нащупывают знакомые неровности и рубцы. Вся моя кожа – это лоскутное одеяло из шрамов. Где-то едва заметных, словно следы от кошачьих когтей, где-то – крупных, рваных и пугающих. Осколки стекла и металла навечно вписали в мою плоть память о том дне.
Я бы ослепла на правый глаз, но врачи совершили чудо, сохранив зрение, пусть и не такое острое, как прежде. На память остался глубокий рубец, рассекающий бровь и щеку под спасенным глазом.
От сильного удара и проникающей травмы радужная оболочка потускнела, утратив былой цвет молодого мха, превратившись в мутный серый, словно снег на обочине. Как будто злой волшебник наслал морозную вьюгу и превратил цветущий хвойный вечнозеленый лес безжизненную, вечную мерзлоту. Так у меня появилась гетерохромия.
Самый безобразный, рваный шрам красуется на правой ладони. Еще один, из видимых на теле – тонкая белая ниточка между грудями.
Искусный макияж или грим способны скрыть большую часть увечий, но я не стыжусь своих ран. Я полюбила их все и внешние, и особенно внутренние. Внешние не дают забыть, что я выжила, когда должна была умереть. А внутренние выковали во мне стальной стержень и закалили характер.
Закончив с уходовой рутиной, решаю отправиться на пробежку. Физическая нагрузка всегда помогает разгрузить голову, отыскать в хаосе тихий голос разума и принять верное решение.
Иду в гардеробную, сбрасываю полотенце на дубовый паркет. Надеваю спортивный черный топ и трусики-танга. Прохожу между рядами: справа – немые призраки вечерних платьев, слева – стеллажи с обувью в аккуратных коробках. Огибаю столик, уставленный шкатулками с украшениями, и подхожу к отсеку со спортивной формой. Выбираю бордовые леггинсы и толстовку такого же цвета, с широким капюшоном. Одеваюсь на ходу, на бегу хватаю черные «Найки», проносясь мимо обувных стеллажей, и возвращаюсь в спальню.
Беру мобильный, засовываю его в передний карман толстовки и нащупываю там несколько смятых банкнот и резинку для волос. На ходу, уже в прихожей, собираю волосы в низкий хвост. Приседаю, чтобы надеть кроссовки. Срываю с комода наушники, хватаю ключи с металлической брелком-трилистником и с глухим щелчком захлопываю за собой дверь квартиры.
***Маршрут для пробежки выбрала на автопилоте. Нацепив наушники, запустила специально собранный плейлист, и первые же мерцающие биты The Neighbourhood – «A Little Death» задали ритм. Я просто бежала, позволив ногам нести меня куда глаза глядят, отключив внутреннего штурмана, требующего четкого плана.
Ноги пронесли меня мимо Манхеттена, мимо вылизанных фасадов Верхнего Ист-Сайда, где отполированные витрины бутиков равнодушно отражали мое промелькнувшее отражение. Я выскочила на благоустроенную набережную Ист-Ривер, где ветер гонял по асфальту остатки весеннего тополиного пуха, и на полной скорости промчалась мимо квинтэссенции Нью-Йорка – силуэтов Манхэттена и Бруклина, будто парящих над водой.
Когда в ушах раздались первые аккорды ремикса песни Kanye West – I’m in It (CVPELLV REMIX), перестала следить за дорогой и полностью погрузилась в мелодию. Мозг, наконец-то очистившийся от похмельного тумана, начал разыгрывать в голове несуществующие сцены с моим эпическим участием.
Я же не одна этим грешу?
Вот я несусь на запредельной скорости по ночному хайвею на черном мотоцикле. Ветер свистит в ушах, тело обтянуто черной кожей, а светлые волосы развеваются на ветру. А вот, драматически медленно достаю пистолет из кобуры на бедре и грозно смотрю вперед на свою цель, притаившуюся за пеленой дождя и тумана. В следующей сцене мы сходимся в поединке, когда противник выбивает оружие из моей руки и набрасывается на мое продрогшее тело. Он валит меня на мокрый асфальт, своим весом пригвождая к земле. Воздух вышибает из легких, но тело, помнящее уроки, действует само: ребро ладони бьёт в кадык, локоть со всей силы врезается в челюсть. Он закашлялся, ослабел – этого мгновения хватило, чтобы сбросить его, откатиться, вскочить на одно колено и молниеносно выхватить из внутреннего кармана маленький, но смертоносный дерринджер 410.
Прицел. Выстрел. Идеально.
Дубль. Вот так, победоносная сцена зафиксирована, спасибо всем за внимание.
Громкое, настойчивое урчание в животе грубо вернуло меня в реальность. Я остановилась посреди незнакомой улицы, опираясь руками о колени и жадно глотая ртом воздух. Достала телефон – 19:58. Неудивительно, ведь проснувшись сегодня в обед, с похмелья, я только лишь влила в себя бутылку воды и отправилась в холодный душ, а потом сразу рванула на пробежку. Голова прояснилась, но теперь тело требовало свою долю.
Подняла голову, моргнула, пытаясь сориентироваться. И похолодела. Меня окружал незнакомый Бруклин. Исчезли ухоженные фасады, их сменили обшарпанные стены, заляпанные гигантскими, агрессивными граффити. Мусор ветром гонял по тротуарам, а из подворотен тянуло сыростью и запахом отчаяния. Это был Браунсвилл. Один из тех районов, о которых предупреждают туристов. Меня так унесло воображение, что я, не глядя, вбежала прямо в самое сердце гетто, в один из самых опасных районов Нью-Йорка.
В животе заурчало с новой силой, сосущая боль в желудке напоминала, что выбор между голодом и опасностью уже сделан. Глубоко вздохнув, я окинула взглядом улицу, анализируя тени в проулках, фигуры в окнах, оценивая угрозу. По спине пробежал ледяной, липкий страх, заставляя сердце колотиться чаще. Адреналин, столь знакомый и почти родной, горькой волной разлился по венам. Я сглотнула комок в горле, опустила голову и открыла карты, найдя ближайший фаст-фуд. Проложив маршрут, двигаюсь по указанному направлению.
Войдя в заведение, я поклялась проглотить как минимум две тысячи калорий. Углеводы – мои верные друзья. Они не прочитают нотаций, никогда не сдадут начальству и не осудят мой выбор мужчин. Заказала всё: куриные стрипсы, картошку фри, чизбургер, соусы, сладкий пирожок и колу без сахара.
За фигурой я все-таки слежу.
Пока оглашала заказ, живот одобрительно урчал. Забрав поднос, я выбрала столик с максимальным обзором, но села спиной к глухой стене, инстинктивно обезопасив тыл. Принялась за еду, и мой мозг, уже прочищенный бегом, по привычке переключился на наблюдение. Я изучала людей, составляя психологические портреты, пытаясь предугадать их намерения.
Крайний столик справа: молодая пара. Она смотрит на него с обожанием, а он с такой же нежностью изучает слои своего бургера. Он что-то оживлённо рассказывает, воспринимая её внимание как данность. Она ловит каждое слово, даже не притронувшись к еде, её пальцы нервно теребят рукав. Она собирается с духом, чтобы признаться. А он слеп и глух к её трепету. Сегодня разобьётся чьё-то сердце. Предсказуемо и грустно.
Столик у окна: женщина средних лет. В её одежде – следы былой элегантности, но сейчас на ней надето первое, что подвернулось под руку. Её взгляд устремлён в никуда, за пределы заляпанного окна. Руки обхватывают чашку с кофе, будто в поисках утраченного тепла. От неё веет тихой меланхолией и силой, рождённой в одиночестве.
Я перевела взгляд левее, и он наткнулся на него. Мужчина в тёмной ветровке, сидящий ко мне боком. Его профиль скрывал капюшон. Вся его фигура была неподвижна, кроме нервно дёргающейся ноги. Когда он подпер подбородок рукой, капюшон съехал, открыв небритое, одутловатое лицо. Но дело было не в нем. Дело было в его взгляде. Пристальном, немигающем, полном нездорового, липкого любопытства.
Прослеживаю вектор направления его взгляда и… это девушка.
Подросток. Шатенка лет шестнадцати, в сетчатых черных колготках, джинсовых шортах и черном джемпере.
Я знала этот взгляд. Это был не взгляд хищника – те хоть подчиняются звериной логике. Это был взгляд больного, разлагающегося изнутри ублюдка. Я буквально чувствовала, как в его голове скрипят шестерёнки, сплетаясь в уродливый план. Как в его глазах загорается мутный огонёк желания, смешанного с одержимостью.
И тогда во мне что-то взорвалось. Гнев, старый, как сами мои шрамы, горячий и безжалостный, заполнил всё нутро.
Стоп. Это не твоя война.
Никакой выгоды или вознаграждения. Одна сплошная головная боль.
Пройди мимо. Сделай вид, что не заметила.
Я пыталась затолкать эту ярость обратно, внушая себе равнодушие.
Мне нет до этого дела.
Но это была ложь.
Потому что я до боли, до спазмов в горле, до кома в груди помнила, как сама была той девчонкой. Как отчаянно хотела, чтобы кто-нибудь – любой прохожий, полицейский, супергерой из телевизора – встал между мной и надвигающимся кошмаром. Чтобы чья-то рука отдернула меня от пропасти. Чтобы кому-то было не всё равно. Чтобы хоть один человек в этом огромном, равнодушном городе увидел не просто наивную дуру, а живого, испуганного человека.
И в тот миг я поняла: я не могу пройти мимо. Потому что если я сейчас отвернусь, то предам не только эту незнакомую девочку в сетчатых колготках. Я предам ту, прежнюю себя, которая так и не дождалась помощи.
Глава 7
Никогда не играйте с женщиной, Вы же не знаете… а вдруг она играет лучше Вас.
– Дафна дю Морье
Когда девочка выходит из кафе, мужчина не сводит с её удаляющейся фигуры горящего взгляда. Он медленно поднимается из-за стола и начинает преследование, его движения размеренны и полны хищной уверенности. Адреналин снова бьёт в виски – я не могу просто наблюдать.
Я резко подрываюсь с места, обгоняю его, чётко понимая его гнусные намерения. Через минуту я уже догоняю девочку на тёмной улице и, импровизируя на ходу, окликаю её:
– Эй, извини, но кажется, ты кое-что забыла!
Я незаметно достаю из кармана толстовки двадцатку и протягиваю ей. Она оборачивается, и я успеваю подойти почти вплотную. И тут же жалею об этом. Вблизи я вижу всё отчётливей: детскую пухлость щёк, веснушки на носу, наивный блеск в глазах. Ей максимум четырнадцать. Моё сердце сжимается от внезапной, острой жалости.
В этот момент мужчина, шедший за нами по пятам, грубо проходит мимо, намеренно врезаясь в меня плечом. Я чувствую напряжение его мышц, слышу его сдавленное, злое шипение. Отлично. Пусть его ярость обрушится на меня. Лишь бы этот взгляд, полный гнили и похоти, больше не осквернял ребёнка.
Девочка смотрит то на мою протянутую руку, то на моё лицо.
– П-простите, но это не мое.
– Не может быть. Я сидела рядом и, вставая, увидела эти деньги на полу возле твоего стула.
Девочка хмурится и явно хочет мне что-то возразить, но я перебиваю ее еще не высказанную реплику.
Она хмурится, собираясь возразить, но я, проклиная себя за слабость, перебиваю:
– Как тебя зовут? – и тут же костенею внутри. Зачем я это спросила? Имена стирают границы. Имя превращает незнакомку в личность, к которой начинаешь испытывать что-то большее, чем абстрактная жалость. Это опасно.
Но поздно.
– Мелани.
– Послушай, Мелани, рядом никого не было, и деньги точно не мои. Ты, наверное, не заметила, как они выпали, – я беру её холодную, тонкую руку и вкладываю в ладонь купюру. Она на секунду задумывается, потом кивает сама себе и засовывает деньги в карман шорт.