Старые боги на новых улицах. Книга 1

Глава 9. "Пробуждение"

Элени лежала на больничной койке, и её мысли снова и снова возвращались к театру, к случившемуся там. Она не могла думать ни о чём другом. Когда юноша умер на их глазах, Элени никогда бы не подумала, что смерть незнакомца так сильно потрясёт её. Однако, Максимилиан вызвал у неё волну негодования, когда ей велели вернуться в больницу. Значит, всем им угрожает опасность, а она должна отлёживаться на койке? Сначала она долго сопротивлялась, но Мариам мягко напомнила, что если утром Элени не окажется на месте, в больнице поднимут тревогу. А лишние проблемы им сейчас ни к чему.

С этим Элени не могла не согласиться. Пришлось вернуться в свою палату ещё до восхода солнца, но она так и не выпустила телефон из рук. Теперь она сидела на подоконнике узкого окна и смотрела на чудесный сад эвкалиптовых деревьев. Те переливались бледно-зелёным серебром в свете молодой луны, которая постепенно уступала место бледному рассвету.

И вдруг… среди потрескавшихся стволов деревьев, в самой гуще тени, как зверь на охоте, Элени увидела пару горящих янтарём глаз. Тёмная фигура незнакомца стояла под свисающими ветвями, неподвижно, и просто смотрела в окно напротив.

Сердце девушки вновь взволновалось, как в прошлый раз. Незнакомец стоял, не двигаясь, но Элени чувствовала, что он намеренно пришёл сюда ради неё. Но зачем? Просто смотреть?

– Если ты пришёл с какой-то целью – вперёд. Меня уже ничем не удивить, – сказала она, не сводя взгляда с янтарных огоньков. Не знала, слышит ли он, но её это не волновало. Сейчас страх за свою жизнь и жизни иных был сильнее страха перед таинственным наблюдателем.

– Уходи, – твёрдо сказала она, вложив в голос всю решимость, на которую была способна, – мне не до тебя.

И он ушёл. Просто растворился в тени, будто и не существовал. Вместе с ним исчез и жуткий янтарный свет его глаз.

Хранитель слышал каждое её слово. И то, как нагло она прогнала его. Мысленно он ухмыльнулся, но не ушёл, лишь скрылся в тени дерева, погасив свет своих глаз. Когда девушка скрылась из виду, он резко обернулся и увидел две тёмные тени позади. Твари следовали за девушкой по пятам. Они жаждали увидеть ту, о которой шептались в песнях, и даже не пытались скрыться от взгляда Хранителя.

Их любопытство стоило им жизни.

Хранитель разорвал их сухие тела, вырвал угасающие крупицы древней сущности. Он не позволял себе эмоций – ведь на их месте мог оказаться и он. Когда его когти вцепились в пустые, безжизненные глазницы последней твари, он услышал:

– За что, брат?

Но тварь не успела сказать больше, как Хранитель вырвал её сущность, и на его руках она рассыпалась в пепел.

Новость о выписке стала радостью для всей семьи. Дмитрий отменил все рабочие дела и домашние хлопоты, запретил Лилии готовить ужин, и – собрав всех – повёз их в лучший ресторан города, чтобы отпраздновать выздоровление дочери.

Элени, как ни сопротивлялась, пришлось нарядиться и провести вечер в окружении семьи, которая и не догадывалась о пережитом ею кошмаре. Всё прошедшее время она прокручивала в голове сцены из театра: ужасающий взрыв, израненный юноша, явившийся к ним ценой своей жизни… И самая страшная новость – гибель целого клана Иных. Перед глазами стояли лица Мариам и Киры, их заплаканные глаза, полные боли. Сейчас они в театре, пытаются разобраться с нависшей угрозой, а Элени была вынуждена проводить вечер в дорогом ресторане. Не справедливо!

Самым престижным заведением Эсерта оказался ресторан «Вивальди», расположенный всего в пяти кварталах от их дома. Ресторан был стилизован под итальянский ренессанс, эпоху Возрождения.

Огромные золотые люстры свисали с потолка, заливая тёплым, приглушённым светом полный зал гостей, удивительно оживлённый для буднего вечера.

Большинство присутствующих люди статусные, солидного возраста, попивали дорогое белое вино и наслаждались изысканными блюдами, которые подавали приветливые официанты. Они чувствовали себя здесь как рыбы в воде. А вот Элени с братьями ощущали себя чужаками. Во-первых, им пришлось нарядиться – в последний раз они делали это, кажется, на приёме у отца полгода назад. Во-вторых, атмосфера была слишком тихой и размеренной: казалось, даже обычный кашель здесь звучал как святотатство, на тебя посмотрят как на Иуду. Всё напоминало не ресторан, а библиотеку с дорогостоящим меню.

Больше всех это тяготило Элени. Мысли о грядущей опасности не давали покоя, ведь пока кто-то может погибать, она сидит в пафосном ресторане, празднуя «выздоровление». Но перечить отцу она не стала. Если вычеркнуть из памяти несколько тостов в её честь, вечер можно было считать просто семейным ужином вне дома.

Но если Элени терзали мысли о судьбе Иных, то у близнецов беспокойство было иного рода.

Сразу как Никита переступил порог ресторана, его охватило странное, гнетущее чувство. Оно словно сжимало его изнутри, медленно съедая сердце, душу и разум. Оно давило на него, как каменная глыба, мешая дышать и даже двигаться. Он пытался противостоять этому ощущению, но оно усиливалось, и в какой-то момент юноша перестал воспринимать происходящее вокруг. Он больше не слышал тостов, не замечал улыбок официанток, не чувствовал вкуса дорогой еды и вина.

А потом… он услышал женский голос. Нежный, чуть хрипловатый, полный боли и отчаяния. Он прозвучал так громко и пронзительно, что сердце Никиты сжалось в тугой узел. Голос кого-то умолял:

"Пожалуйста… не убивай меня."

Испытывая страх и гнетущее чувство в сердце, Никита озирался по сторонам, но никто, похоже, не слышал того, что слышал он. Родители вели оживлённую беседу между собой, болтали с его братом, сестрой и Лилией.

– Вы ничего не слышите? – Спросил Никита у брата с сестрой, сидящих рядом. – Женский голос, громкий.

– Брат, ты перепил вина, видимо. – Рассмеялся Филипп и тут же вернулся в весёлую беседу, не обратив внимания на странности близнеца.

– Ник, с тобой всё хорошо? – Обеспокоенно спросила Элени. В её взгляде он прочёл настоящую тревогу.

– Да.

А голос всё не смолкал. Он рыдал, кричал, умолял. Сдерживаться стало невозможно. Стараясь не привлекать лишнего внимания, Никита спокойно встал из-за стола, извинился, и направился в сторону уборных. Убедившись, что никто из близких не смотрит ему вслед, он юркнул за большую вазу с белыми лилиями и прислушался, пытаясь уловить, откуда исходит этот злосчастный голос, разрывающий сердце жгучей болью и отчаянием.

Через пару мгновений он понял – голос доносится с кухни. И не медля ни секунды, Ник помчался туда. Ни оклики официантов, ни удивлённые взгляды сотрудников не смогли его остановить. У каждого были свои дела, и странный парнишка, мчавшийся вглубь кухни, не вызвал особых подозрений.

С каждым шагом голос становился громче. И хотя слушать эти мольбы было мучительно, Никита уверенно шёл вперёд. Когда он, наконец, добрался до мясного отдела, в груди вспыхнуло чувство омерзения и злости.

Перед ним открылся пугающий, почти инфернальный пейзаж: обескровленные туши животных, подвешенные на крюках, внутренности, разбросанные по окровавленным столам, и мясник – огромный мужчина с топором в заляпанной крови руке. Всё это пробудило в Никите яростное, необъяснимое отвращение. Казалось, весь этот ад он готов был стереть с лица земли сию же секунду.

Но сил не осталось, он еле держался на ногах. Ник замер, не мог сделать и движения. Все тело будто оцепенело, рот беззвучно приоткрылся, а колени стали медленно, но верно прогибаться под тяжестью тела.

Голос внутри звучал всё отчётливей, будто сам воздух разрывался от боли.

Мясник стоял к нему спиной, спокойно продолжая своё дело – заносил топор над ещё живой уткой с потрясающим, переливающимся оперением. Она была изумительно красива и такая беспомощная. Билась в толстой, мерзкой руке, кричала, дёргала кукурузно-жёлтыми лапками. Никита смотрел на неё, не в силах сдвинуться с места, когда вдруг это невинное существо заговорило:

– Мальчик! Ты же меня понимаешь! Помоги! Спаси меня! Я не хочу умирать!

Её голос был реальным, таким же, как и она сама, как её блестящее оперение, сверкавшее различными оттенками при искусственном свете. Но когда Никита опомнился и с криком бросился спасать несчастную птицу, было уже поздно. Мясник дёрнул рукой, и топор, как гильотина, рухнул на хрупкую шею утки. Маленькая головка с раскрытыми от ужаса глазами упала на пол. Тушка замерла, а из разрубленной шеи потекла густая алая кровь.

– Пацан, ты чего разорался?! – Проворчал мясник грубым голосом. – Никогда не видел, как животину режут?!

Слова прозвучали настолько бездушно, что Никита ощутил к мяснику яростную ненависть – такую всепоглощающую, что едва сдержался, чтобы не наброситься с кулаками. Хотелось разбить это ухмыляющееся лицо в кровь, отомстить за безвинно убитое существо.

Но вместо этого он, едва держась на ногах и не произнося ни слова дрожащими губами, подошёл к мёртвой утке и отщипнул длинное перо, с зелёно-чёрными переливами. Засунув его в карман пиджака, Никита отвернулся от недоумевающего мясника, сдерживая слёзы.

Он не помнил, как вернулся к столу. Не слышал ни разговоров, ни обеспокоенного голоса сестры. Просто уставился на тарелку, где лежал кусок поджаренного мяса с кровью. И ему показалось, что он ест ту самую уточку, что так отчаянно просила о помощи. А он её не спас.

Но Тело Никиты продолжало вести себя странно. Оцепенение прошло, но пот продолжал активно заливать его спину и ладони. Сердце билось учащенно, а желудок спазмами сжимался в узел. Он лишь успел добежать до уборной, где его вырвало в первый попавшийся умывальник, а потом он рухнул на холодный пол, потеряв сознание.

«Если бы от этого были лекарства…» – подумала Элени, сидя рядом со спящим братом, укрытым тёплым одеялом до самого подбородка. Она находилась в комнате брата, как и вся семья и врач. Папа уже битый час орёт на последнего и пытается узнать, что случилось с Никитой. Но мужчина лишь разводил руками и списывал на отравление. Якобы, какой-то вирус. Сначала он подкосил Элени, а теперь и Никиту.

Она прекрасно понимала, что с ним происходит на самом деле, и молилась, чтобы он это пережил.

Ник выглядел ужасно. Его прикрытые глаза подрагивали ресницами, сухие губы дрожали, грудь часто вздымалась от тяжёлого дыхания. Лицо побелело, а лоб покрывала липкая испарина. Как же ей хотелось рассказать ему всё, утешить, пообещать, что это пройдёт… Что он уже никогда не станет прежним. Эл было всё равно, какие у него могут быть способности – сейчас был не тот момент, чтобы восхищаться. Она ясно помнила слова Мариам: «Трое из десяти не выживают», – и молилась, если это вообще уместно в их ситуации, чтобы Ник не оказался в этой тройке.

Взгляд Элени упал на Филиппа, который стоял рядом и ни на шаг не отходил от брата. Его словно сковал тихий ужас, а взгляд застивших и расширенных зрачков был направлен на Никиту. Филипп выглядел не лучше близнеца: лицо бледное, рот сжался в тонкую полоску, а пальцы судорожно вцепились в рукава рубашки. Все его тело говорило о сопротивлении с сдержанности того, что происходило у близнеца в груди.

– Фил, с тобой всё в порядке? – Тихо спросила Элени, стараясь не привлекать внимания взрослых, которые продолжали спорить. Отец громко возмущался, а врач только разводил руками.

Филипп не ответил, слабо поморщился, пытаясь сдержать вспыхнувшую боль, которая с каждой секундой сильнее сдавливала виски, шею и позвоночник стальными тисками. Боль пульсировала, словно в черепе гремел колокол. Он почти не слышал, что происходит вокруг, и не понимал, откуда это ощущение – будто чья-то чужая боль переплелась с его собственной. Но он знал: это Никита. Он чувствовал страдания брата, как свои. И они были невыносимыми.

Не в силах больше сдерживаться, он кивнул сестре и быстро вышел из комнаты. Стоило ему захлопнуть за собой дверь, как ноги подкосились, и он рухнул на пол – будто безвольная кукла.

Перед его глазами вдруг ожила карта мира. Тихий океан бушевал под северным ветром, материки двигались и расходились, словно невидимый ребёнок лепил из них новый мир. Филипп не видел этого мальчика, не слышал его голоса, но всё равно чувствовал, это кто-то древний, как сама земля. Даже сквозь жуткую боль он различал, как реки, острова и континенты начинали двигаться на картах и глобусах, развешанных на стенах его комнаты – тех, что он собирал с детства, с любовью и упрямством.

Через пульсирующую боль, будто наждаком раздирающую каждую клеточку, Филипп с трудом поднялся. Он, пошатываясь, подошёл к одной из карт и с силой ударил по ней рукой, будто хотел выбить наваждение, стереть эти живые иллюзии. Но Атлантический океан на карте продолжал бушевать, а Филипп действительно почувствовал на своём лице солёную морось и порыв ветра. Казалось, воздух стал солёным, как настоящий морской бриз.

Он снова ударил кулаком, сильнее, почти в отчаянии. Но вместо стены, обжигающий песок Египетских земель прорезал пальцы. Он царапал кожу, врезался под ногти, а влажный ветер трепал волосы. А высокие пальмы на Гавайях дрожали зелёной листвой прямо у него перед глазами. Ужас охватил юношу. Он опустился на пол, сжав голову руками, всхлипывая и не в силах позвать на помощь.

И тут пришла новая волна боли – не как раньше, а совсем другая: глубокая, странная, будто само тело переставало быть прежним. Он закрыл глаза, стиснул зубы, и вдруг услышал шепчущий звук – ветер. Тёплый, живой, обжигающий, как дыхание пламени, а под руками рассыпчатая, горячая поверхность. Юноша не без страха распахнул глаза.

Небо над ним было безоблачным и ярко-голубым. Солнце палило так, что пришлось зажмуриться. Он попытался встать, но снова упал, тело не подчинялось, и никак не хотело помогать своему хозяину. Филипп громко поругался и, чувствуя, как горячий воздух жжёт лёгкие, огляделся.

Вокруг – бескрайняя пустыня, золотой песок и… три гигантских каменных сооружений – пирамиды.

– Чёрт… – прошептал он, и голос его утонул в раскалённом воздухе. – Египет?.. – ошеломлённо прошептал Филипп. – Какого чёрта я…

Но он не успел договорить, как резкий удар в грудь сковал тело, боль прожгла каждую клеточку, словно кто-то сжал его сердце в кулаке. Глаза зажгло изнутри, будто их сдавливали изнутри раскалёнными тисками. Филипп снова почувствовал, как каждая клеточка тела вибрирует в лихорадочном жаре, и он вновь растворился.

На этот раз под спиной оказалось что-то мягкое, но устойчивое. Юноша медленно разлепил глаза, но он будто находился под водой – взгляд помутнел. Филипп тряхнул головой, и окружающий мир стал чётче. Белоснежные стены, высокие потолки, на стенах – огромные портреты знакомых лиц, которые он не мог точно вспомнить. Вокруг находилась мебель из дорогого красного дерева, явно не из обычного дома. А у окна красовался массивный письменный стол, аккуратно уставленный канцелярией, а рядом… большой флаг Соединённых Штатов Америки.

– О, нет… – испуганно прошептал Филипп. За дверью послышались шаги и громкие голоса.

– But, mister president! – Раздался раздражённый мужской голос.

– No! No! No! This is where I stand! – Перекричал его другой, властный и яростный.

– Мистер… президент?.. – Повторил Филипп, осознавая, где находится. Но прежде чем он смог понять, что происходит, новая волна боли нахлынула на его тело и сознание.

На этот раз она не была мучительной, наоборот – всё тело вибрировало мягко, почти приятно, словно изнутри кто-то начал перестраивать его молекулы. Пространство вокруг расплывалось, размывалось, и Филипп снова начал исчезать…

Филипп рухнул на что-то ровное и холодное. В слабой надежде он приоткрыл глаза.

– Только бы не Карандиру… – пробормотал он.

Юноша лежал на чёрно-белой плитке его ванной комнаты. Тихая, тёмная, безмятежная. Он оказался дома.

Филипп с облегчением выдохнул и опустился на пол, распластавшись, раскинув руки. Глаза он прикрыл рукой, стараясь отдышаться, но внутри всё разрывалось. И тогда он закричал – громко, пронзительно, как раненый зверь. Боль, ужас, страх, отчаяние – всё прорвалось наружу в криках и слезах. Он рыдал, не сдерживаясь, возможно, впервые за долгие годы.

Он не знал, слышит ли его кто-нибудь, и уже не надеялся. Впервые в жизни он по-настоящему молил о помощи.

Но никто не пришёл.

И тогда он просто отключился, оставшись без сил, без мыслей, без защиты, растянувшись на чёрно-белой плитке в своей ванной.

«Хочу начать новую жизнь».

Так говорят люди, уверенные в своём решении, когда внутри рождается неведомая энергия, способная перевернуть всё сознание. Старое рушится – разлетается на осколки прежней реальности, а на его месте возникает новое понимание: всё, что ты знал и принимал прежде, нужно пересмотреть. Или лучше – сжечь дотла, чтобы построить новый мост.

С чего они начинают? Кто-то разводится после двадцати лет брака и начинает жить легко, спонтанно, по-настоящему, выбирая себя. Кто-то продаёт всё нажитое, покупает дом на колёсах и колесит по миру автостопом, с тяжёлым рюкзаком за спиной.