Музыка души

В конце июня осиротевшая семья переехала на дачу в Ораниенбаум. Это было самое тоскливое и горькое лето в жизни Пети. Пытаясь хоть как-то отвлечься от грустных мыслей, он еще больше погрузился в музыку, всё свободное время проводя в импровизациях на рояле. Музыка помогала излить чувства, исцеляя душу от скопившейся горечи и боли. Он даже решился записать одну из таких импровизаций, назвав ее «Анастаси-вальс» и посвятив ее своей последней гувернантке Настасье Петровне.

Постепенно боль притупилась, но затаенная глубоко внутри тоска по матери не исчезла – до конца жизни он помнил каждую минуту того страшного дня.

Растерянный и подавленный после потери жены Илья Петрович пригласил пожить с ними Сестрицу Настасью Васильевну, надеясь, что она хотя бы отчасти сможет заменить детям мать. Но она не оправдала его надежд: прекрасно справлявшаяся с домашним хозяйством, она не могла сладить с детьми. Особенно тяжело приходилось Илье Петровичу с воспитанием дочери, которая осталась без женского руководства. Поколебавшись, осенью он отправил Сашу в Смольный институт благородных девиц. Той же осенью Лида вышла замуж, а Ипполита определили в Морской корпус.

С отцом остались только самые младшие – четырехлетние близнецы Модя и Толя. В опустевшем доме стало ужасно тоскливо, и Илья Петрович съехался с семьей брата Петра, который недавно переселился в Петербург.

К тому времени Петру Петровичу было под семьдесят, но страдания от боевых ран делали его на вид старше. Седой как лунь, неразлучный с костылем, он все-таки бодрился и сохранял военную выправку.

Вернувшись в училище, Петя поделился своим горем с ближайшим другом – Алексеем Апухтиным, растерянно заключив свой короткий рассказ:

– Не понимаю, как Бог мог допустить, чтобы мама умерла. Она ведь так нужна нам!

Леля пренебрежительно фыркнул:

– Ты как маленький, честное слово! Всё веришь в какие-то сказочки. Нет никакого Бога, давно пора это понять!

Петя попытался спорить, впрочем, не слишком активно. В его душу начали вкрадываться сомнения. А вдруг Леля прав? Может, он и правда дурак, что сих пор верит в «бабушкины сказки»? Этот вопрос сильно занимал его, и червь сомнения, не без помощи того же Апухтина, всё больше разъедал душу, заставляя заразиться духом царящего в среде молодежи рационализма и безверия.

Глава 5. Жизнь продолжается

Жизнь в семье дяди Петра Петровича проходила интересно и насыщенно. Правда, сам хозяин дома – строгий аскет – к светским развлечениям относился неодобрительно, но это никому не мешало. Большую часть дня он проводил, запершись в своем кабинете, писал бесконечные трактаты на мистические темы и встречался с семьей только за столом да для чтения «Северной пчелы» в обществе братца Ильи Петровича.

Несмотря на суровость, Петр Петрович был человеком добрым и отзывчивым. Ежедневно он совершал пешую прогулку, к которой тщательно готовился: заворачивал в бумажки и запечатывал сургучом конфеты и пряники, рассовывал их по карманам. По улице он шел медленно и с достоинством, опираясь на палку. Когда же ему встречался ребенок, он со словами: «Посылка с неба!» – вынимал один из пакетиков и ронял прямо перед ним. После чего шествовал дальше, делая вид, будто он здесь совершенно ни при чем.

В домашние дела Петр Петрович почти не вмешивался, и единовластной хозяйкой царила тетушка Елизавета Петровна. Она много читала со своими дочерями, занималась с ними музыкой или рисованием – в зависимости от их предпочтений, – возила в театр, устраивала домашние спектакли. Случалось, что в разгар одного из таких спектаклей появлялся негодующий Петр Петрович и разражался обличительной речью о современных легкомысленных нравах. Однако дальше грозной проповеди дело никогда не заходило, и всё повторялось снова.

В доме собиралось множество молодежи: приходили друзья братьев и ухажеры сестер. По воскресеньям и праздникам устраивались вечера с танцами и всевозможными забавами. Душой общества, зачинщиками шумного веселья были Аня и Петя: они разыгрывали смешные сценки, изображали балерин, придумывали разнообразные шутки.

Петя часто с большой охотой играл в домашних спектаклях комические роли. Смешить публику во что бы то ни стало казалось ему настоящим призванием истинного артиста. Шедевром его сценического творчества считалась роль молодого человека в «Беде от нежного сердца». И вот, играя в этой пьесе с одним рьяным любителем, Петя, чтобы поразить публику своим искусством, так разошелся, что зрители помирали со смеху. Как вдруг любитель, игравший роль отца, тихонько прошептал ему:

– Да будет вам кривляться! Ведь это не игра, а паясничанье! Стыдно смотреть на вас! Противно!

Всё настроение пропало, как по волшебству, в глазах потемнело, и Петя не помнил, как окончил роль. С тех пор, если и случалось ему выступать на подмостках, то память обиды, смутное сознание, что тот человек был прав, связывали его по рукам и ногам, прежнее вдохновение не снисходило, и он вскоре совсем бросил эту забаву.

Бывало, развеселившаяся молодежь не могла угомониться до поздней ночи. Тогда из своего кабинета, точно тень отца Гамлета, появлялся Петр Петрович и, ни слова не говоря, принимался гасить лампы и свечи, давая понять, что пора расходиться.

***

16 февраля 1855 года обычное течение уроков было прервано появлением в классе мрачного и озабоченного директора. Студенты вскочили, приветствуя его. Языков обвел их тяжелым взглядом и строго объявил:

– Всем строиться. Император тяжело болен, и мы идем в церковь молиться за него.

Как громовым ударом поразила всех эта весть. До церкви шли в гробовом молчании, только иногда растерянно поглядывая друг на друга и на воспитателей. Болезнь императора казалась страшным бедствием. В церкви мальчики встали на колени, и многие, в том числе и Петя, даже плакали с чувством, будто умирал кто-то дорогой и близкий.

Два дня спустя Языков сообщил, что император скончался, и объявил траур. По училищу поползли слухи о том, что виноваты неискусные врачи: старик Мандт и медик наследника Каррель.

– Но они сделали всё, что могли!

– Значит, надо было пригласить кого-то более знающего!

– Мой отец говорит, что виновата самонадеянность Карреля – он погубил императора!

– Да Мандт тоже мог бы сообразить, что нужна помощь!

Правоведов повели прощаться с Николаем I в Петропавловскую крепость – они встали шпалерами на Дворцовом мосту. За гробом, на котором лежала казацкая шапка, первый и отдельно шел новый император Александр II в атаманском мундире гвардии казачьего полка. Лицо его и фигура показались Пете поразительно красивыми. Новая эпоха приходила на смену прежней – каким-то еще будет новый император?

***

Осенью Петя начал брать уроки музыки у известного преподавателя Рудольфа Васильевича Кюндингера. До этого он занимался с училищным педагогом Беккером, как и остальные правоведы. Музыкантом Беккер был посредственным, и эти занятия Пете ничего не дали.

Кюндингер же был прекрасным пианистом и неплохим учителем. В короткое время Петя существенно продвинулся в фортепианной игре и пополнил багаж музыкальных познаний. Уроки проходили по воскресеньям, заканчиваясь тем, что учитель с учеником играли что-нибудь в четыре руки. После чего Кюндингер оставался завтракать у Чайковских, а затем они с Петром шли в университетские концерты. Рудольф Васильевич считал ознакомление ученика с возможно большим количеством выдающихся произведений частью своей работы.

Видя увлечение, с каким сын отдался урокам, Илья Петрович решился спросить учителя:

– Как думаете, не стоит ли Пете посвятить себя этому делу?

Кюндингер поколебался и твердо ответил:

– Не думаю, Илья Петрович. У Пети есть способности, но профессиональный музыкант… сами понимаете.

Илья Петрович кивнул. Он понимал. Он и сам предпочитал, чтобы сын продолжил юридическую карьеру. Положение профессионального музыканта в России было слишком ненадежным, связанным со множеством трудностей. Правда, к правоведческим наукам Петя не проявлял особого интереса – учился он прилежно, но выучивал строго необходимое, никогда не углубляясь в предмет. Зато музыкой занимался с увлечением и страстью. Даже одно время пел в церковном училищном хоре сольные партии и первый голос в ансамблях. Он обладал звонким сопрано, и хормейстер поручал ему наиболее трудные ответственные голоса и даже регентство.

После спевок в Белой зале Петр часто садился за фисгармонию и фантазировал на заданные темы. Товарищи указывали ему какую-нибудь мелодию, а он без конца варьировал ее. Их это забавляло, и они наперебой давали ему темы для фантазирования.

Пение в хоре нравилось Пете. Красота и торжественность православной службы, когда порой перестаешь понимать, на небе ты или на земле, производила на него глубочайшее впечатление. Он пел первый голос в трио «Εις πολλα ετι δεσποτα»12, которое в архиерейской службе, происходившей в училищной церкви раз в год, поется тремя мальчиками в алтаре – в начале и конце литургии. Петя необычайно гордился тем, что принимал в ней участие. Тем более что по окончании митрополит, одним своим видом вызывавший трепет и благоговение, обязательно подходил к юным певчим со словами:

– Благодарю вас, мальчики, вы прекрасно пели. Да благословит вас Бог.

И осенял их крестным знамением.

После службы их сажали за один стол с митрополитом и принцем Ольденбургским. Далеко не каждому выпадает такая честь, и, вернувшись домой, Петр с гордостью рассказывал родным о своих певческих подвигах и благосклонном внимании митрополита. Целый год потом он вспоминал чудный день и желал его повторения.

Не только Кюндингер знакомил Петю с произведениями известных композиторов. Подруга тети Лизы была замужем за учителем пения Пиччиоли, который через нее подружился с семьей Чайковских. Несмотря на огромную разницу в возрасте – Петру в то время было шестнадцать, а Пиччиоли перевалило за пятьдесят – между ними завязалась дружба на равной ноге, которая отразилась на музыкальном развитии Петра. Под влиянием Пиччиоли он полюбил итальянских мастеров, в особенности оперных. На этой почве он сдружился на старших курсах с Володей Герардом, который тоже любил театр.

Однажды молодые люди ходили на «Дон Жуана» Моцарта. Петр неплохо к тому времени знал эту оперу, слышав отрывки из нее еще на оркестрине в родном Воткинске, а позже разбирая с тетей Катей клавир, но что это было по сравнению с впечатлением от целостного спектакля! Он, не шевелясь и почти не дыша, просидел два часа, всем своим существом впитывая каждый звук, каждую нотку божественной музыки. Перед ним открылся мир художественной красоты, где витают только величайшие гении. В этом мире хотелось остаться навсегда, этот мир звал и влек его с непреодолимой силой, сопротивляться которой он не мог, да и не хотел. Моцарт стал для него высшим идеалом, мерилом с которым можно сравнивать свои достижения. Их, правда, было пока еще не много, а точнее почти совсем не было, но у него всё впереди. Петр впервые ясно осознал, что, чем бы ни пришлось в жизни заниматься, без музыки он не сможет существовать.

Внешне же он продолжал вести обычную для молодого человека его возраста жизнь: любил общество, ходил на балы, ухаживал за девушками. С неудержимой порывистостью страстной натуры он отдался легкомысленному отношению к жизни и казался просто веселым, добродушным и беззаботным малым без каких бы то ни было серьезных стремлений и целей существования, с приятным дилетантским талантом к музыке – не более.

***

В пятнадцать лет Саша покинула Смольный институт, чтобы полностью взять на себя обязанности хозяйки: Илья Петрович и Петр Петрович решили разъехаться, посчитав, что дальнейшее проживание вместе двух немаленьких семей слишком неудобно. Поселились на Васильевском острове в просторном уютном доме. В нужную минуту в Саше проснулась энергичная и сильная женщина, отлично справлявшаяся с выпавшей на ее долю трудной задачей.

В том году Петр впервые услышал имя Антона Григорьевича Рубинштейна. Однажды Кюндингер явился на урок рассеянный и невнимательный к гаммам и экзерсисам своего ученика. Удивленный состоянием учителя Петр спросил, что с ним случилось.

– Намедни я слышал пианиста Рубинштейна, который только что вернулся из-за границы, – мечтательно ответил тот. – Это гениальный человек! Он произвел на меня такое глубокое впечатление, что я не могу прийти в себя, и мне просто невыносимо слушать ваши гаммы, как, впрочем, и играть самому.

Воображение и любопытство Петра были возбуждены до крайней степени: что же это за пианист такой великий, чтобы привести сдержанного и скупого на похвалы Кюндингера в подобное состояние?

Вскоре ему представился желанный случай попасть на концерт Рубинштейна. И не только слышать, но и видеть, как он играет и управляет оркестром. Петр был абсолютно очарован, придя к заключению, что Рубинштейн – величайший пианист и дирижер современности.

Год спустя на семью обрушилось новое испытание. Илья Петрович увлекся госпожой Ячменевой, даже подумывал на ней жениться, поскольку дети нуждались в женском руководстве. Но главное – он доверил ей всё свое состояние, накопленное за долгие годы службы. А Ячменева оказалась ловкой авантюристкой, воспользовавшейся его доверчивостью. Начался долгий изнурительный судебный процесс, который весной был проигран.

До последнего момента Илья Петрович надеялся на удачный для себя исход – семья жила хорошо и даже весело, благодаря жизнерадостной шестнадцатилетней хозяйке. Тем тяжелее вышел удар: жить стало не на что. Нежный, заботливый отец страшно страдал от того, что по своей легкомысленности оставил детей без куска хлеба. Ему было к тому времени шестьдесят три года, сил браться за новый труд уже не оставалось.

Пришлось искать приюта у Елизаветы Андреевны. Она, не колеблясь, приняла разорившихся родственников, хотя сама кое-как перебивалась с большой семьей на руках, состоявшей из трех дочерей и сына. Добродушная и всегда приветливая Елизавета Андреевна постаралась поддержать их в несчастье.

Занятия Пети с Кюндингером прекратились – Илья Петрович больше не мог себе позволить их оплачивать.

Старшие дети жалели отца и старались его поддержать, что трогало его до глубины души и не позволяло совсем отчаяться. Особенно велика была роль Саши, вникавшей во все дела, присматривавшей за младшими, занимавшейся хозяйством. Она стала надежной опорой и утешением для Ильи Петровича. Когда у него опускались руки, дочь заставляла его воспрянуть духом, обняв за плечи и ласково уговаривая:

– Не надо грустить, папенька. Все будет хорошо. Мы справимся.

Но больше всего его подбадривало то, как мужественно и безропотно несла Саша свою нелегкую ношу, будто она была взрослой опытной женщиной, а не шестнадцатилетней девочкой, только вчера из института.

Это был тяжелый год, но они смогли преодолеть трудности, поддерживая друг друга. А к осени после усиленных хлопот Илье Петровичу удалось добиться места директора Технологического института. Материальное положение восстановилось, и вместе с Елизаветой Андреевной они переехали на новую директорскую квартиру. Их дом снова стал любимым местом сборища молодежи.

Восьмилетние близнецы быстро подружились с кузиной Катей Шоберт, младшей дочерью тети Лизы – болезненной, некрасивой, длинной, нескладной девочкой. Особенно сошлись они с Модей на почве общности интересов: оба считали себя из-за болезненности отчужденными от других детей, оба грезили о театре, главным образом о балете.

Но главным идолом в жизни близнецов всегда оставался брат Петя. Когда по выходным и праздникам он появлялся дома, они тут же осаждали его, требовали придумывать для них игры, отдавая предпочтение изображению самых страшных приключений: как их похитили цыгане, и они, несчастные сироты, выносят страдания, убегают от злых мучителей. На роль мучителя выбирался Петя – близнецы приходили к нему и с умильными мордашками просили:

– Петя, помучь нас!

Приходилось выдумывать мучения, в чем он проявлял великолепную изобретательность. Приказывал им выпить воды из лужи. Летом на даче – пойти к незнакомым соседям, мирно кушавшим землянику, и попросить их дать отведать ее. Надо было видеть с какими лицами Толя и Модя приближались к сидевшим на веранде соседям, занятым неторопливой беседой: ужас от того, что они собираются обратиться к незнакомым людям, боролся с решимостью во что бы то ни стало выполнить приказание брата. Петя от души забавлялся, издалека наблюдая за ними. А уж когда они заговорили, и у соседей сделались до невозможности растерянные лица, он согнулся пополам от хохота. Близнецы вернулись довольные собой, с триумфом на лицах и полными руками земляники, которой щедро поделились со старшим братом.

Среди изобретенных Петей развлечений было и такое: на даче в Петергофе во время прогулок по царским резиденциям воровать цветы и потом сушить их в тетрадочке, вписывая день и место воровства.

Петя относился к близнецам снисходительно-покровительственно, они же его буквально боготворили, смотрели на него с восторгом, ловили каждое слово и ни на шаг не отходили, когда он бывал дома. Почему из всех братьев Модя с Толей выбрали именно его для своего поклонения было загадкой даже для самих близнецов.

Впрочем, Петра любили все: доброта, мягкость, отзывчивость располагали к нему сердца окружающих. Самые суровые профессора в училище относились к нему с большей симпатией и снисходительностью, чем к остальным ученикам, называя его Чаинькой. За все семь лет школьной жизни он ни разу не был подвергнут порке и не сидел в карцере. Хотя нельзя сказать, чтобы никогда не нарушал правила.

***

Незаметно пролетели годы, закончилось отрочество. Петру девятнадцать лет, и он выпускается из Училища правоведения.

В марте воспитанников первого класса распустили по домам готовиться к экзаменам. Друзья собирались на маленьких квартирках для скромных чаепитий с колбасою и сыром и совместного зубрежа, который в компании проходил несравненно легче и веселее. Зубрили целыми ночами напролет – в мае им предстояло держать шестнадцать выпускных экзаменов, – и рассвет заставал их всё еще сидящими за тетрадями.

Но вот сдан последний экзамен, и правоведы по давней традиции пошли в баню и облеклись в штатское платье. После чего они отправились гулять в Летний сад – счастливые и довольные, с убеждением или, вернее, с ощущением, что все гуляющие будут любоваться их щегольскими штатскими одеяниями. На душе было легко и весело.

Петр окончил Училище правоведения по первому разряду с чином титулярного советника. За месяц до выпуска вчерашних студентов по желанию распределили в различные отделы Министерства юстиции. Петр поступил в распорядительное отделение.

В первые же дни службы почувствовалась душная атмосфера чиновничьей среды. Сразу явился вопрос: неужели для этой работы нужно высшее юридическое образование, когда не получившие никакого образования в той же канцелярии представляли из себя делопроизводственный авторитет. Скука от мертвечины – вот было главное впечатление, с которым Петр начал взрослую жизнь. Да и сама служба не увлекала его. Хотя он старался прилежно исполнять обязанности, душа тянулась совсем к другой деятельности. Забывшись, он начинал насвистывать пришедшую в голову мелодию, за что сослуживцы прозвали его свистуном. Он прилагал невероятные усилия, чтобы добросовестно исполнять долг, но отсутствие призвания к этой работе, постоянная погруженность в свои мысли, никакого отношения к службе не имеющие, делали его плохим чиновником.

Через полгода Петра назначили младшим помощником столоначальника. Еще через три месяца – старшим, но далее этого он не пошел.

Отделавшись от тягостной необходимости просиживать штаны в департаменте, остальное время Петр отдавал удовлетворению ненасытной жажды удовольствия. И дома, и среди приятелей царил культ веселья и развлечений.

Все его невзгоды сводились или к любовным неудачам, или к бессилию попасть в высшее общество, или к лишению удовольствий из-за скромных денежных средств. В его распоряжении было только департаментское жалование —пятьдесят рублей ежемесячно.

Как всякий молодой повеса, Петр тяготился обществом родных, за исключением тех случаев, когда дело шло об увеселениях или празднествах. Сидеть смирно дома представлялось ему крайним пределом скуки, неизбежным злом, когда пусто в кармане, нет приглашений или места в театре.

Летом семья переезжала на дачу под Петергофом, которая нанималась для воспитанников Технологического института. Многие из них не разъезжались домой на летние вакансии по бедности, и большая семья Чайковских увеличивалась полусотней молодых людей. Они становились как родные, целые дни проводя у директора. Устраивались спектакли, иллюминации, самодельные фейерверки. Петр, как всегда и везде, и здесь был популярен и подружился со многими из технологов.

Из училищных друзей по-прежнему главное место в его жизни занимал Алексей Апухтин. Он был предметом культа целого кружка дам, и к этим поклонницам молодой поэт водил своего друга.

Через еще одного училищного товарища Адамова у Петра образовалось много новых дружественных связей в петербургском обществе. Через Пиччиоли – и того больше. Если прибавить к этому родственников и знакомых семьи Чайковских, то получалось такое количество домов, где Петру были рады, что не хватало времени для посещения их. Не проходило дня без приглашений на разного рода собрания и общественные увеселения.

Но превыше всех светских удовольствий стояли для него театр, балет и итальянская опера.

***

Внимание молодежи, собиравшейся у Чайковских, привлекала и красавица Саша, у которой появилось множество поклонников. Одно время за ней серьезно ухаживал один из сослуживцев Петра по Министерству юстиции и даже вызвал у девушки ответную симпатию. Но все многочисленные ухажеры были забыты, когда в Петербурге Саша познакомилась с выпускником Первого Московского Кадетского корпуса Львом Васильевичем Давыдовым. Его ввел в их круг дальний родственник – студент Технологического института, сразу представив его (видимо, для большего эффекта) как сына декабриста. Не сказать, чтобы красивый, но приятной наружности, скромный и серьезный молодой человек быстро завоевал симпатии Саши, а его пылкая преданная влюбленность окончательно покорила ее сердце.

Вскоре состоялась свадьба, и Александра уехала с мужем в Киевскую губернию, в село Каменка. Там он служил управляющим у своих старших братьев, родившихся до ссылки отца и ставших наследниками семьи Давыдовых, на что сам Лев Васильевич, как родившийся в ссылке, не имел права.

Еще несколько месяцев спустя и остальные члены семьи Чайковских-Шоберт начали расходиться. Николай получил место в провинции. Ипполит отправился в плавание в чине гардемарина. Веселье приумолкло, и легкая тень меланхолии легла на дом.

Глава 6. Консерватория – начало нового пути

Петр скучал по покинувшей дом сестре, но это чувство успешно топилось в бесконечных развлечениях. Так что об Александре он вспоминал не слишком часто, пока от нее не пришло тревожное письмо, в котором чувствовалась такая грусть, такая тихая, но мрачная безнадежность, что заботливый брат встревожился. Привыкшая к веселой столичной жизни Саша, оказавшись заключенной в круг домашнего хозяйства, тосковала в провинции. Без подруг, без театров, без выходов в свет. И Петр бросился утешать сестренку, пытаясь обратить ее внимание на положительные стороны ее нынешнего положения. Между ними завязалась сердечная переписка, с тех пор уже не прекращавшаяся. Петр развлекал Александру последними событиями из жизни общих знакомых, рассказывал обо всех своих делах и планах, делился самыми сокровенными мечтами.

Десятилетних близнецов по замужестве Саши отдали в домашнюю школу одного из подчиненных отца, чтобы подготовить их к поступлению в Училище правоведения. Они ходили туда утром, к трем часам дня возвращаясь домой, где были предоставлены самим себе до ночи. Прежде их образованием никто не занимался, и они сильно отставали от товарищей по классу. А лицемерный учитель совершенно не стремился исправить этот недостаток. Бессильные в приготовлении заданных им уроков, близнецы всё свободное время тратили на бесцельное брожение по просторной квартире.

В один из таких тусклых вечеров, когда Модя и Толя готовы были повторять только: «Скучно, скучно», – и с нетерпением ожидали часа, когда велят спать, они сидели, болтая ногами, на подоконнике в зале и решительно не знали, чем себя занять. Солнечные лучи квадратами ложились на пол в центре просторной комнаты, дальние же углы терялись в полумраке. От нечего делать братья наблюдали за медленным передвижением по полу солнечных пятен. И вдруг в зале появился Петр. Толя с Модей встрепенулись, с надеждой посмотрев на брата. Их взгляды были столь выразительны, что он не смог пройти мимо, как обычно, а остановился, внимательно посмотрел на них и спросил: