По моему хотенью

– Да, ладно, я правда пойду. Не вовремя напросился. Кирюх, извини. Вечером может…

– Ваня, сиди. Я просто по утрам раздражительная.

– Да, все нормально. Правда пойду, я вспомнил тут, мне надо… – промямлил я, почесав Морика за ухом, и направился к выходу, даже не попрощавшись с Колей.

– Что это с ним? – удивился тот.

– Понятия не имею, – ответила Кира, проследив, что я захлопнул за собой дверь. – А ты чего расселся?

– Ладно, ладно, не бузи. Так, я тебе, помню, денег должен.

– Вот это уже другой разговор.

Коля похлопал по карманам брюк, осмотрел стол, затем всю кухню. Когда он обыскивал комнату, подключилась и Кира. Они обрыскали все закоулки квартиры, денег не было.

– Вот, что он так быстро свалил – спер!

– Колян, не говори ерунду, он бы не стал.

– Спер, спер, зверюга…

***

Денег я не крал. Я бы правда не стал. Они их найдут потом под кроватью – пачка ночью вылезла из заднего кармана брюк Николая и свалилась на пол, а Морик, тронув ее пару раз лапой, не нашел в ней ничего интересного и загнал подальше под кровать.

А почему я так нелепо ушел? Я и сам не знаю, не могу объяснить…

Я направился в сторону остановки. Дождался трамвая номер 11 и плюхнулся на место возле окна, предварительно пробив билет – обычно я этого не делал, пристально наблюдал за наличием контролеров на каждой остановке, но сегодня хотелось спокойно наслаждаться видом из окна. Маршрут мне очень нравился: трамвай проезжал по живописным спальным районам, нырял в зеленую аллею, где располагался парк аттракционов, соединял несколько станций метро, где сначала исторгал, а затем всасывал в себя новую топу людей. Я глазел на улицы, дома и автомобили, на прохожих и пассажиров. Несколько остановок со мной проехал древний дедушка с набитыми старыми бумагами карманами пиджака, кажется, это были письма. Листы изрядно пожелтели, а их края напоминали бахрому. У станции метро в трамвай вошел парень с огромной охапкой воздушных шариков синего, красного и белого цвета, покрытых и связанных сеткой. Триколор занимал довольно много места и вызывал недовольство пассажиров рядом, вынужденных прижиматься к шарикам щеками. Довольно долго рядом со мной сидела молоденькая девушка, почти подросток, она усердно что-то зубрила, то ли стихи, то ли текст для роли. Ее волосы падали на лицо склеенными прядями – прямо как мои сегодня утром – девушка рассеяно поправляла их и беспрестанно беззвучно шевелила губами. Неподалеку от парка в вагон погрузилось целое семейство такс во главе с хозяйкой, закатившей коляску с двумя седыми псинами внутри – те, видимо, уже были лишены возможности передвигаться самостоятельно в силу возраста и надменно смотрели на своих соплеменников сверху. Это зрелище весьма оживило публику: многие разулыбались, обращались к хозяйке таксиного роя с вопросами, кто-то тайком фотографировал, меня же изрядно повеселило, что одна из собак незаметно справила нужду под креслами, а один из пассажиров в это вляпался.

Где-то через час я доехал до ВДНХ. Вышел из вагона немного сонный и раскисший и почувствовал, что страшно голоден. Долго не раздумывая, я пошагал в сторону вкуснейшей точки города.

Денег было в обрез, но я решил наесться досыта, даже объесться: выбор пал на гигантский бургер, самую большую картошку, коробку жаренной курицы и огромный стакан апельсинового сока, на десерт взял вишневый пирожок и мороженное. Пока я томился в ожидании заказа, живот стало болезненно скручивать и к горлу подступила тошнота. Наконец, забрав поднос с яствами, я устроился на уличных столиках под тентами, чтобы во время обеда развлекать себя подкармливанием воробьев.

Я в самом деле объелся, даже дышать было трудновато. Но зато был рад, хоть и ненадолго. После еды энтузиазм поубавился – я планировал пройти весь выставочный центр и ботанический сад прямиком до кладбища – но направился в сторону метро. Я поехал домой, не имея более идей, чем заняться и куда идти. Поездка по метро не отличилась чем-то особенным, от станции я дошел пешком, ввалился в квартиру в середине дня и рухнул в постель, не раздеваясь.

Проснулся я уже вечером, разбитый, раскисший, уставший. Еще было довольно светло, но местные алкаши уже стучали бутылками на лавочках возле подъезда, начиная ночную попойку. Я взглянул на экран смартфона – три пропущенных от Киры и один от Коляна. Я не перезвонил. Доплелся до ванной, посмотрел на неприятное лицо в зеркале, умылся. Прошаркал на кухню, открыл холодильник: скрюченный пакет с кетчупом, гнилой кабачок и что-то в целлофане. Заварил чай. Сухариков больше не было, сахара – тоже, пил так. Внезапно я понял, что на столе передо мной лежит идеально-белый листок бумаги и идеально заточенный карандаш – предметы, которых давненько не водилось у меня в доме. Но я не стал удивляться, придвинул их к себе и начал писать. Сначала рука не слушалась, с непривычки выводя кривоватые буквы, но постепенно привыкла. Я припомнил некоторые правила орфографии и пунктуации, кое-что перечеркнул и переписал, и в результате получилось довольно сносное послание. Сложив листок вчетверо, я засунул его в карман джинсов и допил остывший чай.

Примерно в двадцати минутах ходьбы располагалось излюбленное место моего детства – высотный дом с общими балконами, на которые можно было попасть через лестничные пролеты. С балкона на последнем этаже открывался потрясающий вид на лес и город. Туда я и нацелился.

Это был ничем не примечательный день моей жизни. Я проснулся утром в собственной квартире, мне не нужно было идти на работу. Я был волен пойти, куда вздумается и делать, что захочется. У меня были друзья. Я мог наесться до отвала, прошагать половину города и спать, сколько пожелаю. Вещи в моем доме появлялись сами собой. Тем и странно, что я провожал этот день, сидя на парапете балкона на последнем этаже излюбленного с детства высотного дома.