Индекс вины

Глава 6. Подлинность

«Документированный факт имеет приоритет над устным свидетельством. Архив признаётся первичным источником истины»

(Справочник гражданина GIndex. Раздел VI «Хранение и архивирование» §8.1)

АРКАДИЙ

Будильник не звонил – вибрировал, как лезвие под кожей. Аркадий открыл глаза до сигнала. Серый свет, тёплая батарея, окно с двумя сколами на стекле. В кухне – чайник, старый, алюминиевый, с ручкой, обмотанной бинтом: однажды обжёгся, обмотал и привык. На подоконнике – банка с землёй без растения. Любая зелень в этой квартире не выживала: света тут было столько, сколько оставляла система.

На телефоне мигает недельный отчёт:

G 3.8 → 3.7. «A: разметка архивов «Детям воздуха» (0.6 ч). Ущерб: «сетевая агрессия» (переписка, −0.1) – за саркастический комментарий в закрытом чате. Примечание: тон дискуссии.»

Он хмыкнул. Тон? Как измеряют тон? Он кивнул сам себе, как будто признал чужую победу. Поставил чайник.

В соседней комнате соседка по площадке хлопнула дверью. Она – бухгалтер в поликлинике, аккуратная, всегда с сумкой и синим шарфом. По воскресеньям сдаёт батарейки и выкладывает фото в «благо-чате»: «Ещё 0.2 А – и я перестану быть жёлтой». У них это называется «поддерживать дух». Аркадий смотрит и думает: дух – это то, что не фотографируется.

Он открыл ленту новостей: музей запускает выставку «Подлинность». Картины снабжены QR-кодами с этическими профилями художников; зрители участвуют в «Квесте добрых дел», чтобы «открыть дополнительные слои смысла». Видеоплеер запускается без звука, подписи бегут, как муравьи: «каждый мазок – ответственность», «каждая рама – рамка». Он выключил. Слово «подлинность» с утра выглядело плохо умытым.

Чайник зашипел. Чай – чёрный, крепкий, без сахара. Он любит вкус горечи, потому что сладость легко подменяется сахарином.

В детстве отец разрешал ему трогать всё, что ломается. В гараже стоял старый системник, пыльный, как тесаная кость. Отец – учитель труда – говорил: «Любая машина слушается человека. Помни: нажимаешь – она делает». Мальчик Аркаша откручивал крышку и видел платы, проводки, радиаторы, как внутренности рыб, только без запаха. Отец смеялся: «Не бойся, это не больно». Мальчик не боялся. Он чувствовал себя королём проводов.

Потом вырос и понял, что машины слушаются людей, но люди слушаются машин. А частенько и людей, у которых чистые руки и парик.

Он допил чай, надел серую рубашку и серый свитер. Под свитером притаился тонкий, невидимый страх. На выходе приложил телефон к мембране подъезда: «[G 3.7 • зелёная зона] Доступ открыт». С лестницы пахло вчерашним борщом – тёплым, настоящим. Он задержал дыхание, чтобы забрать этот запах с собой.

МАРИНА И ЛЕВ

– «Подлинность», – прочитала Марина, повернув к себе экран планшета, – выставка в Музее города. Вчерашний сюжет. Смотри.

Лев подался ближе. На видео были белые залы, гладкие полы, картины на белых стенах. На рамах везде маленькие квадратные наклейки с QR кодами. Диктор с мягким голосом:

«Теперь у каждого произведения – этический профиль автора. Сколько благотворительных билетов, столько A-кредитов для зрителей. Подлинность – это не только кисть. Это – поступок.»

– Подлинность – поступок, – повторила Марина. – А если поступок украден?

– Тогда подлинность – имитация, – сказал Лев. – Это как если бы у картины подделали подпись.

– Но визуально та же краска, – пожала плечом Марина. – И публика хлопает.

В комнате пахло кофе и распечатками, вентиляторы тихо гудели, словно в соседней квартире кто-то спал. На стене – их граф: Soteria – склад – перевалка – вода. Между нодами – хвосты: σ 73 мс, в нескольких местах – крючок −19 мс.

– Варсонофий прислал реплику, – сказал Лев, отрываясь от ноутбука. – «Кража подлинности страшнее кражи денег. Деньги вернутся другим счётом. Подлинность некуда возвращать.»

– Он умеет коротко, – сказала Марина. – Как издёвка над нашими длинными протоколами.

– Протоколы нужны, – сказал Лев. – Чтобы потом было, что рвать.

– Рвать будем после, – отрезала Марина. – Сейчас у нас Аркадий.

– Кто?

– Техник V-mesh. Аркадий Нефёдов. 27 лет. Серый профиль. Доступ к зеркалам. Его смена пересекалась с крючком «−19». Пойдём смотреть, как живут люди, которые переписывают подписи.

Она взяла шарф. Он – валидатор.

АРКАДИЙ

Офис V-mesh был расположен в здании, похожем на аквариум. Внутри белые столы, чёрные стулья, светодиодные линии света, как полоски разметки на шоссе. У каждого на столе не личное, а служебное: мышь, клавиатура, экран, идентификатор. У Аркадия ещё и кружка с выцветшей надписью «Ctrl + S», как молитва.

Его место было в третьем ряду у окна. Слева сидела девушка с розовыми волосами и серьгой в носу, справа парень в толстовке с надписью «КОММУТАЦИЯ», на руке выглядывала татуировка «0x73». Они называли себя «скромными богами»: полировали логи, поправляли метаданные, убирали шумы, сращивали файлы с реестром. Скромная божественность – это когда никто не видит твоего лица, но у каждого в жизни есть отпечаток твоей руки.

Сегодня в списках у Аркадия – «сверка ветки Круглова» и «пакет перевалка (переход)». Ряд голосов не прикреплён – юристы вычищали. Он, как всегда, делает то, что должен: проверяет согласованность времени, слышимость, усредняет шум и – главное – следит за задержкой при зеркалировании. Система сама выводит «σ 73 мс», как норму их внутренней архитектуры. Но −19 система не знает. −19 – это чьё-то «подмигивание» изнутри.

Вчера, пахнущим дождём вечером, он заметил крючок, медленно возникший в логах, как след от ногтя на лакированной поверхности. И решил… ничего не решать. Утром проснулся и решил просто забыть. Но пальцы сами вспоминали. Нельзя перепутать, когда ты видел чужую подпись в собственном доме.

– Ты чего? – спросила розовые волосы, не отрываясь от экрана. – Завис?

– Усредняю, – сказал он. – Семьдесят три – норм, но тут есть ещё минус девятнадцать.

– Не трогай, – отрезала она. – Минус – это внутрянка. Это пусть старшие смотрят. Нам за это не платят.

Его пальцы порывисто замерли. Старшие. Он сделал глоток из «Ctrl + S», отодвинул кружку, как отодвигают острое блюдо.

Часы показывали 11:07. В 11:12 пришло сообщение – внутреннее, но обёрнутое как внешнее: «Аркадий, зайдите ко мне», – Начальство. Он пошёл. В кабинете пахло дорогим лосьоном для бритья и недавно открытым пластиком.

– Нефёдов, – сказал человек в безупречном пиджаке. – Вчера вы работали с переходом?

– Да.

– Отлично. – Пиджак улыбнулся. – В следующем квартале у нас аудит. Никакой паники. Просто я напомню, что вы работаете с доверительной инфраструктурой. Вас сюда позвали не за личную драму. Нам нужно, чтобы вы думали о стройности данных.

– Думал, – сказал Аркадий.

– И ещё, – добавил пиджак так, будто говорил между делом. – Если вдруг заметите… нестандартные крючки – не занимайтесь самодеятельностью. Передавайте старшим. У них допуски. У вас задачи.

Он кивнул. Вышел. Вернулся на место. На мониторе мигали те же «пакеты», как детские кубики, которые кто-то пытается сложить заново, но много маленьких сколов мешают ровно поставить. «Передавать старшим», – повторил мысленно. Он вспомнил отца: «Любая машина слушается человека». И почувствовал, что его пальцы стали чужими.

МАРИНА И ЛЕВ

– Он из тех, кого не замечают, – сказала Марина, пока они шли вдоль стеклянной стены. – И значит, видит всех.

– С такими либо семечки, либо нож, – буркнул Лев. – И чаще, конечно, нож, но бумажный.

Аркадий сидел спиной к ним, плечи чуть сведены, как будто хотел стать уже, чем есть на самом деле. Когда он повернулся, у него оказались обычные черты: русые волосы без причёски, глаза серые, тонкие ладони. Но взгляд внимательный, чуть испуганный, как у людей, которые долго жили рядом с громкими вещами.

– Этический отдел, – сказала Марина спокойно. – Мы не пресс-служба. И не враги.

– Я… – он кивнул на монитор, – у меня смена.

– У нас ордер, – мягко ответила Марина, показывая бумагу, – и пятнадцать минут вопросов. Больше не задержим.

Лев сел рядом, не слишком близко, чтобы не давить. Он положил валидатор на край стола, как крошечный фонарь.

– Вы знаете термин «σ»? – спросила Марина.

Аркадий дернулся. Это был физиологический ответ, не умственный.

– Это внутренняя задержка, архитектурная, – сказал он быстро. – Особенность зеркалирования. В стандарте.

– А «−19»? – тихо спросил Лев.

Тишина. В ней слышно, как снаружи едет трамвай и как в мониторе шуршит электричество.

– Я… видел, – сказал он через секунду. – Вчера. И ещё раза два раньше. Это как… как если бы кто-то оставлял пометку. Я… не трогал. У меня нет допуска. Я передал старшим.

– Кто эти старшие?

– У нас ступени, – сказал Аркадий. – Координатор и техник верхнего уровня. Координатор – Февраль. Техник —… – он замолчал. – Мы его зовём «Парик». Так легче. Я не знаю имени. У него всегда чистые руки. И пахнет лаком.

Марина и Лев переглянулись – их молчание было не пустотой, а быстрым обменом мыслями. Светлая волосинка из перевалки. Запах.

– Почему «Парик»?

– Он носит парики. Разные. Думает, что это маскировка. А по факту это как отпечаток пальца. Парик никуда не денешь, он всегда оставляет волосы. – Аркадий замялся. – Можно… можно я скажу одну вещь не для протокола?

– Говорите для человека, – сказала Марина.

– Мы… – он искал слова, – мы здесь не злодеи. Мы… сращиваем. Чтобы не было хаоса. Чтобы люди не устраивали суд Линча на каждом углу. Иногда мы полируем. Иногда слишком. Но если убрать нас, всё станет хуже. – Он сжал пальцы. – Я… однажды подумал: если отключить «σ», мир закричит.

– Мир уже кричит, – сказал Лев мягко. – Просто не там, где микрофон.

– Вы любите тишину? – спросила Марина вдруг.

– Я люблю… – он обернулся к окну, – чтобы вещи соответствовали себе. Чтобы подлинность была не только на выставке.

– Тогда помощь простая, – сказала Марина. – Когда увидите крючок «−19», не передавайте информацию старшим. Передайте нам. Не копию, а «пыль», как есть. Мы берём на себя.

Он сглотнул. Такой глоток делают дети, когда им предлагают перейти дорогу без взрослых.

– Я… – он кивнул. – Понимаю.

– И ещё, – сказала Марина. – Когда-то вам, возможно, придётся выбрать между своей стройностью данных и чужой правдой. Выберите правду. Стройности потом найдём новую архитектуру.

Она поднялась. Лев выключил валидатор. Они ушли так же тихо, как пришли. За их спинами осталась комната, где воздух пах чем-то несказанным.

АРКАДИЙ

Вечером он сидел дома, в той же серой тишине. Включил телевизор, только чтобы не слушать себя. Там репортаж из музея про выставку «Подлинность». Девочка в школьной форме подносит телефон к раме, на экране «A-профиль автора», текст: «в юности помогал в богадельне, позже основал фонд». Мужчина рядом шепчет: «А он же бил жену…» Женщина отвечает: «Он потом построил приют. Ему это засчитали». Мужчина молчит.

В нижней ленте спор на спортивном канале: «должны ли футболисты терять A за симуляцию?»; «федерация кино ввела G-класс для сериалов»; «театральный форум: искусство и отчёт совместимы?».

Он переключил. На экране суп в «Пункте взаимопомощи». Варсонофий без облачения, в том же тёмном свитере. Разливает, слушает, кивает. Голос за кадром: «Омбудсмен призывает приостановить церемонии до выяснения этических убийств». Заголовок: «Скандал вокруг Soteria».

Телефон завибрировал. Новое сообщение без адресата, как будто пришло не через сеть, а через воздух:

σ: −19

«Не все боги скромные. Есть гордецы.

Завтра в 19:30 перевалка.

Спустишься – увидишь.

Не передавай старшим.»

Он перечитал, как читают диагноз. Потом погасил экран. Сидел долго. Слышал, как где-то в доме завывает лифт – как собака. Отец встал из памяти: «Любая машина слушается человека». Он прошептал вслух: «А человек кого?»

В полночь он пошел на кухню, налил воду, посмотрел на банку с землёй. Подумал, не посадить ли что-нибудь. Потом вспомнил: света нет. Вернулся к окну и долго смотрел на огни. Кажется, что у каждого огня есть профиль – кому он помогает, кого обжигает.

МАРИНА И ЛЕВ

– Он хрупкий, – сказал Лев, когда они спускались по ступеням. – Его легко сломать одним словом начальства.

– Хрупкие – лучше слышат, – ответила Марина. – Нам нужен именно такой.

Они сели в машину. Дождь уже не шёл, так висел в воздухе. Фары размазывали улицы, как кисть мокрую акварель.

– Скажи, – Лев оглянулся. – А можно измерить подлинность поступка так же, как QR на картине?

– Подлинность – это согласие между тем, что делал, и тем, почему делал, – сказала Марина. – А это не сканируют. Это слышат.

– Слышать – субъективно.

– Сканировать – ещё субъективнее, – усмехнулась Марина. – Мы просто договорились считать это объективным.

Телефон Марины мигнул. Варсонофий:

«Когда будете в перевалке, не идите по линии света. Там вас ждут. Идите по тени.

Помните: у тени тоже есть подлинность.

– В.»

– Он знает, – сказал Лев. – Или чувствует.

Марина кивнула. Она любила людей, которые умеют чувствовать без приборов – не вместо, а рядом. Они напоминали ей, что не всё ещё сдано в архив.

– Завтра в 19:30, – сказала она, глядя в календарь. – Идём в тень.

– Возьмём Аркадия?

– Если придёт. Он уже стоит на мостике. Дальше его шаг.

АРКАДИЙ

День следующий был похож на предыдущий. Только в воздухе чуть сильнее пахло железом. В 19:12 он выключил монитор, снял бейдж, прошёл к лифту. Коллега в толстовке с надписью «КОММУТАЦИЯ» спросил: «Пива?» Он сказал: «Дела». Коллега пожал плечами: «Смотрел выставку «Подлинность»? Там QR, смешно». Аркадий улыбнулся чужим лицом и шагнул в лифт.

Переход встречал горячим паром супа. Волонтёр с синей серьгой в брови разливал в миски и пританцовывал. По телевизору шёл сюжет о законах для малого бизнеса: «для участия в госзакупках – обязательная этическая декларация компании; штрафы за эксплуатацию A-работ; новые льготы тем, кто перевыполняет A-план в квартал…» Кто-то ворчал: «Мы теперь будем платить за благотворительность штрафами?» Другой отвечал: «Будем. И платить, и благотворить». Люди смеялись, как умеют смеяться в тёплых, тесных местах – не громко, но искренне.

Он прошёл мимо арки «только для персонала». У двери стоял старший – другой, не вчерашний. У него была та самая непроницаемая вежливость, какой обладают люди, чья задача никогда не помнить лиц. Аркадий спросил: «Костя на месте?» Тот сказал: «Пять минут как вышел». Аркадий кивнул и пошёл дальше, как будто просто шёл мимо. Потом свернул, потом задержался, потом вернулся, как бы случайно, потом ещё раз – уже точнее.

В перевалке пахло новой проводкой и вчерашней чашкой. На столе – ноутбук. На полке – пустые коробки из-под флешек. На камерах – мигающие зелёные точки. Он открыл программку – ту самую, где «женят» файл с реестром. Набрал логин, пароль. Система пискнула: «Добро пожаловать, Нефёдов». Он прислушался к себе, в груди было не «добро пожаловать», а «зачем пришёл».

На экране побежали строки. σ 73 мс. И вдруг, как лёгкое касание пальца по стеклу, −19. Он узнал эту дрожь. Он нажал копировать как есть. Вставил в чистую папку. Положил рядом, как ребёнка на подушку. Сохранил. Потом вспомнил отца: «Любая машина слушается человека». И понял, что боится, но не машины.

В дверях кто-то шевельнулся. Шаг мягкий, кошачий. Он обернулся. В дверном проёме – мужчина в куртке без знаков, лицо – бледное, на голове – светлый парик. Руки – в перчатках. Он пах лаком.

– Ты не должен быть здесь, – сказал Парик спокойно. Голос у него был такой, как у людей, у которых никогда не сбивается дыхание. – Твои старшие знают?

– Я… – Аркадий услышал собственный голос, тонкий, как бумага. – Мне нужно было…

– Кому? – Парик чуть склонил голову. – Им? – он показал пальцем вверх – туда, где в воздухе висели мембраны, – Или им? – палец в сторону – туда, где были этики. – У тебя руки чистые, Аркадий. Оставь это тем, кто умеет пачкать.

Аркадий хотел сказать «нет». Язык не послушался. Тело тоже. Он только сильнее сжал мышь. Экран показал новый хвост: σ 73 мс с −19 и ещё одним крошечным пиком. Как будто кто-то внутри сказал: «Я вижу тебя».

– Ты когда-нибудь был в музее «Подлинность»? – спросил Парик вдруг, без перехода. – Там всё красиво. Рамы. Сканеры. Люди плачут. И никто не задаёт вопроса – кому принадлежит кисть. Они считают «A». Успокаиваются. Идут домой. – Он улыбнулся ровно. – Мы делаем людям добро.

– Вы делаете людям удобнее, – сказал Аркадий неожиданно для самого себя. Голос у него дрогнул, но не сломался. – Это не одно и то же.

Взгляд Парика стал на долю секунды холоднее.

– Посмотри на свои руки, – сказал он. – Они чистые. Не пачкай. Это добрый совет.

Шаг. Он ушёл так же тихо, как появился. На столе осталось только дыхание ноутбука. На экране – −19.

Аркадий закрыл папку. Достал из кармана маленькую флешку, точно такую же, как та, что приходила Марине в конверте. Вставил. Скопировал как есть. Вытащил. Положил во внутренний карман так, будто это билеты на поезд.

Он вышел из перевалки в шум перехода. Воздух пах супом и мокрыми куртками. На телевизоре шла спортивная аналитика: «футболисты получили −0.2 A за симуляцию». Мужчины у столика спорили: «А если он упал от толчка, а судья не видел?» – «Значит, в следующий раз будет лучше смотреть».

Он поднялся по лестнице на улицу. Снег начал лететь редкими крупинками. Он стоял и думал, как передать флешку тем, кто слышит, и не потерять себя.

Телефон запищал. Новое сообщение – короткое, как укол:

Почта «Лиговка-21», ячейка 312. Сегодня до 23:00.

Пароль: «Подлинность»

Он улыбнулся впервые за день. Слово, которое с утра выглядело грязным, вдруг стало паролем. Он пошёл.

МАРИНА И ЛЕВ

– Он придёт, – сказала Марина, глядя на время. Было 22:34.

– Или сгорит, – сказал Лев. – У нас нет права его ломать.

– Мы не ломаем, – тихо сказала Марина. – Мы расширяем щель, чтобы туда пролез свет.

На столе у Марины лежала записка Варсонофия: «Подлинность – это совпадение памяти и поступка. Если воруют память, поступок превращается в музейный макет». Она положила её под лампу, чтобы слова погрелись.

Телефон коротко вспыхнул. Одно слово: «Есть». Потом адрес почтамта, ячейка, пароль. Лев уже поднялся:

– Я бегу. Ты держись.

– Помни, – сказала Марина, – у тени тоже есть подлинность.

Он кивнул и исчез.

Марина осталась одна в комнате, где вентиляторы гулко дышали, как старые собаки. Она закрыла глаза. Перед внутренним взглядом возникла девочка с мокрыми волосами и злым, живым взглядом. И рядом чужая перчатка, аккуратно отодвигающая её плечо. Не репетиция, – сказала себе Марина. Теперь только живое.

Её граф на стене дышал: Soteria, склад, перевалка, вода. Между ними σ. И где-то внутри человек. Это и было самое трудное – не потерять человека в матрице.

За окном редкий снег начал покрывать карнизы тонким белым слоем, как записки, которые кто-то оставляет на подоконниках: «Я здесь». Она встала, подошла к окну, коснулась стекла. Оно было холодным, но не чужим.

Телефон тренькнул. Лев: «Взял. Целое. Без хвостов. Еду».

Марина улыбнулась. Впервые за день ей показалось, что слово «подлинность» не нуждается в кавычках.

* * *

Аркадий шел домой по улице, которая шумит, как магнитная лента. Он держал руки в карманах – не потому, что холодно, а потому, что так безопаснее. В голове – отец и старый системник, и фраза начальника про стройность данных, и лицо Парика, и девочка из темноты, которая тянет кого-то за рукав.

Марина сидела в бюро, слушала, как Лев раскладывает «пыль» с флешки: σ 73 мс, −19, рядом новый, едва заметный «пик». Это как если бы кто-то внутри системы сделал шаг и оставил след каблука на ковре. Она записала в протокол: «Обнаружена «σ-подлинность»: намеренная метка информатора. Внутренний техник. Вероятно, Парик не один. Идём внутрь».

Варсонофий написал короткую записку и отправил: «Кража подлинности теперь доказана. Осталось показать это тем, кто привык смотреть на рамы». И вернулся к супу – там очереди, там вопрос не в метках, а в мисках.

Телевизор в музее «Подлинность» показывал закрытие дня. Режиссёр говорил: «Мы не измеряем искусство». Диктор подхватил: «Мы лишь показываем его пользу». Кто-то захлопал. QR-коды тихо светились в полутьме. Ночной сторож прошел мимо картин и выключил свет. Подлинность осталась в темноте и в людях, которым похолодало в груди.

Аркадий у себя дома открыл окно. Втянул воздух. Достал из кармана пустую флешку – ту, что не пригодилась. Положил рядом с банкой земли. Завтра он принесёт домой маленький кактус. Посмотрит, выживет ли.

Марина погасила лампу. На столе осталась только белая полоска света из коридора. Она прошептала почти беззвучно: «Не репетиция». И на секунду ей показалось, что весы где-то там, за стеной, не падают, а держатся. Потому что под ними стоят люди.

Глава 7. Фальшь

«Неполнота жизненного опыта не освобождает от индексации. Молодость учитывается как фактор, но не как оправдание»

(Справочник гражданина GIndex. Раздел VII «Возрастные коэффициенты»§5.1)

Флешка тихо грелась на столе, как рыбка в ладони – живая и скользкая. Марина смотрела, как Лев неслышно распаковывает слои, и знала: где-то в глубине этих «пакетов» снова вспыхнет дрожащая ниточка σ, а рядом тот мелкий укол −19, метка чьей-то совести или чьей-то игры.