Скажи мне это

Обращение автора

Однажды я наблюдал, как в метро женщина долго держала телефон возле уха, но не нажимала кнопку вызова. Она то прикусывала губу, то убирала руку, то снова брала трубку. Казалось, она репетирует. Но репетиция шла без слов – только в её глазах, в лёгком дрожании плеч. Наконец звонок прозвучал, и она произнесла:

– Мам, я не приеду…

И замолчала. Я вышел раньше, чем узнал, что было дальше. Но я тогда подумал: сколько людей в этом городе каждый день вот так «держат телефон возле уха» и никак не решаются сказать.

Мы все носим внутри целую библиотеку таких диалогов.

Неврученные письма, несостоявшиеся звонки, недосказанные просьбы.

И каждый раз они возвращаются эхом: «А если бы я тогда сказал…»

Любой из нас живёт среди невидимых разговоров. Они кружат вокруг нас, будто призраки невысказанных слов. Каждый носит в себе маленький «архив» таких бесед: с начальником, которому мы так и не сказали «нет»; с другом, которому не признались в обиде; с любимым человеком, которому промолчали самое важное. Иногда кажется, что именно несказанное и формирует нас сильнее, чем сказанное.

Конечно, можно подумать: «Ну к чему тут готовиться? Это же всего лишь слова». Но именно слова становятся мостиком – или стеной. Мы можем раз за разом прокручивать их в голове, но в реальности голос дрожит, мысли путаются, и то, что было ясным и простым, превращается в хаос.

И всё же у каждого есть желание – хотя бы раз – сыграть этот разговор правильно. Без фальши, без дрожи в голосе, без жалости к себе. Чтобы в словах было не «как получится», а «как нужно».

Тогда в голове рождается странная мысль: а что если разговор можно отрепетировать? Как монолог на сцене. Прогнать интонацию. Проверить, выдержишь ли паузу. Подобрать слово не самое первое, а самое точное. Сыграть собеседника. Попробовать – и услышать себя со стороны.

Может, именно тогда появится шанс – выйти в реальность уже с голосом, который не предаст.

Эта книга выросла из таких мыслей и наблюдений. Она не о театре и не о психологии, а о простом: о нашей жажде быть услышанными. Каждый из нас хотя бы раз держал в руке воображаемый телефон, бумажку, или собирался сделать шаг вперёд, но так и остался на месте. Данное произведение о том, как важно учиться говорить – не красиво, не умно, а честно. И о том, что у каждого есть право на слово, и что иногда репетиция может быть не менее драматичной, чем сам разговор.

Если вдруг, читая, вы вспомните свой собственный «несостоявшийся диалог» – значит, мы встретились не зря.

Роман «Скажи это мне» – литературное воплощение такой идеи. Он не учебник и не инструкция, а скорее зеркало, в котором каждый узнает себя. Возможно, читая её, вы тоже вспомните те разговоры, которые не состоялись. А, может быть, вдохновитесь на новые – чуть смелее, чуть яснее, чуть человечнее.

Глава 1. Пятнадцать секунд тишины

Весна в Москве всегда начинается с влажного стекла. Ночью дворники тянут по асфальту шланги, и к утру на крышах машин остаются разводы, как шрамы после зимы. Я смотрел на них из окна своей кухни и пытался угадать настроение дня по каплям на подоконнике. Троллейбус у светофора кашляет контактными рогами. Соседка сверху роняет ложку – по расписанию, как смена караула. Тепла в этих звуках немного, но в них есть жизнь: город настраивает голос после долгой простуды. Кофе заканчивался. Деньги – тоже. В телефоне пикали напоминания: «Коммуналка до 25-го», «Кружка для школы – оплатить», «Абонемент на транспорт – продлить». Я, как обычно, выключал их одним большим жестом, будто так выключал саму реальность.

На столе лежали кеды дочери: белые, с маркерными сердечками по швам. Рядом – тетрадь в клетку, в уголке аккуратный почерк: «Ира М.». Я провёл пальцем по букве «И», как будто от этого могло прибавиться времени на разговоры. Ира оставила на краю блюдца кусочек шоколада и записку: «Пап, я ушла пораньше. Контрольная. Я сама». Дата внизу, смайлик, сердечко. Всё как обычно – и всё равно тревожно. Ира любит слово «сама». Я – нет. Люди редко справляются «сами», просто так легче не просить.

На холодильнике висела старая театральная афиша: «Король Лир. МАНЕЖ». Моя фамилия там мелькала мелко, ниже технических служб: «Михаил Морозов – Страж № 3». Я долго не снимал её, хотя давно не ходил ни на какие прогоны. Привычка – держаться за бумагу. Бумага редко кричит. Сколько их было, уже и не вспомнить: «Ревизор», «Три сестры», «Гамлет». Внутри его реплики – подчеркнуты красным: иногда одна фраза на весь акт. «Господин, караул на месте». Или «Есть ли приказ?» Я до сих пор помнил интонацию. Голос вставал в горле автоматически.

Жена тогда сказала: «Ты всё время играешь, даже дома. Даже со мной. Я не знаю, где ты настоящий».

Вспомнилось, как она собирала чемодан. На кухне, в два часа ночи. Тихо, почти без слов. Ира тогда спала. Я не мешал. Просто смотрел. Как зритель. Как будто это спектакль, где мне не дали роли.

Теперь прошло шесть лет. Сам не понял, когда привык к одиночеству. Только иногда, когда открывал холодильник и видел пустые полки, слышался её голос: «Ты опять забыл купить молоко». Смешно – молока-то я покупал регулярно. Только не для неё.

Я сделал кофе, сел на край табурета и включил телефон. Письма: «Прослушивание отменено», «Спасибо, ваш отклик рассмотрен», «Доработайте резюме». Дальше – реклама курсов, где обещают «стать востребованным актёром за 6 недель». Я усмехнулся: двадцать лет в массовке, озвучке и корпоративных постановках, и всё ещё есть люди, которые верят в шесть недель. У меня были годы. Они закончились.

Собрал грязную посуду, включил воду и услышал, как шуршащий звук в трубах совпал с гудком мусоровоза во дворе. Весна. Город просыпается через раздражение.

Зазвонил телефон. На экране – «Школа № 512». Я машинально вытянул спину, как на ковёр к режиссёру.

– Да, здравствуйте.

– Михаил Сергеевич? Это классный руководитель Ирины. Минуточку… – в трубке шуршали бумажки, кто-то стукнул дверью. – Хотела бы поговорить. Утром была неприятность. Ирина, кажется, забыла форму… и… – пауза – …и ещё у неё возникают сложности с одноклассниками. Мы бы хотели пригласить вас сегодня после уроков, в пять.

Слово «сложности» крутилось в ухе, как комок в горле. Я сказал: «Да, приду», – и положил трубку. Потом – привычный жест: ладонью по лицу, короткий вдох носом. В голове всплыла готовая фраза из пособий по родительскому такту: «Спасибо, что сообщили, мне важно понимать, как помочь ребёнку». Это я мог сказать чужому человеку как текст на сцене. Но не себе.

Я открыл окно – впустил воздух, влажный и прохладный, из которого исчезла острая мартовская злость. На подоконнике лежала бумажка с цифрами – мои расходы за прошлый месяц. Внизу в столбик: «аренда – 24 000, еда – 18 700, школа – 5 400, проезд – 1 300…» и ниже крупно карандашом «другое?». Я провёл по этому вопросу ногтем и стёр половину мягкого графита. «Другое» всегда кушает больше всего: то, что ты не планировал, но без чего идём ко дну.

На стуле висит куртка Иры, в кармане шуршит билетик из кино – мы ходили зимой, на мультик, который я проспал. Иногда отцовство пахнет попкорном и виной. Я убираю кеды с маркерными сердечками в прихожую, иду в ванную, бреюсь почти на сухую – горячей воды нет второй день. Весна в Москве – это когда кран, батарея и небо в сговоре.

Через полчаса мне нужно было идти в коворкинг, где по пятницам я вел тренировку по сценической речи для менеджеров. Смешное дело: работа называлась «Речевая фасилитация», стоила как два хороших обеда и каждый раз заставляла меня произносить слова, которых я съедал бы в другой жизни. Я надевал серую рубашку, чтобы казаться серьёзнее. На пути к метро мне всегда попадалась одна и та же бабушка, торговавшая мимозой. Сегодня у неё были тюльпаны. Я остановился, купил семь. «Ире», – сказал я, хотя знал: цветы подросткам не решают ничего. Но иногда вещи говорят вместо людей.

Подземка пахла резиной и чужими духами. Я зашёл в вагон, сел у окна, стал смотреть на своё отражение в чёрном стекле: сорок – не сорок, сорок ещё нет, но чувствуется. Морщины на лбу появились не от смеха. Рядом подростки обсуждали вчерашний ролик, кто-то в дальней части вагона громко читал на распечатке: «Уважаемые пассажиры, просьба быть внимательными…» – и тут я поймал себя на том, что повторяю про себя интонации диктора. Привычка актёра: копировать звук. Смешно и грустно.

В коворкинге пахло кофе и полиролем. На стойке сидела Лера – администратор. Ей двадцать девять, у неё короткая стрижка и косой взгляд, которым она умеет проверять людей на вшивость. Мы кивали друг другу как старые соседи.

– Морозов, – сказала она вместо «здравствуйте». – Ваши ораторы уже в переговорке. Я по привычке записала вам «чистую воду» и «маркер, который пишет». Если не пишет – это ваша карма.

– Спасибо, Лера. Я постараюсь не кармить маркер.

– Это что? – она кивнула на тюльпаны.

– Для Иры.

– Деньги есть на цветы?

– Это для красоты. Красота не в бюджете.

– Очень по-московски, – сказала Лера и отдала мне карточку с номером комнаты.

Комната была узкой, с длинным столом и стеклянной стеной. Пятеро менеджеров в одинаковых рубашках сидели полукругом. Их звали Сергей, ещё один Сергей, Марина, Костя и дамочка с брошью в форме листа монстеры. На стене висела плазма, где значилось: «Мягкая коммуникация. Модуль 3». Я сам придумал этот модуль, но всякий раз хотелось смеяться: людям обещали «мягкую коммуникацию», а они приходили учиться говорить без «э-э-э».

– Коллеги, – начал я. – Пятнадцать секунд тишины – это не провал, а инструмент. Давайте попробуем.

– Что? – спросила Марина.

– Молчать. Четко пятнадцать. А потом сказать главное.

Мы молчали. Я смотрел на секундомер на телефоне. Пятнадцать секунд – это много. Большинство людей ломаются на восьмой. Костя не выдержал на десятой: кашлянул. Я остановил секундомер.

– В реальном разговоре тишина вам помогает. Другой человек склонен заполнить её тем, что вы хотите услышать. Но это не манипуляция, это просто уважение к паузе.

– А если начальник орёт? – спросил один Сергей.

– Тогда у нас есть три карточки, – сказал я, доставая из папки три прямоугольника с надписями «Мягко / Чётко / Жёстко». – Но это в следующем модуле.

Мы делали упражнения, читали скороговорки без «колбасной» интонации, маркер, конечно, перестал писать на второй минуте – моя карма, – и я сцеживал в бутылку чужое нетерпение. За деньги, небольшие, но достойные для тех, кто хочет выглядеть уверенно. Иногда, когда кто-то из них после пары часов говорил: «Мне стало легче», – я верил, что день был не зря.

На перерыве я вышел к стойке, где Лера раскладывала новую стопку журналов про дизайны офисов.

– Ну как, ваши слова сегодня пошли? – спросила она, не поднимая глаз.

– Как всегда, сначала они ждут от меня волшебную таблетку. А потом угадывают, что таблетка – это их собственный рот.

– М-да, – сказала Лера. – Волшебник вы, значит. Ваше имя будет где-то в списке. Сначала контактные линзы, потом вы.

– Сегодня позвонили из школы, – сказал я, глядя на её руку, которая переворачивала страницы. – У Иры «сложности с одноклассниками».

Лера поджала губы.

– Буллят?

– Они так не сказали. Сказали «сложности».

– Знаете, – Лера наконец подняла глаза, – я в вашей лекции слышала одну хорошую фразу: «Говорим не про меня, а про ребёнка и его учебу». Может, пригодится.

– Там – про учительницу и токсичного родителя, – сказал я, – а здесь мой ребёнок и ваша администрация. Это разные войны.

– Мы все тут администраторы, – ответила Лера, – только у каждого свой коридор.

Я посмотрел на стеклянную стену переговорки. Внутри Сергей номер два в это время объяснял Марине, что «мягко – это для слабых, а чётко – для сильных». Я поймал себя на желании вмешаться и сказать: «Чётко – это не громко, это коротко». Но у меня был перерыв.

В коридоре зазвонил телефон. Номер – «Папа». Экран за секунду стал каменным. Я вдохнул, как перед прыжком в воду.

– Да, – сказал я.

– Это ты? – голос отца всегда начинал с проверки. Будто я мог сдать экзамен на сына или провалить его в зависимости от интонации.

– Я.

– Ты когда приедешь? Тут врач требовал родственника. Я не люблю, когда другие требуют.

– После пяти. У Иры встреча в школе, после – подъеду.

– Вечером поздно. Врачи уже все по домам. Ты всё делаешь поздно.

Я хотел сказать фразу из-вежливости: «Пап, я стараюсь». Я хотел сказать умно: «Система работает так, что по-другому нельзя». Я хотел сказать по-человечески: «Мне тяжело». Вместо этого сказал: «Буду как смогу». И отключил.

Лера смотрела на меня снизу вверх, как кошка на предмет, который сейчас упадёт.

– Старший администратор? – спросила она.

– Военный пенсионер, – ответил я. – У него устав и собственная палата. И устав в палате.

– Может, и правильно, – сказала Лера. – Если бы вы всё делали вовремя, мне бы стало скучно. Я люблю, когда люди выкручиваются.

– Вы меня вдохновляете, – сказал я и вернулся в переговорку.

Вторая часть занятия прошла быстро. Я рассказывал про «зеркальную минуту» – когда повторяешь чужую фразу в его же интонации, и человек вдруг слышит сам себя со стороны. Менеджер с монстерой сказал: «Это жестоко». Я ответил: «Это честно». Они записали. В конце мы потренировали три короткие фразы: «что хочу», «почему важно», «что предлагаю». Марина спросила: «А если человек после этого всё равно скажет “нет”?». Я ответил так, как отвечал бы себе: «Значит, по крайней мере вы это сказали».

После занятия я собрал тетрадки, сложил карточки, положил маркер, который не пишет (чтобы не забыть купить другой, который тоже не будет) и снова вышел в коридор. Лера придерживала для меня дверь плечом – обе руки заняты подносом с кружками.

– У вас сегодня лицо такое, – сказала она, – как будто вы сами себе не расплатились.

– А вы всё видите?

– Работа такая.

– Есть минутка? – спросила девушка у стойки. Молодая, в цветастой блузке, с таким выражением лица, будто она уже трижды извинилась, прежде чем сказать «здравствуйте».

– Вам к кому? – Лера кивнула на меня. – Это у нас специалист по словам. Скажете «извините» – он возьмёт штраф.

Она улыбнулась скованно.

– Я… не знаю. У меня начальник… ну… – она запнулась, поправила очки. – Я бариста в кофейне. Мне обещали прибавку и всё… никак. Я каждый раз хочу сказать и… не могу. Мне сказали… знакомые… что здесь есть… – она взглянула на Леру, как на диспетчера воздухоплавания, – что здесь у вас… тренируете?

Лера посмотрела на меня: «Ну?» – взглядом, как будто бросала мяч.

Я почувствовал лёгкое движение внутри – как когда слышишь первую ноту песни, которую давно любишь. Я до сих пор зарабатывал тем, что учил людей «говорить уверенно» на презентациях. Но в этом «я бариста» была другая просьба: не про презентацию, а про жизнь.

– Можно мы сядем в переговорку на полчаса? – спросил я. – Без счёта.

– У нас по правилам, – сказала Лера, – по правилам… – потом махнула рукой. – Правила подождут. Комната тринадцать свободна.

Мы сели напротив друг друга. Стеклянная стена делала нас аквариумом. Бариста держала пальцы сцепленными, как будто молилась о смелости.

– Скажите, как вы начнёте разговор, – попросил я.

– «Сергей Иванович, у меня вопрос по зарплате, можно… если… я понимаю, что у вас…» – она споткнулась об собственные же слова и погасла.

– «Зеркальная минута», – сказал я мягко, и в её же интонации повторил: – «…если… я понимаю… можно… вопрос по…» – и замолчал на полуслове. В её глазах вспыхнуло раздражение – но на себя, не на меня. Это хороший знак.

– Ещё раз, – попросила она. – Без «если».

– У нас есть три карточки, – я положил на стол «Мягко / Чётко / Жёстко». – Выбирайте тон.

– «Чётко», – сказала она. – Я устала.

– Тогда – три фразы. Что хотите?

– «Повышение на…» – она растерялась, посмотрела на меня, – «на десять».

– Почему важно?

– «Потому что я закрываю утреннюю смену одна и научила двух новых девочек. И у нас постоянники, они приходят ко мне».

– Что предлагаете?

– «Обсудить сейчас или в понедельник после смены».

– Сложите это в одно предложение, – сказал я.

Она кивнула, закрыла глаза, как перед прыжком, и произнесла ровно:

– «Сергей Иванович, хочу обсудить повышение на десять процентов: я закрываю утреннюю смену одна и обучила двух новых бариста, постоянники приходят ко мне; давайте обсудим сейчас или в понедельник».

В комнате стало тише.

– Теперь я – Сергей Иванович, – сказал я. – «Сейчас не время. Бюджет, сами понимаете».

Она вдохнула.

– «Я понимаю. Давайте назначим понедельник и соберём цифры по утренней выручке. Я принесу статистику за месяц».

– «Нам некогда считать. Работайте».

– «Я работаю. И хочу, чтобы моя работа была видна. Назначим время?»

Её голос дрогнул, но не сломался. Мы прогнали ещё две-три реплики. В конце она улыбнулась впервые по-настоящему – не как извинение, а как благодарность себе.

– С вас – кофе, – сказал я. – Когда у вас станет на десять процентов больше.

– А если не станет? – спросила она.

– Значит, вы всё равно это сказали, – ответил я. – И это уже больше, чем ничего.

Когда она ушла, я остался в комнате и вдруг почувствовал, как что-то внутри щёлкнуло. Небольшой, очень тихий звук. Я достал из сумки блокнот, помятый, с заломленными уголками, и написал крупно на чистой странице: «Репетиция трудных разговоров. 45 минут». Ниже – четыре пункта, которые всплыли сами:

Роль и контраргументы выбираю я.

Зеркальная минута – повторяю дословно вашу последнюю фразу.

Карточки тона: Мягко / Чётко / Жёстко.

Три фразы: что хочу, почему важно, что предлагаю.

Я смотрел на эти слова и думал: «Эта работа – не сцена. Но, может быть, это честнее сцены». Я умел входить в интонации других, копировать их жесты, предугадывать гипотетические ответы. Это было бесполезным в театре, где предпочитают чужих людей с нужной внешностью. Но в жизни это может помочь говорить тем, кто боится.

Я вышел к стойке. Лера листала ленту новостей, откусывала яблоко. На экране мелькали одинаковые заголовки про курс валюты, пробки, новый гастрономический фестиваль.

– Если я повешу объявление, вы меня не выгоните? – спросил я.

– Смотря что в объявлении.

– «Репетиция трудных разговоров. 45 минут. Комната тринадцать». – Я поднял блокнот, как будто это был манифест.

Лера пожала плечами.

– Повесьте. Только красиво. И не маркером, который не пишет.

Я взял лист А4, написал аккуратным печатным «РЕПЕТИЦИЯ РАЗГОВОРОВ», ниже – четыре коротких пункта. Внизу – номер телефона. Присосками на стекло. Лист чуть выгнулся дугой и встал, как маленькая дверь, ведущая в отличную неизвестность.

– Вы верите в это? – спросил я.

– Я верю в людей, – сказала Лера. – Иногда они сами себя удивляют. Это приятно наблюдать. Плюс у нас будет контент для корпоративного Инстаграма, которого больше нет.

– Хорошая мотивация.

– Нормальная, – сказала она. – Идите уже. В школу опоздаете. А потом – к вашему отцу-начальнику.

На улице пахло мокрым асфальтом и тюльпанами, которые я нес в бумажном пакете. Я посмотрел на объявление ещё раз через стекло: буквы немного плясали от отражения улицы. Рядом кто-то приклеил рекламу: «Психолог. Помогу наладить отношения. Недорого». Я усмехнулся. Из нас двоих психолог из меня, наверное, хуже. Но я хотя бы честно не психолог.

По дороге в школу я вспомнил, как в детстве отец водил меня на стадион. Его шаги были ровные, как барабанная дробь. Он всегда хвалил чужих и учил меня не просить. «Настоящий мужчина не просит, он делает». Я всю жизнь делал вид, что не прошу, даже когда просил. Почти все мои роли были о том, как сделать вид.

В школе меня встретила женщина в синем костюме и с серьгами, похожими на крошечные спутники.

– Михаил Сергеевич? Спасибо, что пришли. Ирина – хорошая девочка, но у неё… – она чуть наклонила голову, – …сложности.

– Вы уже говорили это слово, – сказал я мягко. – Что конкретно?

– Она не хочет участвовать в общих активностях. Не отвечает, когда к ней обращаются. А девочки в классе… вы знаете, они бывают… – она остановилась, подбирая слова, – …прямолинейными.

– «Прямолинейными», – повторил я, как в «зеркальной минуте». – Вы имеете в виду…?

– Мы работаем с ситуацией, – учительница отступила к доске, будто в театральной мизансцене. – Просто нам нужна поддержка семьи. Ире важно чувствовать уверенность дома, чтобы в школе она могла… взаимодействовать.

Я кивнул. Внутри всё кипело: я хотел спросить, кто именно и что именно, хотел включить все свои три карточки и сказать чётко, но было ясно: сейчас не мой монолог. Я сказал: «Спасибо, что сказали. Мы поговорим». И впервые за день я понял, что это не пустая фраза. Я действительно поговорю. Или хотя бы попробую.

Ира стояла в коридоре у окна, смотрела на двор, где месили лужи двое мальчишек в одинаковых серых куртках. Тюльпаны в моём пакете казались слишком пёстрыми для этого серого.

– Привет, – сказал я.

– Привет, – сказала она, не отводя взгляда. – Ты пришёл.

– У нас договор: я прихожу.

– Мы никогда не договаривались, – сказала Ира. Сказала просто. Без злобы. Как факт.

Я протянул ей цветы. Она взяла, покрутила в пальцах резинку, перевязавшую стебли.

– Красиво, – сказала она. – Но не обязательно.

Я хотел сказать: «Мне хотелось». Я хотел объяснить, что цветы – это не взятка и не извинение, а сигнал: я вижу тебя. Я хотел сказать три фразы: что хочу, почему важно, что предлагаю. Вместо этого сказал:

– Я нашёл работу.

– Правда? – она повернулась ко мне. В её глазах вспыхнуло что-то вроде осторожной улыбки. – Сколько платят?

– Пока ничего, – признался я. – Но я повесил объявление. В коворкинге. «Репетиция трудных разговоров».

– Репетиция чего?

– Разговоров. Люди будут приходить и… мы будем тренировать, как сказать важное. И я буду играть тех, кому они это скажут.

Ира кивнула. Она часто кивала, когда не понимала, но хотела показать, что старается.

– Ты опять будешь играть, – сказала она. – Значит, это ты умеешь.

– Может быть, – сказал я. – Но теперь это про них. И – может быть – про нас.

Мы шли домой пешком. Дождь снова припустил, мелкий, как мука на столе у пекаря, от которого на щёках остаются белёсые разводы. Ира шла чуть впереди, я – на полшага сзади. Я думал о том, как вечером поеду к отцу в больницу, как он посмотрит на меня так, как будто я опять что-то не сдал. И о том, что сегодня, возможно, я всё-таки начал сдавать: не экзамен на сына, а свой собственный. На человека, который умеет говорить.

Дома Ира поставила тюльпаны в стакан. Вода была холодная, и стебли скрипнули в стекле. Она села за стол, достала тетрадь и открыла новую страницу. Написала наверху: «Пятница. Весна». Я стоял в дверях кухни и смотрел на её буквы. Когда-то я учил её писать «ж» – мы выводили петли вместе. Сейчас она писала быстрее меня, а иногда и жёстче.

– Пап, – сказала она, не отрывая глаз от тетради, – если они будут… ну… если будет… – она поискала слово, – …сложно, ты можешь со мной… репетировать?

Я сел напротив, положил на стол три карточки, которые носил в папке как талисман, и улыбнулся.

– Можем. Мягко, чётко или жёстко?

– Честно, – сказала Ира.

Я кивнул. Тишина в комнате была не пустой, а та самая – инструмент. Пятнадцать секунд, которые делают место для главного.

Я вдохнул и впервые за долгое время почувствовал, что слова – это не только то, что я продаю. Это то, что у меня всё ещё есть.

Мою кружку. На дне остаётся кофейная линия – как уровень прилива в самой маленькой чашке. На подоконнике высохшие следы капель – солнце наконец вышло, и стекло становится тёплым. Весна приподымает город за края, как скатерть. Сегодня я тоже чуть-чуть приподнял что-то – не город, не мир, только свою руку с карточками. Но, может, этого и достаточно, чтобы начать.

Глава 2. Объявление на стекле

Утро было прозрачным, будто город вымыл глаза. На стекле коворкинга мой лист держался на присосках и немного выгибался дугой – будто пытался сделать шаг наружу. «РЕПЕТИЦИЯ РАЗГОВОРОВ. 45 МИН.» Ниже четыре пункта. Рядом – афиша вебинара про тайм-менеджмент, ниже – объявления курьеров о подработке. Мой лист выглядел честнее всех: ничего лишнего, никаких обещаний про «успех за неделю».

Лера принесла тряпку и тщательно протёрла вокруг, чтобы не казалось, будто мы клеим на грязь.