Скажи мне это

– Так лучше, – сказала она, – чистая рамка прибавляет веса словам.

– Ты администратор или арт-директор?

– Здесь я всё, – ответила и подмигнула. – Даже служба контроля чудес. Сегодня чудес не будет.

Первый час никто не останавливался. Люди проходили мимо, глазели на себя в отражении, проверяли прическу, поправляли рюкзаки. Мой лист оставался невидимкой. Я сидел в холле с бумажным стаканом кофе и считал шаги – не вслух, по движениям плеч у проходящих. У кого-то спина прямая и упругая – владелец графиков и дедлайнов. У кого-то осанка вынута из розетки – вечная усталость. Эти люди и будут моими клиентами, думал я. Те, кому надо сказать важное, но язык крутит кольца и не ловит нужный узел.

– Вы слишком прилично написали, – Лера наклонилась к стеклу и вслух перечитала пункты. – Надо бы добавить что-нибудь хищное: «Прокачай голос», «Научись ставить границы за 45 минут».

– Тогда получится ярмарка. У меня не ярмарка.

– У вас лавка.

– Лавка честных слов.

– Хорошо звучит, – Лера постучала ногтем по стеклу. – Но клиенты пока не бегут.

Она пошла разбираться с курьерами, спорящими у ресепшена, а я поднялся в комнату и проверил маркеры – один действительно не писал, второй скрипел, третий оставлял следы, похожие на след дождя. Я заменил их на новые, отложил карточки «Мягко / Чётко / Жёстко», разровнял стопку чистых листов. Комната 13 ждала свой первый «сеанс».

Вернулся в холл. На диване юноша в худи рвал на мелкие кусочки бумажный стаканчик. Рядом девушка печатала в ноутбуке без остановки, у неё пальцы бегали быстро и уверенно, словно ей обещали премию за каждое слово. За стойкой Лера разговаривала с парой из соседнего офиса – улыбалась крайне вежливо, губы растягивались, глаза оставались спокойными. У неё получалось держать дистанцию так, что никто не обижался. Это редкий навык.

– У тебя когда-нибудь была любовь, из-за которой ты не хотела говорить? – спросил я, когда пара ушла.

– Это вопрос или заявка на «репетицию»?

– Исследование, – сказал я. – Ты внутри слов живёшь иначе, чем снаружи.

– Я внутри слов не живу, – пожала плечами Лера. – Я рядом с ними стою и смотрю, куда повернутся.

– Это из-за кого?

– Вопросы по одному, Морозов, – улыбнулась. – Лимит бесплатной терапии у вас на сегодня исчерпан.

Она ушла, оставив после себя шлейф мятных леденцов. Я опять сел у стекла. Лист чуть шелохнулся – входная дверь открылась и впустила в холл струю прохладного воздуха. Весна делала город терпимым, но ещё не обещала наград.

Позвонил отец.

– Ну? – сказал вместо приветствия. – Ты занят делом?

– Да, – отвечаю. – Жду клиента.

– Ждать – не дело. Дело – работать. Подумай об этом, сын. Мужчина должен приносить пользу, а не ожидание.

– Пап…

– Я всё сказал. Сегодня в восемь у меня процедура. Будь раньше. И без своих артистических «потом».

Связь оборвалась. Я положил телефон на стойку, словно это горячая крышка. Лера молча налила мне в стакан горячей воды – без комментариев. Иногда помощь выглядит именно так: не спрашивают, не лезут, просто ставят перед тобой тёплое.

– У меня сестра, – сказала Лера вдруг, – старшая. Банковский отдел ипотечных чудес. У неё всё раньше: учёба, свадьба, ипотека, ребёнок. Я у нас в семье – «творческая личность с незаконченным образованием».

– Творческая личность в коворкинге – звучит честнее, чем в рекламе шампуня.

– В рекламе шампуня платят, – ответила Лера. – А здесь – только доступ к кофемашине.

Я улыбнулся. Её ирония не ранила, потому что в каждом уколе слышалась забота. Она умела бросить фразу, которая не резала человека, а аккуратно подталкивала.

Ни звонков, ни сообщений. В перерывах между «ничего» я бродил по этажам: в стеклянных ячейках кипела чужая жизнь. Стартаперы спорили о логотипе на коробке для кормов: «Собака должна улыбаться глазами». Руководитель небольшой компании объяснял сотрудникам, почему «сейчас не время повышать». Молодая учительница проводила онлайн-урок и улыбалась экрану, а затем, выключив камеру, закрыла лицо ладонями. Я остановился возле лестницы, где двое спорили о том, кто должен вешать полку в студии – «ты обещал», «нет, ты». Каждый второй разговор мог закончиться моим объявлением, думал я, но у людей есть старая привычка – тянуть резину, пока не порвётся. Я эту привычку знаю отлично.

В обед Лера принесла мне контейнер с гречкой и запечённой курицей.

– Это что?

– Компенсация за отсутствие очереди к вашему стеклу. Ешьте. У меня на кухне лишнего нет, но сегодня щедрый день.

Мы сидели за маленьким столиком у окна. На улице суетились курьеры в разноцветных куртках, женщины с колясками ловко лавировали между самокатами, мужчина в сером пальто разговаривал по телефону слишком громко – отрывки фраз долетали до нас и оставались на стекле, как отпечатки пальцев.

– Я раньше работала в стартапе, – сказала Лера не сразу. – Продавали «голос бренда». Придумывали компаниям текст, который звучит «как будто они живые». Это смешно. Компания – не человек, голос ей не нужен, ей нужен доход. Но нам платили за слова.

– И как это кончилось?

– Кончилось тем, что нас сократили, а все придуманные «голоса» остались вверху сайтов, как вывески над пустыми складами. Тогда я пошла в коворкинг. Это честнее: сдаёшь комнату, получаешь деньги. Никто не делает вид, что спасает мир.

Она сказала «честнее» так, будто взвешивала на ладони два яблока. Я заметил у неё на запястье тонкий шрам – видимо, порезалась стеклом когда-то. У этих людей – у «администраторов мира» – свои отметины, которые не замечают посетители.

В три часа дня я снова перепроверил почту – пусто. Наклеил второй лист с объявлением возле лифта – там, где взгляд обязательно цепляется. Написал чуть крупнее телефон. Мелочь, а хочется верить: это поможет.

Под вечер в холле стало шумнее. В соседней переговорной кто-то праздновал закрытие сделки – шарики двинулись по потолку, кто-то громко смеялся, к спинкам стульев приклеили цифру «10%». Я смотрел на эти проценты и думал о баристе – её «десять» тоже может оказаться праздником. Если она вернётся. Если у неё хватит решимости дойти до финиша разговора, а не свернуть у самой кассы.

– Снимем лист? – спросила Лера, будто проверяя мою стойкость.

– Повисит ещё. У меня терпение крепче скотча.

– Это не терпение, – сказала она мягко. – Это упрямство, но оно вам сейчас полезнее.

Она отошла к стойке, и в этот момент дверь на улицу открылась. Прошла девушка в светлом пальто. Волосы собраны в небрежный пучок, из которого выбивались тонкие пряди – будто она спешила и не проверила зеркало. На лице – знакомая смесь стыда и решительности, у людей перед важным делом так бывает: внутри шумит страх, но по лицу это не видно. Я сразу узнал её – та самая бариста из новой главы моей новой жизни.

– Здравствуйте, – сказала она и сжала ремешок сумки так, что костяшки побелели. – Я сегодня пробовала… сказать начальнику. Не вышло. Он отмахнулся. Поэтому я… вернулась. Меня зовут Алина.

Имя прозвучало твёрдо, хотя сама она явно сомневалась в твёрдости всего остального. Алина была из тех девушек, которые кажутся младше, чем есть: тонкая, почти школьная фигура, большие глаза, но в зрачках – усталость, накопленная на утренних сменах. Руки жили своей жизнью: то теребили ремешок, то прятались в карманы, то снова выходили наружу, будто боялись стоять на месте. Умная – это читалось сразу: она строила фразу аккуратно, пыталась подобрать слово получше, даже когда сбивалась. Она смотрела на меня с осторожностью, в которой смешались просьба и вызов: «Ну, давайте, если вы умеете, докажите».

Я посмотрел на Леру. Та кивнула: «Комната 13 свободна». В её взгляде мелькнуло удовлетворение сотрудника, который запускал новый сервис и наконец увидел первого клиента.

– Пойдёмте, – сказал я Алине. – Возьмём ваш «потом» и сделаем из него «сейчас».

Мы вошли в переговорную. Дверь закрылась, отрезав наружный шум. На столе – мои карточки, маркеры, стопка чистых листов. Я поставил воду, предложил ей присесть, попросил положить телефон экраном вниз – такой маленький ритуал помогает сосредоточиться. Она послушалась.

– Начнём с того, где вы остановились, – сказал я. – Какая фраза была последней?

– «Давайте позже», – повторила она. – И я не знала, что ответить.

– Ответим. Но сначала соберём каркас. Три пункта вы помните?

– «Что хочу, почему важно, что предлагаю», – перечислила она.

– Отлично. А теперь – «тон». Выберите карточку.

Она взяла «Чётко», сжала в пальцах, будто это спасательный круг. И я понял: нужный момент наступил. Вот он – первый платный урок моей новой работы, где я не на сцене, не в массовке, не «Страж № 3». Здесь я – проводник чужой смелости. И, может быть, впервые за долгое время не вру самому себе про пользу.

Мы работали сорок минут. Алина несколько раз путалась, один раз хотела уйти и «не мучиться». Мы вернулись к началу, повторили её же слова моим голосом, отсеяли лишние извинения и собрали фразы заново. В конце она произнесла свою просьбу уверенно, без нажима, как факт. Это прозвучало ровно.

– В понедельник, – сказала она, собирая вещи. – Приду с цифрами.

– Придёте с результатом, – поправил я. – А если нет – с новым планом. Это тоже результат.

Когда она ушла, я сел, уставился на отражение в стекле и вдруг почувствовал то, ради чего, вероятно, стоило опрокинуть половину прежней жизни. Чужая благодарность у меня внутри не взрывается фейерверком. Она оседает простым теплом, похожим на свет карманного фонарика – не ослепляет, зато освещает ступеньку впереди.

– Поздравляю, – Лера появилась в дверях, прислонилась плечом к косяку. – Официально стало меньше пустых комнат.

– Я пока даже цену не назвал, – признался я.

– Она вернётся, – сказала Лера. – И не одна. У людей цепная реакция: кто-то один выходит и говорит, остальные идут следом.

– Это религия?

– Это двор, – усмехнулась она. – Мы все смотрим, кто первым вынес мусор, и тогда выносим свой.

Я засмеялся. Впервые за день смех вышел легко.

– Кстати, – Лера кивнула на телефон, – отец звонил ещё раз. Я сказала, что вы на приёме.

– Ты сказала моему отцу, что у меня приём?

– А что мне было говорить? «Ваш сын сидит и ждёт у стекла»? У мужчин старой школы от этого повышается давление.

– Спасибо, – сказал я. – За «приём» особенно.

Мы закрыли комнату. Я снял со стекла второй лист возле лифта – там уже кто-то поверх написал ручкой «сорок пять минут – мало». Улыбнулся. Для тех, кто годами молчит, и пять минут – храбрость. Сорок пять – почти подвиг.

Уже на улице я достал телефон и набрал сообщение Ире: «Как день? Готовлю ужин. Пельмени подходят?» Пришёл стикер с лицом кота и подписью «Ок». Для подростков «ок» – иногда лучше длинной благодарности.

Я сел в автобус – окна чуть запотели, прохожие оставляли на стекле ладонные круги, кто-то спорил о маршрутке, водитель выкручивал радио на старый рок. Весна продвигалась через город неторопливо: лужи отступали, асфальт становился темнее, в киосках появились клубника и черешня по ценам, за которые моя зарплата сказала бы: «нет». Я ехал к отцу – рано, не в последний момент. Решил зайти до восьми. Хватит откладывать встречу, которую всё равно не обойти. У меня появился язык, который можно приложить к любой двери. Осталось открыть две – самую сложную и самую важную.

Перед больницей я свернул в магазин за яблоками – зелёными, он другие не признаёт. Продавщица дала пакет, улыбнулась: «Отцу?» Я кивнул. У опытных продавцов есть интуиция, способная заменить психолога. Сумка потяжелела, но шаг стал легче. Вечером мы поговорим. Не про искусство, не про «дело жизни». Про простые вещи: что я делаю, зачем мне это, и почему мне важен он. И ещё скажу, что у меня получилось помочь одной девушке начать свой разговор. Может, это звучит скромно, зато честно.

А в понедельник вернётся Алина. И, возможно, за ней кто-то ещё. Жизнь редко меняется толпой. Сначала приходит один человек и надевает на твоё объявление взгляд, который держит его крепче любого скотча.