Апрель, которого не было

Пролог.

– Мне вот тут книжка попалась, – начал Влад, – «Император из стали» называется, автор – Сергей Васильев, – Влад сделал многозначительную паузу, – был ведь у российской империи шанс, провести модернизацию, избежать революции… в книге это подробно описано… но, глупый Николай…

– Я тоже читал эту книгу, – ответил Андрей, – но там автор вселил в тело императора Иосифа Сталина, этого мастодонта мировой политики, с его опытом и его знаниями… и, к тому же, повествование начинается в 1900 году, когда все можно было бы изменить…

Друзья помолчали, обдумывая сказанное. Тема, затронутая Владом, была интересной для Андрея, который очень увлекался альтернативной историей и, отчасти, Дмитрию, как профессиональному исследователю исторических материалов, хотя он, как ученый, не верящий в мистику, слушал друзей со снисходительной улыбкой, но решил тоже поддержать тему:

– Да, – наконец сказал Дмитрий, – если бы можно было начать все сначала в 1900 году, зная историю и имея опыт, то можно было бы историю пустить по другому пути… – он улыбнулся,– но, представь, что было бы, если бы в тело Николая II вселили бы не товарища Сталина, а, например, тебя, и не в 1900 году, а, допустим, первого или второго марта 1917 года, когда от Николая отвернулись все, и даже те люди, которых он считал самыми преданными, от него отвернулись и требовали отречения?

– Да…, – протянул Влад, – что бы было?

– Нет, ты скажи, не только что бы было, а как бы поступил ты, на месте Николая? – Настаивал Андрей…

– Ну… отречение было скорее всего неизбежно, закономерно – пробормотал Влад, хотя… там, на месте, это было бы, наверное, виднее…

Друзья посудачили еще немного и разошлись по домам. Завтра был новый рабочий день и у всех были еще свои дела…

«Действительно, что бы я делал, если бы оказался на месте Николая II первого марта 1917 года…?» – эта мысль не оставляла Владислава в покое еще некоторое время, но, не находя конструктивного решения в такой ситуации, быстро притупилась. Владислав не был профессиональным историком, не увлекался политикой, и даже, никогда не был на высоких руководящих должностях.

«Глупая получилась дискуссия…», думал Владислав, идя по вечерней улице, «…и зачем я только задал этот вопрос…». На самом деле, он, хоть и не был историком, историей интересовался, много читал и об этом времени, когда история России сделала крутой поворот, много думал.

Влад шел, не глядя по сторонам и думая о своем, когда внезапно, возник свет фар, гудок автомобиля и он замер, созерцая громаду грузовика, неумолимо надвигающегося на него.

«Эх, подумал он, вот так потом и рождаются сказки про переселение душ…», – мысль не успела завершить свое логическое течение, так как через мгновение был удар и его сознание накрыла тьма…

Глава первая

Сознание вернулось резко, с ощущением глубокого, ледяного холода, пробирающего до костей. Влад попытался пошевелиться, но тело не слушалось, будто закованное в свинец. Он лежал на чем-то жестком и неровном, не на асфальте. Сквозь тяжелые веки пробивался тусклый, желтоватый свет. Где-то рядом слышалось приглушенное бормотание, стук каблуков по деревянному полу и далекий, протяжный гудок паровоза. Запах… запах был странным: пыль, старая древесина, лампадное масло и что-то еще, неуловимо знакомое – запах больницы или казармы?

– Ваше Величество, вам плохо? – голос прозвучал совсем рядом, тревожный, почтительный, но с дрожью неуверенности. Мужской голос, низкий, с легким акцентом. Влад заставил себя открыть глаза. Над ним склонилось лицо в военной форме незнакомого покроя – темно-зеленый мундир с золотыми пуговицами и погонами, увенчанными вензелями. Лицо было бледным, с натянутой улыбкой, глаза бегали.

«Кто это? Где я?» – мысли путались, голова гудела от боли. Он попытался поднять руку, но лишь слабо шевельнул пальцами. На руке, лежащей на груди, он увидел не свою знакомую кожу, а бледную, тонкую кисть с длинными пальцами и… перстень с большим рубином. Чужой перстень. Чужая рука.

– Ваше Величество? Николай Александрович? – голос повторил, настойчивее.

«Николай?» – прошептал Влад, не узнавая собственного голоса. Звук был хриплым, слабым. Он с трудом повернул голову. Взгляд упал на высокое, узкое окно. За ним, в предрассветной мгле, маячили очертания зданий, каких-то башен. Не Питер. Совсем не Питер. И не больница. Он лежал на походной кровати в просторном, но аскетичном кабинете. На стенах – карты, испещренные линиями фронтов. На столе – беспорядочно разбросанные бумаги, телеграфный аппарат, чернильница. В углу – походная икона в киоте. Морозный воздух проникал сквозь щели в раме. Он чувствовал этот холод на щеках, слышал скрип дерева под чьими-то шагами за дверью, ощущал кисловатый привкус страха во рту. Это было слишком реально. Слишком детально. Слишком… не его жизнь.

Предположение, нет, ужасная догадка, холодная и невероятная, пронзила его сквозь туман. Он медленно перевел взгляд с руки на окружающее. Он лежал не на земле, а на жестком диване, обитом потертым бархатом. Сводчатый потолок, массивная люстра с керосиновыми лампами, тускло освещавшая стены, увешанные портретами в золоченых рамах и.… картами военных действий. За окном, в кромешной тьме, снова протяжно завыл паровоз. Запах пыли, масла и пота смешивался с ароматом дорогого табака. В комнате, кроме склонившегося военного, стояли еще двое: один – сухой, с острым взглядом и седыми баками, другой – молодой офицер, бледный как смерть, нервно теребящий фуражку. Все в одинаковых мундирах. Все смотрели на него с немым ожиданием и.… страхом.

«Псков. Штаб Северного фронта. Вечер 1 марта 1917 года.» – фрагменты прочитанных книг, исторических справок врезались в сознание, как осколки.

«Генерал Рузский.», – лицо склонившегося над ним совпало с фотографиями.

«Данилов.1, Щеглов.2», – имена всплыли сами собой.

А он… он был в теле человека, который через сутки подпишет отречение. Человека, обреченного на гибель. Паника, дикая и всепоглощающая, сжала горло. Он хотел закричать, вскочить, бежать, но тело императора оставалось вялым, отяжелевшим от недавнего приступа, о котором он смутно помнил – нервный срыв Николая перед встречей с Рузским. Он мог лишь слабо покачать головой, выдавив хрип:

«Воды…» – Щеглов метнулся к графину. Рузский обменялся быстрым, тяжелым взглядом с Даниловым.

– Ваше Величество, события в Петрограде приняли… необратимый характер, – начал Рузский, его голос был гладким, как лед, но в глазах читалась тревога. – Временный комитет Госдумы взял власть. Войска переходят на их сторону. Генерал Алексеев… поддерживает их требования. – Он сделал паузу, втягивая воздух. – Они настаивают на немедленном образовании ответственного министерства. Иначе… иначе грозят полным хаосом, развалом фронта.

Влад – Николай – ощутил, как холодный пот выступил на спине под грубой тканью мундира.

«Ответственное министерство…»

Формула капитуляции. Шаг к пропасти. Он помнил, как в истории Рузский часами давил на настоящего Николая, выбивая эту уступку, зная, что она уже ничего не изменит. Вода, поданная Щегловым, обожгла горло, но прояснила мысли. Паника отступила, сменившись ледяной ясностью: «Они все уже предали. Рузский, Алексеев, Родзянко… Они играют в свою игру. А я.… я знаю, чем это кончится для всех.»

Он медленно поднялся, опираясь на локти, чувствуя, как дрожь в руках постепенно стихает. Глаза генералов были прикованы к нему. В них читалось не столько беспокойство за его состояние, сколько нетерпение: ждали слабого, сломленного царя, готового подписать свою погибель.

«Нет» – мысль пронеслась, острая и ясная. – «Я знаю, что будет завтра. Знаю, что будет через год. Знаю, как умрут они все – и эти предатели, и я сам, если сдамся сейчас.»

Вода подействовала; сознание прояснилось, будто туман рассеялся, оставив лишь холодную, режущую реальность. Он был в ловушке истории, но знал каждый ее поворот.

– Генерал Рузский, – голос прозвучал неожиданно твердо, даже для него самого. Хрипловатый, но неожиданно, без прежней апатии Николая. – Вы говорите о хаосе и развале фронта. А кто, по-вашему, сеет этот хаос? Те, кто поднял мятеж в столице, пока армия воюет? – Он удержал взгляд Рузского, не позволяя тому отвести глаза. Генерал слегка отпрянул, удивленный тоном. Данилов переступил с ноги на ногу, Щеглов замер с графином в руке. В комнате повисло напряженное молчание, нарушаемое лишь потрескиванием дров в печи и далеким гулом вокзала.

Влад ощущал каждую складку мундира, каждую пылинку в воздухе.

«Они ждут сломленного человека. Но я – не он. И я знаю их будущее.» – Мысль обожгла. Рузский, этот «верный слуга», через год будет арестован большевиками и расстрелян. Алексеев умрет от болезни в бегах. Родзянко сгинет в эмиграции. Все они – пешки в игре, которую уже проиграли. Он медленно, с усилием, но без прежней слабости, опустил ноги с дивана на прохладный деревянный пол. Ботинки были чужими, тесными.

– Где мой начальник штаба? Где генерал Алексеев? —спросил он, подчеркнуто небрежно, глядя мимо Рузского в окно, где маячили силуэты вагонов.

– Его телеграммы… они требуют решительных мер, Ваше Величество. Но время упущено, – начал Рузский, но Влад резко перебил.

– Время упущено «вами», генерал. Петроград горит, а вы здесь толкуете о капитуляции перед мятежниками. – голос звучал металлически, непривычно для слуха генералов. Данилов вздрогнул. Влад встал во весь рост, ощущая слабость в ногах, но пряча ее за резким жестом руки. – Ваши телеграммы, генерал Рузский, ваши переговоры с Родзянко… Они пахнут не верностью, а предательством. Вы уже решили мою судьбу без меня? – Он сделал шаг вперед, заставляя Рузского инстинктивно отступить. В глазах генерала мелькнул настоящий страх – не за империю, а за себя.

«Он боится разоблачения. Сейчас…»

Щеглов неловко поставил графин, вода расплескалась. Данилов закашлялся, отводя взгляд. Влад почувствовал власть этого момента – власть знания. Они думали, что имеют дело с сломленным Николаем. Они ошибались.

– Ваше Величество, я клянусь… – начал Рузский, но Влад резко поднял руку с рубиновым перстнем. Жест императорский, властный, непривычно резкий.

– Клятвы теперь не нужны, генерал. Нужны действия, – он медленно прошелся по комнате, ощущая скрип половиц под чужими сапогами. Остановился у карты Северного фронта. Линия фронта была стабильна, войска на месте. – Петроград – это гнойник. Но армия – вот она. Здоровая. Верная, – Он обернулся. – Где генерал Иванов? Где его корпус?

Рузский растерянно заморгал:

– Его… его эшелоны задержаны на подходах к столице. Приказом комиссара Бубликова…

– Бубликова? – Влад резко повернулся, и генералы невольно выпрямились, – комиссар? Назначенный кем? Мятежниками? Вы, главнокомандующий фронтом, позволяете какому-то самозваному комиссару диктовать вам, куда двигать войска?

Его голос, тихий и ледяной, резал воздух острее крика:

– Генерал Иванов назначен «мной» для наведения порядка. Его корпус – моя воля. А вы позволили его остановить? – Он видел, как побелели костяшки пальцев Рузского, сжавших фуражку. Данилов потупился. Щеглов замер, как статуя. Страх в комнате стал осязаемым, смешавшись с запахом пыли и пота.

«Они поняли. Они поняли, что я вижу их игру.»

Влад подошел к столу, уставленному телеграфными аппаратами и бумагами. Его взгляд упал на листок с текстом готового манифеста об ответственном министерстве – капитуляции. Он медленно взял его, ощущая тонкость бумаги, шероховатость чернил. Генералы затаили дыхание. Вместо того чтобы подписать, он скомкал листок в кулак с чужим, но внезапно сильным хватом и швырнул клубок бумаги в камин. Огонь жадно охватил его, осветив лица генералов всполохами тревоги и непонимания.

– Этот путь ведет в пропасть. Для всех нас, – он повернулся к ним, спиной к огню, его тень гигантской и зыбкой легла на карту России. – Вы говорите о спасении России? Спасение России – это порядок. Закон. Армия на фронте. А не торг с узурпаторами.

Рузский сделал шаг вперед, его лицо было серым от напряжения, голос дрогнул от подавленной ярости:

– Ваше Императорское Величество! Прочтите! – Он протянул новую телеграмму, едва не роняя ее, – От генерала Алексеева! Из Ставки! – Его пальцы нервно барабанили по столу, – он… он поддерживает требование Думы! Все командующие фронтами… они телеграфируют одно и то же! Отречение – единственный выход предотвратить хаос и братоубийство! – Рузский почти выкрикнул последние слова, его глаза метались между Владом и Даниловым, ища поддержки. Запах страха смешался с запахом горящей бумаги и пыли.

Влад взял телеграмму. Бумага была холодной и шершавой под пальцами:

«Беспорядки в Петрограде и Москве, без всякого сомнения, перекинутся в другие большие центры России, и будет окончательно расстроено и без того неудовлетворительное функционирование железных дорог. А так как армия почти ничего не имеет в своих базисных магазинах и живёт только подвозом, то нарушение правильного функционирования тыла будет для армии гибельно, в ней начнется голод и возможны беспорядки. Революция в России, а последняя неминуема, раз начнутся беспорядки в тылу, – знаменует собой позорное окончание войны со всеми тяжёлыми для России последствиями. Армия слишком тесно связана с жизнью тыла, и с уверенностью можно сказать, что волнения в тылу вызовут таковые же в армии. Требовать от армии, чтобы она спокойно сражалась, когда в тылу идет революция, невозможно.

Нынешний молодой состав армии и офицерский состав, в среде которого громадный процент призванных из запаса и произведенных в офицеры из высших учебных заведений, не дает никаких оснований считать, что армия не будет реагировать на то, что будет происходить в России…. Пока не поздно, необходимо принять меры к успокоению населения и восстановить нормальную жизнь в стране.

Подавление беспорядков силою, при нынешних условиях, опасно и приведет Россию и армию к гибели. Пока Государственная дума старается водворить возможный порядок, но, если от Вашего Императорского Величества не последует акта, способствующего общему успокоению, власть завтра же перейдет в руки крайних элементов, и Россия переживет все ужасы революции. Умоляю Ваше Величество, ради спасения России и династии, поставить во главе правительства лицо, которому бы верила Россия и поручить ему образовать кабинет.

В настоящее время это единственное спасение. Медлить невозможно и необходимо это провести безотлагательно.

Докладывающие Вашему Величеству противное, бессознательно и преступно ведут Россию к гибели и позору и создают опасность для династии Вашего Императорского Величества»

Подпись: Генерал Алексеев.

Влад-Николай медленно опустил телеграмму. Бумага хрустнула в его сжатых пальцах. Слова Алексеева, командующего всей армией, были не просьбой – это был приговор, вынесенный высшим генералитетом.

«Предательство. Полное и окончательное…» – он поднял глаза. Рузский стоял, выпрямившись, с мрачным торжеством в глазах. Данилов избегал его взгляда. Щеглов был бледен как смерть. Воздух в вагоне стал густым, как смола, пропитанный напряжением и запахом горящей бумаги. Каждый нерв во Владе кричал о ловушке. Они все – Рузский, Алексеев, командующие фронтами – сговорились. Они не хотели спасать Империю. Они хотели спасти свои шкуры, сдав его мятежникам. Мысль о подписании отречения вызывала физическую тошноту. – «Нет. Никогда!»

Он резко шагнул к столу, отбрасывая телеграмму. Его движение было таким внезапным, что Рузский инстинктивно отпрянул:

– Генерал Рузский, – голос Влада звучал металлически, лишенный прежней ледяной тишины, теперь в нем была твердость, – вы утверждаете, что армия требует моего отречения? Что она не будет сражаться? – Он не сводил глаз с Рузского, видя, как тот напрягся под этим взглядом. – Дайте мне прямую связь со Ставкой. Сейчас. С генералом Алексеевым. Лично. И с командующими фронтами. Я услышу это от них самих. – Его требование повисло в тишине. Рузский колебался, его уверенность дрогнула. «Прямой разговор?» Это не входило в их планы. Данилов нервно кашлянул.

Генерал Рузский сделал шаг назад, его лицо покрылось испариной. Он стоял, игнорируя боль:

– Ваше Величество, – его голос был хриплым, но твердым, – телеграмма Алексеева выражает общее мнение командования. Армия… – он замолчал под взглядом Влада, который не моргнул, – армия устала. Солдаты братаются с мятежниками. Они не поймут Вашего упорства.

Влад заметил, как Щеглов, молчавший до сих пор, чуть кивнул Рузскому – знак поддержки. «Все они тут против меня». Мысль пронзила его острой яростью:

– Я не спрашивал о ваших домыслах, генерал, – Влад перебил его, голос стал громче, заполняя вагон, я приказал: «связь со Ставкой. Немедленно.» – Или вы отказываетесь выполнять приказ вашего Императора? – Он подчеркнул последние слова, глядя прямо в глаза Рузскому.

Вызов был брошен. Открыто. Запах дыма от камина смешивался с запахом пота и страха.

Данилов резко двинулся к телеграфному аппарату:

– Я.… я попробую установить связь, Ваше Величество, – его пальцы дрожали, когда он начал набирать код Ставки. Рузский молчал, его челюсти были сжаты. Щеглов стоял неподвижно, бледный как полотно. Влад подошел к окну. За стеклом, в темноте, виднелись огни Пскова – тихого, пока еще спокойного города. «Они думают, что я сломлен.» Он чувствовал напряжение в воздухе, ожидание взрыва. Его сердце билось часто, но руки не дрожали. «Я не Николай. Я выживу…»

Телеграфный аппарат вдруг застрекотал с бешеной скоростью, прерывая Данилова. Все взгляды устремились к нему. Данилов схватил ленту, его глаза расширились от ужаса:

– Ваше Величество! – Его голос сорвался, – телеграмма из Ставки! Адмирал Русин телеграфирует… – он глотнул воздух, – Кронштадт… в Кронштадте полная анархия! Военный губернатор Вирен убит толпой матросов! Офицеры арестованы или… или растерзаны! – Он почти выкрикнул последнее слово. Рузский побледнел еще больше. Щеглов перекрестился.

Данилов продолжил, переводя взгляд на следующую ленту, руки тряслись:

– И… Москва! Москва охвачена восстанием! Гарнизонные части переходят на сторону мятежников! Генерал-губернатор бежал! – Он поднял глаза на Влада, полные отчаяния. – Ваше Величество, это… это катастрофа. Ключевые крепости пали!

Запах страха в вагоне стал осязаемым, смешиваясь с железным привкусом крови и гарью от сожженного манифеста. Влад-Николай стоял неподвижно у окна, спиной к ним. Огни Пскова казались теперь не спокойными огоньками, а тревожными маяками над пропастью.

«Кронштадт пал. Москва горит.» – Слова Алексеева о «гибели армии» обретали чудовищную плоть.

Рузский заговорил сдавленно, торопясь воспользоваться моментом:

– Вы видите? Вся Россия в огне! Ваше Величество! Отречение теперь единственный шанс остановить кровопролитие! – Его голос дрожал от смеси страха и надежды.

Влад медленно повернулся. Его лицо в свете керосиновой лампы было каменным, но в глазах горел холодный огонь:

– Генерал Рузский, – он произнес тихо, заставляя всех замереть, – вы упомянули Родзянко. Гучкова. Милюкова, – он сделал паузу, переходя к столу с телеграфными лентами, – где они сейчас? В Петрограде? В Таврическом дворце? – Его пальцы скользнули по бумаге с сообщением о Москве. – Или уже здесь? На станции Дно? В Пскове? – Вопросы висели в воздухе острыми осколками. Рузский потупил взгляд. Данилов нервно переступил с ноги на ногу.

Щеглов вдруг выступил вперед, его голос дрожал:

– Ваше Величество… Гучков и Шульгин… они выехали из Петрограда. Направление – Псков. Их поезд… – он замолчал, увидев, как император сжимает кулаки, – они уже в пути!

Мысль пронзила сознание как нож. Эти люди везли с собой готовый манифест об отречении – документ смерти империи. Их приближение ощущалось физически, как сжатие петли на горле.

Влад резко обернулся к Рузскому:

– Вы слышите, генерал? Они едут не просить. Они едут требовать. Как палачи, его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по бледному лицу командующего фронтом, по дрожащим рукам Данилова, по перекошенному от ужаса лицу Щеглова. «Они уже сдались.» Воздух в вагоне гудел от напряжения, пахнущий порохом, кровью и страхом. Он видел их мысли – эти генералы уже мысленно передавали его мятежникам, как трофей. Предательство было не в будущем – оно дышало здесь и сейчас.

Он шагнул к карте, висевшей на стене вагона. Его палец, чуждый и знакомый одновременно, скользнул по линиям железных дорог: Петроград – Псков – Дно – Вязьма – Могилев. Тонкие чернильные нити, связующие империю, которую они предали. Его палец остановился на Пскове. Здесь он стоял. Здесь они его держали. А там, на западе, за линией фронта, обозначенной жирным красным карандашом, был враг – немцы. Настоящий враг. Его палец резко двинулся на юг, к Дно. Туда, где уже мчался поезд Гучкова и Шульгина с их смертоносным манифестом:

– Генерал Рузский, – голос Влада был тише шелеста телеграфной ленты, но резал как нож, -сколько времени у нас до их прибытия?

Рузский напрягся, капли пота выступили на висках:

– Часы, Ваше Императорское Величество. Не более шести. Поезд Гучкова вышел из Петрограда три часа назад. Он идет с максимальной скоростью, – его глаза метнулись к Данилову, ища подтверждения. Тот кивнул, не поднимая головы.

Нелепая сабля больно ударила Влада по ноге при повороте. Он, (или уже Николай?) Снял ножны с ремня. Тяжелая кавалерийская шашка – символ власти, ставший сейчас лишь неудобной помехой в тесном вагоне. Он бросил ее на диван с глухим стуком:

– Щеглов! – молодой офицер подскочил, едва не опрокинув стул.

– Ваше Величество? – Влад посмотрел на него пристально. Глаза Щеглова горели лихорадочной преданностью – редкий островок в море страха и нерешительности.

– У вас есть Маузер? – Щеглов замер на мгновение, затем быстро расстегнул кобуру на поясе.

– Да, Ваше Величество, с собой, —он протянул компактный пистолет Mauser C96 в деревянной кобуре-прикладе. Влад взял его. Холодный металл, знакомый вес. Он никогда не держал в руках настоящего боевого маузера, только музейные экспонаты. Но пальцы сами нашли предохранитель, привычное движение руки Влада слилось с мышечной памятью Николая. Он пристегнул кобуру к своему поясу вместо сабли. Тяжесть у бедра была другой – не парадной, а смертельной и практичной.

– Спасибо, поручик. Это полезнее сейчас… – Щеглов вытянулся, его лицо сияло. Этот жест доверия значил больше любых слов.

Рузский наблюдал за этим молча, его лицо было непроницаемой маской, но пальцы нервно перебирали золотые галуны на рукаве. Данилов стоял у телеграфа, будто прирос к аппарату, избегая встретиться взглядом с императором. Влад подошел к карте снова. Его палец ткнул в Псков:

– Здесь мы, – он провел линию на юг, к Дно, – здесь они. И наконец, резко двинул палец на запад, к линии фронта, где красные флажки обозначали позиции Северного фронта. – А здесь – армия. Ваша армия, генерал Рузский.

Он повернулся к командующему:

– Вы утверждаете, что она разложена? Что солдаты братаются с мятежниками? – Рузский сделал шаг вперед, пытаясь собрать остатки авторитета.

– Ваше Величество, телеграммы с фронтов…

– Телеграммы! – Влад отрезал резко, я видел телеграммы. Я хочу услышать голос командира корпуса. Полка. Батальона. Солдата в окопе! Не генерала в теплом штабе, который уже сдался! – его голос поднялся, заполняя вагон:

– Данилов! Немедленно! Связь с командующим 12-й армией генералом Радко-Дмитриевым. В Риге. Прямо сейчас. Я буду говорить с ним лично.

Данилов бросился к аппарату, его пальцы застучали по ключу. Рузский побледнел еще больше:

– Ваше Величество, это… несвоевременно. Ситуация…

– Ситуация, генерал, – Влад перебил его, подойдя вплотную, – заключается в том, что вы либо выполняете приказ вашего Верховного Главнокомандующего, либо…

Он не договорил, но его рука непроизвольно легла на рукоять маузера у бедра. Молчание стало гнетущим. Только треск телеграфа нарушал тишину. Влад чувствовал холодный пот на спине под мундиром. «Они сломали Николая страхом. Меня – не сломают.» Он видел страх в глазах Рузского, замешательство Данилова, пылающую преданность Щеглова.

Аппарат вдруг ожил, застрекотав с новой силой. Данилов схватил ленту, глаза бегали по строчкам:

– Ваше Величество! Ответ! Генерал Радко-Дмитриев на линии! Он… он готов принять Ваши указания! – Рузский ахнул, будто получил удар. Влад шагнул к аппарату, отстраняя Данилова. Он взял ключ. «Говори как император.»

– Генерал Радко-Дмитриев. Это Николай Второй. Докладывайте немедленно: положение армии на вашем участке фронта. Честно, он отпустил ключ. Ожидание длилось вечность. Все замерли, вглядываясь в молчащий аппарат. Потом он застучал снова. Данилов переводил вслух, голос дрожал от изумления: