Апрель, которого не было

– Гвардейцы! Предатели в Петрограде украли Россию. Они гноят ее в думских спорах, пока германцы стоят у ворот! – Он видел, как сжимаются кулаки на эфесах шашек. – Я веду вас не в бой – я веду вас спасать Отечество. За мной – в Москву! Там решается судьба Империи!

Рык «Ура!» потряс перрон, сабли взметнулись в серый воздух. Это была не присяга – это был клич войны. Казаки сели в седла, образуя живое кольцо вокруг царского вагона. Поезд тронулся на восток, к первой столице.

В вагоне Влад схватил телеграфный бланк. Перо летело по бумаге, оставляя черные, размашистые строчки: «Ко всем Губернаторам, Градоначальникам и Начальникам гарнизонов. Самозванцы в Петрограде посягнули на священную власть Помазанника Божьего. Приказываю: игнорировать любые распоряжения так называемого Временного правительства. Вся полнота власти принадлежит Мне. Неповиновение – государственная измена. Николай II.» Он бросил лист оператору:

«Передавать открытым текстом. Повторять каждый час». Этот приказ, как набат, должен был прозвучать в каждой канцелярии, на каждом телеграфе империи.

Телеграфный аппарат взорвался треском. Оператор выпрямился, лицо серое:

– Ваше Величество! Экстренно из Москвы! Комендант Чебыкин… телеграфирует, что гарнизонный совет солдатских депутатов требует его отставки! Бастующие рабочие блокируют вокзалы8! Влад стиснул зубы. Хаос нарастал как снежный ком:

– Ответ Чебыкину. Лично. Шифр «Столп», – диктовал он: «Генерал. Держитесь. Корнилов идет к вам с дивизиями. Я въезжаю в Москву через шесть часов. Сдадите город – повешу вас первым. Царь». Жесткость была единственным языком, который понимали колеблющиеся.

Поезд мчался через разъезды, мимо замерших товарных составов. У станции Вязьма толпа рабочих с красными флагами попыталась перекрыть путь. Казаки Хана Нахичеванского выдвинулись вперед, шашки сверкнули в скупом свете. «Расступиться по приказу Императора!» – рявкнул ханский ротмистр. Мгновение нерешительности – и толпа рассеялась перед сталью и решимостью. Ни одного выстрела. Влад наблюдал из окна, холодный пот на спине. Каждая верста к Москве была полем боя.

Телеграф в вагоне трещал без передышки. Деникин докладывал: корпус Корнилова, снявшись с оршанских позиций, рвался к Смоленску на всех парах. «Ждите удара по тылам мятежников к полудню». Но сводка из Москвы леденила душу: Чебыкин сообщал, что солдатский комитет, не подчиняющийся ни ему, ни временному правительству, захватил арсенал. На улицах – баррикады. «Ваше Величество, въезд на вокзал невозможен. Они поставили орудия». Влад разорвал телеграмму. «Ответьте Чебыкину: «Держите Кремль. Корнилов бьет в спину бунтовщикам. Я войду в Москву через Николаевский вокзал. Если пушка выстрелит в Царя – вся Россия узнает, кто предатель».

Хан Нахичеванский стоял у карты, его палец с рубиновым перстнем впился в станцию Тверь:

«Обход, Ваше Величество. Там – верный казачий эскадрон есаула Калмыкова».

Влад кивнул. Риск был велик, но прямой путь в пекло – безумие. Поезд свернул на северный путь, оставляя главную магистраль. Казаки Хана рассыпались цепью вдоль состава, глаза впились в туманные перелески. Каждый куст таил угрозу.

Под Тверью их встретил Калмыков – молодой есаул с обветренным лицом. Его донцы, заросшие, дикие, окружили поезд:

– Ваше Величество! В Москве – ад. Чебыкин заперт в Кремле с горсткой юнкеров. Вокзалы у комитетов и временного правительства. Он плюнул. – Но мои пластуны в городе. Ждут знака. Влад схватил его за плечо:

– Знак – это Я. Вези меня к Николаевскому вокзалу. Тихо.

Поезд остановился в версте от города. Казаки Хана и Калмыкова спешились, обматывая копыта коней тряпьем. Влад сбросил шинель, остался в простом мундире. Шли лесом, крадучись, к запасным путям товарной станции. В предрассветной мгле силуэты путей и складов напоминали крепость. Внезапно лязгнул затвор винтовки:

– Стой! Кто идет? – голос хриплый, пьяный. Калмыков шагнул вперед.

– Свои, дурак! С водкой для комитета! Сомнение в голосе часового:

– Пароль? Калмыков выхватил наган. Выстрел грохнул эхом. Часовой рухнул.

– Вперед! – прошипел генерал. Казаки ринулись к вокзалу с шашками наголо.

Внутри царил хаос. Солдаты без поясов спали на тюках, у пулемета на перроне дежурил один молодой солдат в шинели до пят. Казаки Калмыкова бесшумно перерезали телефонные провода. Влад шагнул к пулемету. Юнец вскинул голову, глаза расширились:

– Царь… – прошептал он. Влад выхватил у него винтовку:

– Спи, солдат. Твой пост – снят. Казаки уже занимали ключевые точки. Генерал Хан Нахичеванский подал сигнал ракетой – зеленый огонь рассек серое небо.

За Николаевским вокзалом началась пальба. Корнилов атаковал. Слышно было, как его горные пушки бьют по баррикадам у Каланчевки. Влад схватил телефон вокзальной будки:

– Чебыкин! Я на Николаевском! Держи фронт! Корнилов идет с запада! В трубке – хрип, выстрелы.

– Ваше… Величество… Юнкера контратакуют… к вокзалу… Связь прервалась. Влад бросил трубку:

– Калмыков! К Кремлю! – Казаки Калмыкова уже седлали коней, захваченных в станционных конюшнях. Калмыков вскочил на вороного жеребца:

«Сабли – наголо! «За Царя и Отечество!» – крикнул он, и сотня клинков взметнулась в ответ. Они вынеслись на площадь перед вокзалом, где уже рвались снаряды Корнилова. Красные флаги на баррикадах мелькали, как кровавые пятна. Казаки Хана, прикрывая царя, рубили направо и налево. Влад скакал за ними сквозь дым, видя, как солдаты мятежного гарнизона, узнав его, бросают винтовки и падают на колени. Его имя, его вид – живой Царь в седле – действовали сильнее пуль.

Они прорвались к Ильинке. Здесь баррикады были выше, стрельба – яростней. Пуля просвистела у виска Влада, сбив папаху с казака позади. Внезапно из переулка выдвинулся конный отряд – Пластуны Калмыкова! Они рубили шашками, расчищая путь к Кремлю.

«Ура Царю!» – заревела сотня глоток. Влад увидел Спасскую башню. Над ней – еще императорский орел. Чебыкин держался.

У Боровицких ворот стояли юнкера. Их командир, белый от пороховой гари, рухнул на колени:

– Ваше Величество! Мы… мы отбивали ворота три раза… Влад соскочил с коня, поднял офицера:

– Россия вас не забудет. – За стенами грохотали орудия Корнилова – его «дикая дивизия» била по мятежным батареям у Яузы. Москва горела, но Кремль был Царским.

Владимирская зала Грановитой палаты встретила их гулким эхом шагов. Чебыкин, перевязанный, шатаясь, вышел навстречу:

– Ваше Величество… гарнизон… Влад не дал договорить:

– Генерал, вы устояли. Теперь – приказ: поднять Императорский штандарт над Спасской башней. Сейчас же! Чебыкин выпрямился:

– Есть! – Его глаза горели. Это был не флаг – символ живой власти.

Солдаты вынесли тяжелый, расшитый золотом штандарт. Полотнище, с вышитым двуглавым орлом, казалось, излучало собственный свет в полумраке залы. Влад провел рукой по прохладному полотнищу:

– Пусть вся Москва видит – Царь в Кремле, – он повернулся к Калмыкову:

– Есаул, ваши пластуны обеспечат подъем. Если хоть одна пуля долетит до башни – ответите головой. Казак щелкнул каблуками:

– Не извольте сомневаться, Ваше Величество! Обеспечим!

Они вышли на Соборную площадь. Рассвет уже золотил купола Успенского собора, но воздух все еще звенел от выстрелов. Корнилов бился где-то у Красных ворот, грохот его орудий был ближе и яростнее. Пластуны Калмыкова рассыпались цепью у подножия Спасской башни, карабины наизготовку, целясь в крыши и окна окружающих зданий. Два рослых юнкера, скинув шинели, взяли полотнище. Их лица были бледны, но руки не дрожали. Они начали подъем по узкой винтовой лестнице внутри башни, шаги гулко отдавались в каменной трубе.

Влад стоял у Царь-пушки, не отрывая взгляда от стрельчатого шатра башни. Каждая секунда тянулась как час. Где-то на Никольской улице грянул залп картечи – ответ Корнилова на пулеметную очередь с крыши торговых рядов. Осколки кирпича защелкали по площади. Один из пластунов упал, хрипя, с простреленным плечом. Его тут же оттащили за пушку.

«Прикройте фланг!» – прокричал Калмыков, указывая на Исторический музей, откуда бил снайпер. Казаки ответили шквальным огнем. Окно вверху осыпалось стеклом.

Над зубцами башни показался угол золотой парчи. Полотнище медленно ползло вверх по флагштоку, тяжелое, негнущееся. Влад замер. Это был момент истины. Если мятежники увидят символ… Выстрел хлопнул с крыши Зарядья – пуля рикошетила от камня в сантиметре от канатов. Пластуны ответили бешеным залпом. Штандарт дернулся, расправляя крылья орла на утреннем ветру. Еще рывок – и он взмыл над Москвой во всю величину, затмевая бледное солнце.

Крики «ура» прокатились над Кремлем – юнкера Чебыкина, пластуны, казаки Хана – все, кто мог стоять, ревели, срывая голоса. Где-то вдали, со стороны Тверской, грянуло мощное «ура» в ответ – Корнилов услышал сигнал. Его орудия замолчали на мгновение, будто в неверии, а потом заговорили с новой яростью – теперь били только на север, откуда ждали подкреплений мятежники.

Влад стоял под развевающимся штандартом, ветер трепал его простой мундир. Лицо было каменным, но внутри бушевало море. «Москва видит Царя. Теперь – голос.» Он повернулся к Чебыкину:

– Генерал, где ближайший исправный передатчик? Радиостанция? – Чебыкин, придерживая окровавленный бок, кивнул к Никольской башне:

– Сигнальная, Ваше Величество. Мощная. Но антенну могли повредить…

Они пробирались вдоль кремлевской стены под свист случайных пуль. На Никольской башне дежурил юный телеграфист с перекошенным от страха лицом. Аппарат гудел – цел. Влад схватил микрофон:

«Всем. Всем. Всем. Говорит Москва. Говорит Император Всероссийский Николай Александрович!». Голос, привыкший к тишине кабинетов, теперь ревел, перекрывая грохот боя за стенами. «Предатели в Петрограде похитили власть! Но Царь жив! Царь в Кремле! Видите штандарт над Спасской башней? Это знак! Солдаты! Офицеры! Народ православный! Кто с Россией – ко мне! К Москве!»

Микрофон передали Чебыкину. Старый генерал, задыхаясь, зачитывал приказ:

«Войскам Московского гарнизона немедленно прекратить братоубийство! Признать власть Императора! Арестовать комитеты! Кто исполнит долг – прощен! Кто поднимет оружие на Царя – казнь!» Каждое слово било как молот.

Внизу, у подножия башни, Хан Нахичеванский строил пластунов в каре:

«Прикрыть все подходы к Кремлю! Казаки Калмыкова – к Яузе, на соединение с Корниловым!» Его перстень сверкнул, указывая направление сквозь дым. Внезапно грохот орудий стих. Над баррикадами у Каланчевки взвился белый флаг. Корнилов прорвался к вокзалу.

Влад спустился с башни, радиообращение еще гудело в проводах. К нему пробился гонец от Корнилова – молодой терский казак в пробитой папахе:

– Ваше Величество! Генерал докладывает: Московский гарнизон капитулирует! Батареи у Яузы – наши! Генерал Чебыкин уже выводит юнкеров на разоружение мятежников!

Влад молча кивнул. Глаза его были прикованы к северу. «Петроград»

Хан Нахичеванский развернул карту на лафете Царь-пушки:

– Дорога на север открыта только до Клина, Ваше Величество. Дальше – Бологое. Узел. Если его удержать – Петроград отрезан от всей России». Его палец с рубиновым перстнем вдавился в крошечную точку на карте. «Там – телеграфный центр. Арсенал. Депо. И гарнизон под командой полковника Кутепова. Верный?» Влад хмурился. Кутепов – боевой офицер, но его последняя телеграмма из Бологого была двусмысленной: «Ожидаю приказов законной власти».

– Законная власть – здесь, – отрезал Влад. Он схватил лист бумаги, нацарапал приказ пером, вырванным из рук писаря: «Полковнику Кутепову. Немедленно занять станцию Бологое, перекрыть все пути на Петроград. Арестовать комитеты временного правительства. Исполнение – доказательство верности Престолу. Николай». Суровые буквы впились в бумагу. Гонец – тот самый терский казак – схватил конверт:

– Доставлю или умру, Ваше Величество! – Конь рванул в дым Тверских ворот.

В Грановитой палате пахло порохом и лекарствами. Чебыкин докладывал сквозь боль:

– Мятежные роты разоружаются. Но Петроградский гарнизон… генерал Хабалов… телеграфирует о готовности двинуть эшелоны на Москву. – Влад бросил взгляд на карту. Бологое – крошечный узел, но ключ ко всему. Если Кутепов дрогнет…

– Хан! – позвал он. Старый воин подошел, щелкнув шпорами. – Ваши гвардейцы – на поезд. Через час – в Бологое. Если Кутепов не выполнил приказ… – Влад провел пальцем по горлу. Хан молча кивнул. Его глаза были холодны, как лезвие.

На перроне Николаевского вокзала стоял бронированный салон-вагон Корнилова. Генерал встретил Влада у трапа. Лицо его, иссеченное осколками под Каланчевкой, светилось фанатичной преданностью:

– Ваше Величество! Войска готовы. Но Бологое… – он ткнул кулаком в карту, разложенную на ящике со снарядами. – Там – не только Кутепов. Там – телеграфный узел всей Северной дороги. Если его захватят мятежники…

Влад перебил:

– Ваш ударный батальон – на паровоз. Без остановок до Бологого, люди Хана Нахичеванского уже на пути в Бологое, усильте его. Если Кутепов предатель – выбросьте его с платформы Корнилов оскалился:

– С удовольствием, Ваше Величество. Он махнул рукой – солдаты в черных папахах «Дикой дивизии» бросились грузить пулеметы в теплушки. Паровоз завыл, выпуская клубы пара.

Император повернулся к Корнилову, его глаза, уставшие от бессонной ночи, внезапно обрели стальную резкость:

– Генерал, – голос прозвучал тише грохота орудий за стенами, но с такой неумолимостью, что Корнилов инстинктивно вытянулся. – Вы лично остаетесь в Москве. Здесь – наш новый фронт. Он указал на карту, где красные флажки мятежников еще топорщились у Хамовников и Лефортова. Мне нужен командующий Московским военным округом. Тот, кто выкурит эту крамолу до последнего подвала. Корнилов, привыкший к стремительным атакам, замер. Оставить бой в разгаре? Но приказ Царя – закон. Он кивнул, резко, как удар сабли:

– Слушаюсь, Ваше Величество. Москва будет очищена к утру. – Его взгляд скользнул к Чебыкину, бледному от потери крови, но стоявшему навытяжку.

– Генерал Чебыкин станет моей правой рукой. Он знает каждую щель в этих стенах.

Влад кивнул, наблюдая, как Корнилов отдавал первые приказы: «броневики к Сухаревой башне, пластуны Хана на зачистку Арбата»

– Деникину в Ставку! – бросил он адъютанту, верному Щеглову, который с перевязанной рукой, но все так же невозмутимо вытянулся перед своим императором.

– Передайте немедленно: «Верховным Главнокомандующим остается генерал Деникин. Его задача – удержать фронт любой ценой. Ни пяди земли врагу! Резиденция Императора – Московский Кремль. Москва – временная столица Российской Империи.» Слова падали тяжело и четко, как приговор. «Все приказы Петрограда – незаконны. Игнорировать!»

– Слушаюсь! – Офицер, бледный, но собранный, щелкнул каблуками и бросился к телеграфу, в стенах Кремля, незримо, но, верно, меняя судьбу империи, которая в очередной раз совершала крутой поворот…

Влад отвернулся от окна, где мелькали последние вагоны уходящего на север поезда с терцами. Грохот боя стихал, переходя в отдельные выстрелы зачистки. Кремль был его. Теперь нужно было удержать его не штыками, а порядком:

– Где начальник Московского жандармского управления? – спросил он резко у Чебыкина, который, опираясь на саблю, пытался разобрать донесения с городских участков. Лицо генерала озарилось пониманием.

– Ротмистр Греков, Ваше Величество! Его канцелярия – в здании Охранного отделения на Тверской. Но Тверская… – Чебыкин махнул рукой в сторону грохота, – …еще не совсем наша.

– Найти его! – приказ прозвучал как удар хлыста. – Доставить сюда живым и невредимым.

– Сию минуту! – Два пластуна из охраны Хана Нахичеванского, не дожидаясь повторения, метнулись к воротам, растворяясь в сумеречных переулках Кремля. Влад знал: без жандармов, без их архивов, картотек осведомителей и нитей контроля, Москва останется пороховой бочкой. Революционные комитеты могли уйти в подполье за час.

В Грановитой палате, при свете коптящих керосиновых ламп, разворачивался импровизированный штаб. Чебыкин, бледный, но собранный, диктовал приказы писарям, опираясь на стол, заваленный картами и донесениями. Корнилов уже выехал на Тверскую руководить штурмом последних очагов сопротивления – здания Городской думы и Охранного отделения. Грохот артиллерии Корнилова, методичный и тяжелый, доносился с северо-запада.

Влад стоял у карты России, приколотой к стене. Его палец скользил по линии железной дороги от Москвы к Петрограду, останавливаясь на крошечной точке – Бологое. «Ключ». Все зависело теперь от скорости поездов с терцами и гвардейцами, а также от верности – или трусости – полковника Кутепова. Внезапно дверь распахнулась. Втащили человека в помятом жандармском мундире без погон, с рассеченной бровью. Полковник Греков. Он вырвался из рук пластунов, выпрямился и щелкнул каблуками, глядя прямо на императора:

– Ваше Императорское Величество! Полковник Греков. К Вашим услугам!

Влад медленно обернулся. Его глаза, запавшие от бессонницы, изучали жандарма. Где-то за стенами Грановитой палаты, на Тверской, грохотали последние залпы Корнилова – тяжёлые, методичные удары гаубиц по упорно сопротивлявшемуся зданию Охранного отделения. Дым пороха уже висел в воздухе Кремля тонкой, едкой пеленой. Влад шагнул к Грекову.

– Сейчас в Москве грохочут пушки, – его голос был тихим, почти бесцветным, но каждое слово падало как свинцовая печать. Он сделал паузу, глядя в потухшие, но всё ещё исполненные дисциплины глаза полковника. – Но скоро залпы смолкнут. – Ещё одна пауза, тяжелее первой. – Прошу вас начать выполнять свои обязанности. Как можно быстрее.

Греков не дрогнул. Его рука, чуть дрожащая от напряжения или боли от раны на виске, поднялась в чётком приветствии:

– Слушаюсь, Ваше Императорское Величество! – Он выпрямился так, что кости хрустнули. – Первоочередные задачи: восстановление картотеки осведомителей по всем районам Москвы. Выявление и задержание членов распущенных комитетов Временного правительства. Контроль над почтой и телеграфом. – Его слова лились быстро, по-деловому, как будто он докладывал в мирное время. Потребую немедленного возвращения моих офицеров из-под ареста или из укрытий. И доступ к архивам Охранного отделения, – он бросил взгляд в сторону грохота, – как только генерал Корнилов… очистит здание.

Влад кивнул, коротко и резко:

– Чебыкин! – Старый генерал, опираясь на адъютанта, подошёл ближе, – обеспечьте полковнику Грекову всё необходимое. Людей. Помещение здесь, в Кремле. Приоритет во всём. Чебыкин, бледный, но с горящими глазами, кивнул:

– Будет исполнено, Ваше Величество!

Греков уже поворачивался, его ум, казалось, уже рвался в работу, когда дверь снова распахнулась. Ворвался запыхавшийся офицер связи, лицо залито потом, в руке – телеграфная лента:

«Бологое, Ваше Величество! Срочно!»

Все замерли. Даже грохот боя на Тверской на мгновение отступил. Влад протянул руку, почти вырвал ленту. Его глаза пробежали по кривым строчкам, расшифрованным на лету: «Полк. Кутепов докладывает. Станция Бологое под контролем императорских войск. Пути на Петроград перерезаны. Комитеты Временного правительства арестованы. Ожидаю дальнейших приказаний. Слава России!»

Напряжение в Грановитой палате лопнуло, как мыльный пузырь. Чебыкин выдохнул:

«Слава Богу…»

Греков позволил себе тень улыбки. Влад же не улыбнулся. Его пальцы сжали ленту так, что бумага смялась.

– Ответ, – бросил он офицеру связи, голос ледяной и быстрый. – «Кутепову: Молодец. Удерживать Бологое любой ценой. Ни одного поезда в Петроград и обратно без моего личного разрешения. Ждать бронепоезд с терцами и гвардейцами. Они усилят гарнизон.» Он повернулся к карте, его палец ткнул в Петроград. «И передать немедленно в Ставку Деникину: Северный фронт обязан оказать максимальное давление на германцев. Никаких отступлений. Пусть немцы почувствуют – Россия не сломлена…»

За окном, наконец, стих грохот гаубиц Корнилова. Наступила звенящая тишина, нарушаемая лишь треском пожаров и редкими одиночными выстрелами. Влад стоял у карты, его тень прыгала на стене от пламени коптилки. Бологое взято. Петроград отрезан. Но это была лишь передышка. Он повернулся к Грекову, который уже диктовал первому найденному писарю список фамилий – бывших осведомителей, агентов, тех, кто знал подполье столицы как свои пять пальцев.

– Полковник, – голос императора перебил шепот пера. – У меня к вам будет одна щепетильная просьба…

Греков поднял голову, его шрам над глазом казался глубже в тусклом свете

– Ваше Величество?

Император медленно подошёл к Грекову. Полковник стоял навытяжку, но подол мундира дрожал.

– Полковник… – голос Влада был тише шелеста ветра в кремлёвских липах, – у меня к вам будет не совсем обычная просьба… Греков поднял глаза – в них мелькнул страх.

– Прикажите, Государь. – Влад оглянулся на Чебыкина и Калмыкова, стоявших у стола и изучающих документы. Никто не смотрел в их сторону. Он наклонился к уху Грекова, запах пороха и пота ударил в ноздри:

– Где-то здесь, в Москве, сейчас прячется один человек. Его зовут Феликс Дзержинский9… Греков резко дернул головой, будто от удара.

– Дзержинский?! Но он же… Влад сжал его плечо:

– Я знаю кто он. Найти его. Тихо. Не пугать. Передайте… Влад замолчал, подбирая слова. Где-то за стенами грохнул снаряд – вероятно, казаки Хана добивали последних мародёров у реки.

– Передайте, что я прошу его об аудиенции. Как равного. Скажите… что речь пойдёт о будущем, где не будет ни виселиц, ни царских тюрем. – Греков побледнел ещё сильнее:

– Ваше Величество… он фанатик. Он прикажет меня застрелить при первой же…

– Влад вынул из кармана кителя золотой портсигар с вензелем – подарок матери на совершеннолетие. Вложил его в дрожащую руку полковника.

– Это – ваш пропуск. Скажете, что это моя личная вещь. Знак доверия, – он отступил шаг. – Идите. Через потайные дворы. Если вас задержат мои же казаки – портсигар откроет вам путь. Греков судорожно сунул портсигар за пазуху, щёлкнул каблуками:

– Сделаю, Ваше величество… – он уверенно кивнул, хотя и был бледен, прокручивая в голове полученный приказ.

Влад знал, что «Железный Феликс», как он был известен в той, его истории, может стать серьезной проблемой. «Проблемой…», он крепко задумался, «или… но он уже должен быть здесь и оставлять его в стане врагов нельзя совершенно…»

За дверью внезапно раздался грохот сапог и звон шпор. Генерал Корнилов ворвался в палату, его шинель была в пыли и копоти, на рукаве – темное пятно, похожее на кровь. Запах дыма и гари ворвался с ним:

– Ваше Величество! – его голос, обычно как удар грома, звучал хрипло от напряжения. Тверская очищена! Баррикады снесены артиллерией. Мятежники разбежались или сдались. Здание Охранного отделения в наших руках. Архивы целы. Он метнул взгляд на полковника Грекова, стоявшего рядом с императором, – потери минимальны, – Корнилов вытер ладонью пот со лба, оставив грязную полосу, – но есть проблема: На Сухаревке собралась толпа. Тысячи. Невооруженные. Кричат о хлебе и мире. Солдаты держат оцепление, но… Он замолчал, его челюсть сжалась. Солдаты могли стрелять в вооруженных бунтовщиков без колебаний, но в голодных женщин и стариков…

Это была иная война. Влад оторвал взгляд от карты Петрограда. Его лицо, изможденное бессонницей, оставалось непроницаемым. Толпа на Сухаревке. Голодная, отчаявшаяся, легковоспламеняющаяся. Идеальная искра для нового пожара. Он вспомнил январские дни в Петрограде, толпы у булочных, первые выстрелы. Игнорировать – значит позволить пламени разгореться. Разогнать силой – значит превратить себя в тирана в глазах всей России, только что услышавшей его радиообращение о единстве и порядке. Щеглов замер, ожидая решения. Чебыкин тяжело дышал, опираясь на стол. Корнилов стоял навытяжку, его глаза, усталые и жесткие, ждали приказа.

– Я на Сухаревку! – Влад, уже окончательно вжившийся в роль нового, решительного монарха, отчеканил слова, отбрасывая колебания. Он решительно поднялся, отодвигая стул с резким скрежетом. Его движение было резким, полным внезапной энергии, – сейчас же.

В палате воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском коптилок. Корнилов ахнул:

– Ваше Величество, нельзя! Толпа неконтролируема! Одна бешеная собака, один выкрик – и.… Но Влад уже срывал с вешалки простую солдатскую шинель без знаков различия, накидывая ее поверх мундира.

– Тогда обеспечьте контроль, генерал, – его голос был ледяным. Полк пластунов в полном составе. Конвой терцев. Броневик у Спасских ворот. И.… – он обернулся, его взгляд упал на Грекова, – …ваших самых надежных людей в штатском в толпе. Чтобы слышать, что кричат на самом деле. Греков кивнул, уже доставая записную книжку.

– Будет сделано, Ваше Величество. Корнилов, стиснув зубы, бросился к двери, крича адъютантам.