Голос

Глава 1. Кабинет доктора Адамса

«Слово не воробей, вылетит – не поймаешь»

– русская народная пословица.

Стекло в раме задрожало от порыва ветра, и старый доктор Адамс отложил в сторону книгу. Он уже собирался подняться, чтобы зажечь лампу, когда в дверь постучали. Стук был нерешительным, почти испуганным.

На пороге стояла молодая женщина, кутаясь в промокшее пальто. В руках она сжимала небольшой свёрток.

– Доктор, прошу вас, – её голос дрожал, и Адамс внутренне сжался, чувствуя, как с каждым её неверным, паническим словом её собственное время тает, как дым. – Это не для меня. Для… моего сына.

Она развернула уголок одеяла. Лицо мальчика лет пяти было бледным, дыхание едва заметным. Но самое странное было не в симптомах. От кожи ребёнка исходило тихое, ровное свечение – верный признак того, что его жизненный ресурс, его время, стремительно истекает, преобразуясь в чистую энергию. Так бывало, когда тело отказывалось бороться.

– Войдите, – произнёс Адамс, и это было не просто вежливой фразой. Это было разрешением, приглашением, гармоничным действием в данной ситуации. Он почувствовал лёгкий, почти неощутимый прилив сил – микроскопическую добавку к его и без того долгой жизни.

Женщина, Элис, рассказала историю, обрываясь и путаясь. Её муж, художник, несколько месяцев назад создал картину. Шедевр, как все говорили. Полную такой яростной, дисгармоничной красоты, что на неё невозможно было смотреть без слёз. Но после её завершения он стал чахнуть на глазах и через неделю умер, будто выгорев изнутри. А потом странная слабость настигла и их сына, Лео.

Адамс понимающе кивнул. Он видел такое. Оформившаяся мысль, вышедшая в мир, всегда требовала платы. Ложь, лицемерие, насилие над собственной душой при творении – отнимали годы. Истина, найденная гармония, слово, сказанное вовремя и к месту – могли их подарить. Художник, видимо, вложил в полотно невыносимый для себя внутренний конфликт, и картина стала вампиром, высасывающим жизнь сначала из творца, а потом, как эхо, – из самого близкого по крови существа.

– Он не болен, – тихо сказал Адамс, глядя на светящегося мальчика. – На него легла тень чужого диссонанса. Лекарства от этого нет.

– Но вы можете что-то сделать! Я слышала! Вы… вы лечите словами!

Она была права. Доктор Адамс был не просто врачом. Он был речевиком, логосом. Тем, кто умел находить слова, гармонизирующие реальность. Но это был страшный риск. Неверно подобранное слово, не попавшее в суть болезни, могло убить его на месте, выжечь все его оставшиеся годы в одно мгновение.

Он посмотрел на мальчика, на его безмятежное лицо. И на отчаянные глаза матери. Это был тот самый выбор, который определял суть его профессии. Лечить, рискуя собой.

Адамс закрыл глаза, отогнав суетные мысли. Он искал не диагноз, а суть. Причину дисгармонии. Он думал о художнике, о его боли, о любви, которая, должно быть, жила в нём рядом с болью. Искал то, что могло бы стать противовесом.

Затем он открыл глаза, наклонился к уху мальчика и произнёс всего одно слово. Не громкое, не пафосное. Простое, как дыхание. Но в нём была вся его жизнь, весь его опыт, вся его вера в исцеление. Это было слово «Прощение».

Он не обращался к мальчику. Он обращался к тени картины, к призраку отца, к незакрытому конфликту.

В комнате повисла тишина. Свечение вокруг Лео вспыхнуло ярче, заставив Адамса отшатнуться, – и тут же погасло совсем. Кожа ребёнка приобрела нормальный, здоровый цвет. Его грудь поднялась в глубоком, ровном вдохе. Он просто уснул крепким, исцеляющим сном.

Адамс откинулся на спинку стула, чувствуя страшную усталость. Он отдал за это исцеление, возможно, годы. Но вместе с усталостью пришло и другое чувство – глубокая, вселенская гармония. Он сделал то, для чего был рождён.

Элис смотрела на него с безграничной благодарностью, и на её губах застыло невысказанное «спасибо». Она интуитивно понимала, что любая благодарность сейчас будет недостаточной и лишь нарушит миг совершенства.

– Он будет жить, – только и сказал Адамс, глядя в окно на утихающую бурю. И эти слова, абсолютно истинные в данный момент, подарили ему обратно крошечную, тёплую каплю времени. Жизнь продолжалась.

Отлично. Завязка остаётся неизменной. Теперь мы плавно погружаемся в мир, его правила и атмосферу через восприятие доктора Адамса.

Эти слова повисли в тишине кабинета, тяжёлые и значимые, как свинцовый типографский шрифт. Адамс почувствовал, как на языке остаётся сладковатый привкус – верный знак, что фраза была истинной, гармоничной, и Вселенная вернула ему крупицу потраченной энергии. Совсем крошечную. Основную цену он заплатил своим ресурсом, своим временем.

Элис, не в силах вымолвить и слова, лишь прижала спящего сына к груди и поклонилась. Её молчание было красноречивее любой благодарности – и мудрее. Любое «спасибо» в такой момент могло бы оказаться пустым, не несущим истинной глубины, а значит, опасным для них обоих.

Проводив её взглядом, Адамс подошёл к окну. Дождь стих. Город Эхо, утопающий в тумане, просыпался, зажигая огни. Каждый огонёк – чья-то жизнь, чьи-то произнесённые слова, написанные строки, нарисованные эскизы. Вечный баланс между даром и платой.

Он потянулся к полке и достал толстый фолиант в потёртом кожаном переплёте – «Летопись Гармонии». Это был не учебник, а скорее, дневник его предшественников, таких же, как он, «логосов». Он открыл его на случайной странице, давая глазам отдохнуть на знакомых текстах. Рукописные строки гласили:

«…а потому величайшим преступлением против себя и мира является не молчание, но ложь, облачённая в красивую форму. Поэма, написанная на заказ льстецом, отнимает годы. Картина, созданная из ненависти к заказчику, выжигает душу. Но искренний крик боли ребёнка, несовершенный и корявый, может быть гармоничнее иной симфонии, ибо он истинен…»

Адамс провёл пальцем по пожелтевшей бумаге. Он вспомнил своего учителя, старого мастера Элвина, который любил повторять: «Слова, Адамс, не инструмент. Они – кровь мира. Ты не "используешь"их. Ты часть потока. И если попрёшь против течения – снесёт».

Именно Элвин научил его чувствовать речь. Не просто слушать слова, а ощущать их вибрацию, их вес. Слово «любовь», произнесённое из корысти, звенит фальшиво и холодно, как брошенная монета. А простое «здравствуй», сказанное старым другом, может согревать дольше, чем пламя камина.

Его размышления прервал скрип двери. На пороге стоял курьер, юноша лет восемнадцати, с охапкой газет. Его лицо было бледным, дыхание сбившимся.

– Доктор Адамс… от типографии… – он протянул свёрток.

Адамс взглянул на него – и всё понял. Юноша был на грани. Газеты, которые он развозил, были полны ура-патриотических лозунгов, написанных казённым, бездушным языком. Каждый контакт с этой дисгармоничной печатной продукцией по капле вытягивал из него жизнь.

– Садись, – мягко сказал Адамс, и это было не приглашением, а приказом, гармоничным в данной ситуации. – Выпей воды.

Пока юноша пил, дрожащими руками сжимая стакан, Адамс мельком глянул на верхнюю газету. Кричащий заголовок: «Новая симфония маэстро Вероника – триумф национального духа!». Адамс мысленно усмехнулся. Он слышал отрывки той симфонии. Это была технически безупречная, но душевно пустая конструкция, созданная для одобрения властей. Он был уверен, что маэстро Вероник тайно лечится у коллеги-логоса от стремительно наступающей немощи.

Таков был их мир. Обыватели жили, не задумываясь о глубинной цене своих слов. Они лгали, льстили, ругались в сердцах – и удивлялись, почему жизнь коротка и полна болезней. А те, кто обладал даром – художники, писатели, поэты, да и просто искренние люди – ходили по лезвию бритвы. Шедевр мог даровать бессмертие. А мог убить в одночасье.

– Ищи другую работу, сынок, – тихо, но твёрдо сказал Адамс курьеру. – Здесь ты сгоришь за год.

Юноша посмотрел на него с пониманием и ужасом. Он и сам это чувствовал, просто не мог осознать.

– Но где? – выдохнул он.

– В мастерской у старого Томаса, сапожника. Он брату своему, умирая, правду о наследстве сказал. Горькую, но честную. С тех пор дела у него идут в гору, и жить он стал дольше. Ему помощник нужен. Скажи, что от меня.

Это простое предложение, верное предложение, стоило Адамсу лёгкого головокружения – ещё одна микроскопическая трата энергии. Но он видел, как по лицу юноши разливается облегчение, как его собственное свечение – та самая аура жизненной силы – становится чуть ярче и стабильнее.

Курьер ушёл, оставив газеты. Адамс остался один в тишине кабинета, глядя на огни города. Он подошёл к мольберту, стоявшему в углу. На нём был набросок, всего несколько угольных линий. Эскиз портрета женщины. Он делал его много лет назад, пытаясь поймать гармонию в лице любимой. Но так и не смог. Каждая линия казалась ему ложной, каждая тень – предательством. Он чувствовал, как с каждой неудачной попыткой слабеет.

Он так и не закончил портрет. А женщина ушла. Сказала, что не может жить с человеком, который взвешивает каждое слово на аптекарских весах и боится прикоснуться к ней из-за страха, что это прикосновение окажется «негармоничным».

Адамс вздохнул. Он спас мальчика. Помог юноше. Но самая сложная гармония – гармония с самим собой – всё ещё оставалась для него недостижимой целью. И он знал, что до конца своих дней, будь они хоть бесконечно долгими, он будет искать слово, которое сможет её обрести.

Стоя у окна, Адамс почувствовал лёгкое головокружение – отзвук недавнего исцеления. Ему требовалось отвлечься, заземлиться в текущем моменте. Его взгляд упал на стопку газет, принесённых курьером. Обычно он избегал их, предпочитая тишину собственных мыслей информационному шуму. Но сегодня, после такой мощной траты энергии, ему нужно было понять, в каком «звучании» пребывает мир. Рискнуть прочесть заголовки – всё равно что сунуть палец в воду, чтобы узнать её температуру.

С глубоким вздохом, готовясь к возможной дисгармонии, он развернул верхнюю газету – «Голос Столицы».

«ВЕЛИКИЙ КАНЦЛЕР: "НАШЕ СЛОВО – НАША СТАЛЬ!"»

Заголовок ударил по сознанию, как молот. Адамс физически почувствовал, как по его коже пробежали мурашки. Фраза была чудовищно дисгармоничной. Слово, сведённое к функции холодного оружия, к инструменту насилия. За этим заголовком стояли годы, выжженные из жизни какого-нибудь придворного журналиста, и, что страшнее, – годы, которые этот лозунг мог отнять у тысяч людей, его повторяющих. Он отложил газету, чувствуя металлический привкус во рту.

Следующая, «Коммерсантъ»:

«БИРЖА БЬЁТ РЕКОРДЫ: ЯЗЫК ЦИФР ПРАВДИВЕЕ СЛОВ!»

Ирония была убийственной. Попытка объявить бездушные цифры более «истинными», чем живая речь, была формой бегства от ответственности. Мир финансов пытался создать свой, «безопасный» язык, но любая ложь в отчёте, любая манипуляция в рекламе всё равно отнимала жизнь у тех, кто её творил. Экономика держалась на гигантской пирамиде из полуправд и умолчаний, и Адамс видел последствия – богачи, умирающие от странных изнуряющих болезней, несмотря на всех врачей.

Он взял третью, скромную газетёнку «Городской вестник». Местные новости были ближе к земле, а значит, часто гармоничнее.

«САДОВОДЫ ОБЪЕДИНИЛИСЬ: СОЗДАЁМ НОВЫЙ СОРТ РОЗЫ "БЕЗМОЛВНАЯ РАДОСТЬ"».

Вот это было другое дело. Конкретное, ясное дело, творение, направленное на красоту. Такая работа могла подарить её участникам дополнительные месяцы, а то и годы здоровой жизни.

Но общая картина была ясна. Страна и мир катились в пропасть громких, пустых слов. Политики, обещавшие невозможное, отдавали за эти обещания чужие жизни, подменяя истину риторикой. Рекламщики создавали мифы о счастье, чтобы продать товар, и сгорали к сорока годам. Искусство всё чаще становилось служанкой пропаганды или коммерции, и истинные таланты чахли, не в силах творить в унисон с навязанной им фальшью.

Внезапно в дверь снова постучали. Резко, настойчиво. Не та робкая просьба, что была у Элис, а требование.

Адамс медленно подошёл и открыл. На пороге стояли двое в чёрных, идеально отутюженных плащах. Их осанка, их взгляды – всё кричало о государственной службе. Адамс почувствовал исходящую от них волну холода. Это была аура людей, чья повседневная речь состояла из приказов, докладов и цитат из руководства. Дисгармония, возведённая в систему.

– Доктор Адамс? – произнёс старший. Его голос был ровным, металлическим, лишённым каких-либо интонаций. Слово «доктор» прозвучало не как уважительное обращение, а как констатация факта. Это было безопасно для говорящего, но неприятно для слушающего.

– К вам обращается представитель Комитета Государственной Гармонии. У нас есть вопросы.

– Доктор Адамс? – повторил старший из гостей, его казённый голос резал слух. – К вам обращается представитель Комитета Государственной Гармонии. У нас есть вопросы.

Адамс медленно, с некоторой театральной усталостью, отступил вглубь кабинета, жестом приглашая войти.

– Входите, входите, коллеги. Только, прошу, тише. У меня пациент… на грани тишины. – Он многозначительно кивнул в сторону кушетки, где никто не лежал, но где ещё витал энергетический след от недавнего исцеления.

Чиновники переступили порог с осторожностью людей, привыкших бояться невидимых глазу угроз.

– Я – инспектор Крофт, – отрекомендовался старший. – Это мой ассистент, Грин. Нас интересует ваша… деятельность.

– Деятельность? – Адамс приложил палец к виску, изображая размышление. – Ах, да! Сегодня я уже полил герань, переплёл старую книгу и чуть не сжёг яичницу. Очень насыщенный день. К какому именно роду деятельности возникли вопросы у Комитета?

Инспектор Крофт промолчал, изучая кабинет холодным взглядом. Его взгляд задержался на мольберте с незаконченным портретом.

– Вы не зарегистрированы в Реестре Лицензированных Словонововлекателей. При этом мы располагаем данными о… нестабильных энергетических всплесках в этом районе. Сегодня, около часа назад.

«Вот как, – подумал Адамс. – Уже ставят счётчики на наши "разговоры"».

– Ах, этот всплеск! – он рассмеялся, махнув рукой. – Это моя кошка, любезнейший! Уронила вазон с кактусом. Сочетание звука разбивающейся керамики, моего искреннего огорчения и её последующего мурлыканья, полного раскаяния, создало настоящий симфонический диссонанс. Еле погасил. Вы же понимаете.

Ассистент Грин неуверенно достал блокнот, не зная, стоит ли записывать версию с кошкой.

– Доктор, не относитесь к этому легкомысленно, – голос Крофта стал ещё суше. – Несанкционированное оперирование смыслами является угрозой для общественной стабильности.

– О, стабильность – это моё второе имя! – воскликнул Адамс. – Точнее, я всем всегда желаю стабильности. Это такое гармоничное слово, не находите? Никаких неожиданностей. – Он подошёл к полке и снял с неё яблоко. – Может, перед серьёзным разговором? Яблоко – плод мудрости. Говорят, тот, кто его съест, начинает говорить только чистую правду. – Он с улыбкой протянул яблоко инспектору.

Тот отшатнулся, как от ядовитой змеи. Чистая, неподконтрольная правда была для него самым страшным оружием.

– Нас интересует ваша клиентура, доктор. Кто к вам приходит?

– Клиентура? – Адамс надкусил яблоко с аппетитом. – Да кто угодно! Вот недавно приходил молодой человек… жаловался, что не может признаться в любви. Слова застревают в горле. Я ему посоветовал начать с чего-то простого. Сказать, например, «какой сегодня прекрасный день». Если это искренне, то и более сложные слова пойдут легче. Гармония, знаете ли, как мускул – её нужно тренировать с малого.

Он говорил абсолютную правду, но подавал её так, что она звучала как безобидные советы психолога, а не как работа логоса.

Инспектор Крофт понял, что зацепить старого лиса будет нелегко. Прямых доказательств нет, а слова Адамса были обволакивающе-ироничными и на удивление… гармоничными. Они не давали крючков для зацепки.

– Мы вернёмся, доктор, – холодно сказал Крофт, разворачиваясь к выходу. – Комитет пристально следит за… стабильностью.

– Всегда рад коллегам по цеху! – весело проводил их Адамс. – Заходите на чай. Только предупредите, я печенье испеку. Говорят, моё печенье… располагает к откровенности.

Дверь закрылась. Улыбка мгновенно сползла с лица Адамса. Он подошёл к раковине и выплюнул кусок яблока. Есть его ему было нельзя – старый желудок не принимал. Этот маленький спектакль отнял у него больше сил, чем настоящий разговор.

Глава 2. Несвободное слово

Утро после ви

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.