Эннеады Плотина. Книга 5

5. О тождестве мышления и бытия как основе самопознания.

Плотин ставит финальный и самый тонкий вопрос: каким образом простое, нераздельное начало может быть субъектом самопознания, не впадая в противоречие? Если предположить, что ум делит себя на созерцающую часть и созерцаемую, то это разрушает его простоту: одна часть будет видящей, другая – видимой, и они уже не будут абсолютно тождественны. Ум в таком случае познавал бы не себя, а своё иное, что возвращает к проблеме рефлексивной модели, отвергнутой ранее. Даже если допустить, что каждая часть подобна целому и идентична другой (видящее = видимое), то сама операция деления остаётся абсурдной: кто и на каком основании её производит? Если ум сам себя разделяет, то до разделения он должен существовать как неразделённое единство. Но тогда зачем ему разделяться для самопознания, если он уже изначально целостен? Если же он помещает себя целиком либо в созерцающее, либо в созерцаемое, то в первом случае он утратит объект познания (себя), а во втором – субъект. Таким образом, любое внутреннее расщепление делает подлинное самопознание невозможным.

Этот апорийный анализ служит негативным прологом к положительному решению. Выход из тупика заключается в радикальном отказе от модели разделения. Плотин утверждает, что ум изначально, до всякого мысленного акта, уже есть и созерцающее, и обладающее своими объектами (умопостигаемыми сущностями). Ключевой тезис: созерцание тождественно созерцаемому. Это не означает, что они сначала различны, а потом соединяются; их различие есть лишь аналитический момент в рамках изначального единства. Ум не «имеет» мыслимые формы как нечто внешнее; он сам и есть эти формы в акте их осознания. Отсюда выводится фундаментальный онтологический принцип: ум, мышление и мыслимое суть одно. Если бы они не были тождественны, познание было бы ложным, ибо познающий обладал бы не самой сущностью вещи, а лишь её образом, что есть отношение к иному. Истина (ἀλήθεια) по определению есть тождество того, что есть, и того, что мыслится. Следовательно, первое сущее (πρῶτον ὄν) есть одновременно и первый ум, не обладающий сущим, а сам тождественный сущему.

Однако даже из этого тождества ещё не очевидно, как возникает самопознание. Плотин углубляет анализ, вводя понятие энергии (ἐνέργεια). Мыслимое в уме – это не пассивный объект (как камень), а живая, самосветящаяся сущность, которая есть сама энергия мысли. Поскольку первая сущность есть наивысшая энергия (актуальность, лишённая всякой потенциальности), то она по необходимости есть и мышление, и сущностное мышление. Ум не становится мыслящим; он вечно есть акт мышления. Его сущность (οὐσία) и есть эта энергия мышления, которая, в свою очередь, едина с мыслимым сущим. Таким образом, всё сливается в абсолютное единство: ум (субъект), мышление (процесс) и мыслимое (объект) суть три аспекта одной и той же нераздельной реальности.

На этой основе становится возможным дать окончательный ответ на вопрос о самопознании. Ум мыслит себя, потому что:

1. Мышление есть он сам. Актом своего существования он есть вечное мышление.

2. Мыслимое есть он сам. Содержанием этого мышления являются не внешние идеи, а его собственная сущность.

3. Следовательно, мышля мышлением (которое есть он сам), он мыслит мыслимое (которое также есть он сам).

Самопознание ума – это не особый рефлексивный акт, а его способ бытия. Он есть вечное само-явление, само-свечение, в котором быть и осознавать себя – одно и то же. Он не нуждается в обращении на себя, ибо никогда не бывает от себя отличен. Его «самость» дана ему не как объект, а как сама ткань его актуальности.

Современное звучание этой концепции раскрывается в нескольких плоскостях. Во-первых, это философское предвосхищение нередуктируемого единства сознания и интенциональности: сознание всегда есть сознание чего-то, но в своём чистом виде (феноменологически) оно неотделимо от своего содержания. Во-вторых, это вызов современным моделям искусственного интеллекта и когнитивистики: машина может моделировать рефлексию, но, согласно логике Плотина, ей будет недоставать именно этого тождества бытия и сознания, этой «энергии», которая есть не алгоритм, а самосветящаяся жизнь. В-третьих, это глубокий метафизический ответ на экзистенциальный вопрос о подлинности: наше обычное, рефлексивное самосознание всегда разделено и потому страдает от неустранимого разрыва; опыт же целостности, к которому стремятся медитативные и творческие практики, может быть понят как частичное причастие к этому плотиновскому состоянию, где знание о себе есть само бытие. Таким образом, Ум Плотина – это не абстрактная сущность, а живой идеал интеллектуально-духовной целостности, в которой преодолевается трагический дуализм субъекта и объекта, познающего и познаваемого.