Я отомстила Гитлеру. Менталитет советского народа

Я отомстила Гитлеру!

История эта выдуманная, но сюжетная линия в датах и фразе «Я отомстила Гитлеру!» подсказана Виктором Зориным из истории его семьи.

В Ленинграде установились белые ночи. Вся молодёжь собиралась на берегу Невы поглазеть на развод мостов. Смеялись, пританцовывали, выискивали в толпе своих мальчишек и девчонок, радостно кидались в объятия, хотя днём виделись. Девчонки визжали от восторга, собираясь стайками. Светлые платья с рукавчиками-фонариками и широкими юбками развевались на свежем ветерке июньских уж очень тёплых вечеров и как магнитом притягивали к себе ватаги парней.

Галинка не участвовала в этих набегах на невский берег. И не потому, что не хотела, а потому, что не могла. Причина была уж очень уважительной: она ждала ребёнка. Её счастливое замужество с лихвой возмещало ей девичьи радости белых ленинградских ночей. Её муж (как странно это звучит – муж!) Коленька, а на самом деле лейтенант Николай сделал ей предложение, когда она ещё и школу не закончила. Это было в прошлом году. Потом он терпеливо ждал окончания школы, потом… Потом была свадьба и год сумасшедшего счастья, когда всё звенело и цвело от их любви. Этот год был подарен им судьбой, ведь Коленька учился в академии, её родители упивались их счастьем, его родители едва ли не носили её на руках… Все ждали ребёнка…

С утра, почувствовав недомогание, Галинка всячески скрывала это от родных. Но как обманешь любящее сердце?! Как только Николай вечером зашёл в комнату, бросил мимолётный взгляд на жену, с его губ сорвались слова:

– Галинка! Тебе плохо?! Родители!!! Вы куда смотрите? В роддом! Срочно в роддом!!!

На его вскрики сбежались все родственники – и его родители, в огромной квартире которых нашла себе местечко влюблённая пара; младший братишка Николая Иван, маленький щупленький пятиклассник; родители Галины, забредшие на огонёк проведать дочку. Вмиг молодая женщина оказалась под пристальным вниманием всех собравшихся. Кто-то уже звонил в скорую помощь, кто-то собирал вещи, Николай с тревогой смотрел любимой в глаза, Ванюшка всем сразу мешал. Приехала скорая, Галинку всем миром сопроводили до машины, Николай поехал вместе с ней. Вечер и бессонная ночь не дали результатов: ребёнок никак не мог родиться. Простояв всю ночь в вестибюле роддома, утром Николай побежал домой, хоть немного передохнуть, благо, было воскресенье…

– Девочка моя, тужься! Ну ещё, миленькая! Ещё чуть-чуть!!! – голос дежурного врача-акушера как сквозь пелену доносился до Галинки. Она старалась, она тужилась, она терпела боль, не кричала, она так хотела помочь этому маленькому человечку, пытающемуся родиться!

– А-а-а-а-а! – и Галинка не поняла, её это крик, или крик родившегося младенца она услышала.

– Девочка! Да какая хорошенькая! Слышишь, мамаша, девочка!

– Любушка! – как-то сразу пришло на ум Галинке, Любушка родилась…

Она устало закрыла глаза.

– Милая, попить, поди, хочешь? Сейчас принесу, – раздался голос нянечки.

Галинка вдруг действительно захотела пить. Она жадно глотала морс, поданный ей нянечкой, и так торопилась, что красные капли брусничного напитка стекались по её подбородку и попадали на простынку, которой она была прикрыта. Что-то неприятное возникло в её воображении, когда она заметила эти яркие красные капли на белом. Возникло и исчезло…

– Ну пустите его на минуточку! На одну минуточку! Пусть посмотрит Любушку! – уговаривала Галинка нянечку, сделав самые жалобные глаза, на которые была способна, и придав своему голосу самые жалостливые интонации.

И нянечка не могла устоять.

– Иди уж, папаша! Только быстро!

Николай тихонько, как только можно при его мужской фигуре военного, прошмыгнул в палату.

– Любушка! Любушка! На любовь и радость рождена! А впереди у нас столько счастья!

В палату вбежала растрёпанная русоволосая докторша. Николай инстинктивно втянул голову в плечи, боясь скандала по поводу его появления. Но врач не заметила его. С расширившимися от ужаса глазами она бросилась к репродуктору и включила его.

– …Это война… Все на борьбу с фашистскими захватчиками! – услышали они завершающие слова обращения Сталина голосом Молотова….

– Ах ты гад! Гад ты, Гитлер!!! Я отомщу, отомщу, отомщу!!! – шептала в исступлении Галинка…

Описывать в подробностях войну и испытания, выпавшие на наших героев, нет особой надобности. Откройте любые документальные рассказы героев тех суровых дней, и всё станет понятно. Какой силой духа надо обладать, чтобы пройти эвакуацию, тяжелые будни работы на оборонном заводе, смерть всех родителей в блокадном Ленинграде, ежедневное изнурительное ожидание писем от мужа, сражающегося под Ленинградом. Галинка всё вытерпела. Из восторженной счастливой девушки она превратилась в умудрённую стойкую статную женщину, какой и встретила своего Николеньку, побывавшего в самом пекле войны, её молитвами заговоренного и спасшегося несмотря ни на что. И лишь Любушка, подрастая, часто просила рассказать маму о дне её рождения, двадцать втором июня тысяча девятьсот сорок первого года. И когда уже не Галинка, а Галина Сергеевна, сузив глаза, шептала:

– Ах ты гад! Гад ты, Гитлер!!! Я отомщу, отомщу, отомщу!!!

Любушка так же, как мать, останавливала свой взгляд на чём-то очень грозном и повторяла:

– Ах ты гад! Гад ты, Гитлер!!! Я отомщу, отомщу, отомщу!!!

Ленинград отстраивался. Потихоньку восстанавливалась и мирная жизнь ленинградцев. Любушка уже закончила университет, когда к ней пришла любовь. Её избранник был чем-то похож на её отца. Он был военным, а звали его Мишей. Шёл тысяча девятьсот шестьдесят пятый год. Любушка после свадьбы, медового года счастья, так же, как её мать когда-то, ждала ребёнка. Всё было закручено в их большой семье вокруг этого ожидания. Врачи ставили срок рождения ребёнка на конец мая. Все домочадцы дружно исполняли все желания будущей мамочки, окружая её заботой и вниманием. В ночь с восьмого на девятое мая молодой женщине стало плохо, ребёнок запросился на свет. Её увезли в роддом, Миша нервно курил всю ночь в вестибюле, а будущие дедушка с бабушкой не спали в обнимку с телефоном. Все ждали.

Ребёнок родился в полдень.

– Мальчик! Слышишь, мамаша! У тебя мальчик! В такой день родился! Победитель!

– Мальчик! Победитель! Виктор!!! Сегодня девятое мая! Двадцать лет Победы! Дайте мне телефон! Пожалуйста! Я очень-очень вас прошу!

Голос Любушки был такой просящий и завораживающий, такой необычный для медицинских работников, которые окружали только что родившую женщину, обычно все просят пить, что они притащили в палату телефон, благо она оказалось рядом с постом дежурной сестры, и подали роженице трубку.

– Мамочка! Я отомстила Гитлеру! У нас мальчик! Победитель!!! Виктор!!!

Галина Сергеевна придвинула трубку мужу, генералу, прошедшему войну, чтобы и он услышал слова дочери.

– Внимание! Говорят все радиостанции Советского Союза! Сегодня, день девятого мая тысяча девятьсот шестьдесят пятого года, в честь ознаменования великого праздника советского народа в победе над фашизмом, объявляется всенародным праздником и выходным днём! С Днём Победы, дорогие товарищи!!! – услышала голос Левитана из радиоприёмника сквозь слёзы радости супружеская чета, приникшая к телефонной трубке с разных сторон…

Обмен

Обмен или серу на яйца

Осенью жить было сносно. Какая-никакая родилась картошка. И брюквы вдоволь росло, и моркови. Запасов хватало до середины зимы. А потом – голод.

Поэтому Настасья, у которой на руках было трое малолетних детей да старуха-свекровь в придачу, с осени срезала кожуру со всего, с чего можно было срезать: с картофеля, брюквы, морковки, репки. Затем насыпала кожуру тоненьким слоем на лист и сушила в духовке. Сушила и крапиву, и лебеду, лист смородины и корни иван-чая. Ссыпала высушенные травы и корни в полотняные мешочки и прятала до весны. Те крохи продуктов, которые выдавались на трудодни, съедались немедленно в день выдачи.

Шёл второй год войны. Всех мужиков в деревне забрали на войну, все женщины отрабатывали трудодни в колхозе, где на учёте был каждый колосок пшеницы, каждая картофелина, каждая горошина. Спасали от голода боны – плата за намытое золото. На боны давали хлеб, но намыть золото можно было только в выходные, а они бывали очень редко, и не каждый такой поход венчался успехом. Чаще на золото деревенские ходили впустую.

Муж Настасьи, Иван, и его брат Андрей, как и все деревенские мужики под сорок лет, были в первый год войны мобилизованы в армию. Они стояли в резервной части под Читой.

В окно постучали…

Настасья выглянула, и кинулась к двери: мужики!

– Отпустили на три дня, – на немой вопрос жены ответил Иван.

– Корми!

Настасья засуетилась, вытащила из заветного угла припрятанный мешочек и высыпала на стол его содержимое.

Ребятишки с разных углов следили за действиями матери, вчера она сказала им, что съели последние запасы.

Иван, скривившись от внутренней душевной боли, кивнул Андрею:

– Спать пойдём. Завтра что-нибудь придумаем.

Они прошли в дальний угол избы и завалились на кровати, бросив ребятишкам:

– Налетайте!

Приглашение повторять не требовалось.

Ребятишки кинулись к столу и стали с жадностью, почти не разжёвывая, уплетать последние запасы матери.

Утром мужики, пошвыркав кипятка со смородиной, собрав мешки, ушли в таёжную падь. Вернулись они вечером с полными котомками пахучей лиственничной коры.

Настасья растопила печь, быстренько принесла котелки и приспособления для варки серы. Всю ночь в доме от печи шёл пряный душистый запах серы. Она получилась золотистая, красивая и пахучая лесным ароматом хвои.

Нарезав и высушив серу комочками, утром мужики отправились в соседнюю деревню на базар.

На базаре можно было купить и хлеб, и картошку, и мёд, и яйца. Но сначала надо было продать серу.

Робко выкрикивая:

– Сера! Лиственничная сера! – мужики битый час без пользы проходили между рядами рынка.

На базаре больше всего продавалось молока и яиц, но покупателей на этот товар не было.

Иван, хитро подмигнув брату, красивым баритоном запел:

– Серу на яйца! Серу на яйца! Серу на яйца!

Если первый раз ударение он ставил на первом слоге, то к концу своего пения ударение смещалось на второй слог.

Толпа в недоумении обращала взоры на мужиков. Потом хохотала. Потом приценивалась. Потом меняла яйца и молоко на серу.

Иван и Андрей выпивали молоко тут же, не отходя от обменного пункта, а яйца собирали в коробку.

Пройдя несколько деревень в округе, где их уже встречали пением «серу на яйца», мужики обменяли все свои запасы серы, набрав более сотни яиц.

Они вернулись домой к вечеру третьего отпускного дня, отдали коробку с яйцами Настасье, поделились рассказом о продаже серы, наскоро поцеловали ребятишек и побежали к центру, откуда в город уходила попутка.

Настасья поменяла часть яиц на сухари, часть на муку, из которой почти месяц заваривала похлёбку, пока не выросла новая крапива, не пошёл полевой чеснок и не завязалась в поле сарана.

Заваривая мучную похлёбку, она выводила звонким голосом на всю избу:

– Серу на яйца! Серу на яйца! Серу на яйца!

И улыбалась.

За орехами

Темнело. У костра гоношилась вся компания: тоненькая пятнадцатилетняя девушка Аня, которая только что принесла воду в котелке для вечернего чая; её старшая сестра Варя, громкоголосая двадцатилетняя певунья, ни на минуту не умолкавшая со своим бесконечным пением, за что её прозвали ходячим магнитофоном, деловито обрубающая ветви с березы, принесённой для устройства шалаша; два паренька лет пятнадцати, Ваня и Саня, которые суетливо и бестолково пилили брёвна для костра; Лилия Павловна и её взрослый сын Евгений, только что вернувшийся из мест не столь отдалённых и потому постоянно молчаливый. Они с матерью сосредоточенно стелили ветки на дно шалаша. Шалаш был покрыт берёзовыми ветками в сторону от костра и открыт всей полостью к костру. Костёр, два бревна диаметром более полуметра, с наступлением сумерек горел всё ярче и ярче.

– Ань, а Ань! – обратился Саня к девушке, поставившей котелок недалеко от костра.

– А ты колот-то хоть раз видела? Мы-то орехи не раз били, а тебя-то зачем взяли?

В эту минуту замолчала на полуслове льющейся песни Варя. Она засмеялась и обратилась к мальчишкам:

– Ой, молодёжь! Да мы с Анькой завтра вас всех уделаем по сбору орех, спорим?

– А, что, спорим! – отозвался уже Ванька.

– На ведро орех!

Совсем потемнело. На небе ярко выступили звёзды. Напившись чаю, все завалились спать в шалаше, кроме Ваньки. Он так боялся нападения медведя, что решил не спать. Всю ночь мальчишка добавлял дров в костёр, постоянно расшевеливал его, что-то бормотал себе под нос и не спал, прислушиваясь к шорохам вокруг. А их было не мало. То хрустели ветки под чьими-то ногами, то ни с того ни с сего, вдруг шелестели листья, то ухала какая-то птица, то вдруг доносился говор ручья. Под утро сон сморил кострового, и он заснул, ногой уткнувшись в костёр. Его ботинок стал издавать неприятный запах, который разбудил Лилию Павловну. Она вылезла из шалаша к костру и вовремя вытащила мальчишку из костра, тихонько ругаясь и заливая ботинок водой.

Рассветало. Бледнело небо над верхушками кедров, вдалеке обозначилась просека, по которой шла тропа, где ещё вчера более двух часов компания поднималась на гору в орешник. Позавтракав кашей из банок и запив её чаем, все разбились по парам и отправились на заготовки, забрав с бивака колоты. Сёстрам достался большущий неподъёмный деревянный молоток из лиственничного бревна. Сделан он был на великана, не иначе. С трудом зацепившись за ручку колота, держащую бревно, девчонки потащили колот к лесу. Впереди, колот поменьше тащили мальчишки. Вот они нашли подходящее дерево, и, пристроив колот к дереву, стали методично бить по стволу.

– Раз, два, три, четыре, пять… раздавался в лесу счёт пацанов. Кедр гудел и раскачивался. Но шишек падало на землю немного, штук пять-десять. Мальчишки бросали колот, собирали шишки в мешок, затем переходили к другому дереву. Как правило, они тщательно выбирали дерево, на котором было побольше шишек.

– Потащили колот туда, – приказывала Варя, и девчонки едва-едва передвигали его между кочками и багульником к дереву, которое только что оставили мальчишки. Силы у девчат хватало только на то, чтобы поднять колот и поставить его к дереву, что не всегда удавалось с первого раза. Потом они оттаскивали бревно колота от кедра, с силой ударяли по стволу и бросали колот. Больше сил у них ни на что не хватало. Дерево, изрядно потревоженное мальчишками, от их единственного удара щедро осыпало девчонок шишками. Они собирали с одного дерева по трети мешка шишек. После трёх деревьев собирался полный мешок, который они дружно тащили к табору. Набрав до обеда почти три мешка шишек, девчонки прекратили колотование, и занялись обработкой шишек на деревянной тёрке. Ловко ставя шишку на ребристую поверхность, они ударяли сверху другой такой же деревянной тёркой, разбивая шишку. К концу дня, когда мальчишки лишь принесли свои три-четыре мешка шишек, у девчонок шишки были разбиты, а Варька, сварив ужин на всю компанию, уже заливисто пела очередной модный романс, переливчато заполняя своим голосом всю тайгу.

В эту ночь беспробудно спал даже Ванька, умаявшись от колотования.

Рано утром, когда солнце пыталось пробиться через густые кроны деревьев и осветить таборище, поднялась Аня. У костра сидел Евгений и как всегда молчал. Женька был их соседом по улице, они выросли вместе. Аня знала всю его историю осуждения и всегда его жалела. Шесть лет назад, когда он учился в десятом классе, то шёл со своей девочкой в кино. Во дворе кинотеатра знакомая ему шантрапа била какого-то мужчину. Мужик был пьян, а подростки были ожесточённо агрессивны. Оставив девочку у забора, Женька ринулся спасать мужика, раскидывая мальчишек. В это время приехала милиция, и, не разбираясь, всех забрала с собой. На следствии пацанва, дружно сговорившись, заявила, что Женя был с ними, и это он снял часы с потерпевшего. Так как потерпевший был изрядно пьян во время происшествия и ничего помнил, он не опроверг слова подсудимых. Свидетельство девушки не засчитали. И на суде всей компании дружно припаяли по шесть лет. Половина из этой компании освободились досрочно, и лишь Женя отсидел весь срок полностью.

– Жень, а почему ты весь срок отбывал? – спросила Аня, пользуясь моментом, когда у костра они оказались вдвоём.

– Меня там взяли под защиту местные. Чтобы выйти досрочно, надо было стучать на них. Я не захотел. Там было два выхода, если начнёшь стучать: или успеешь выйти досрочно, пока тебя не разоблачили, или будешь убит, если разоблачат. Я выбрал невмешательство.

– А, понятно. А то меня этот вопрос очень мучил.

Аня взяла котелок и отправилась к ручью. Пройдя несколько шагов в глубь леса, она вдруг остановилась. Сзади её держали.

– Отпусти! – громко сказала девочка. Сердце её сжалось от страха.

В ответ была тишина, но сделать шаг она не могла по-прежнему.

– Отпусти, кричать буду! – повторила она, дёрнула ногой и закричала:

– А-а-а-аа!

Повернувшись назад, она опять никого не увидела рядом с собой, но от костра через кусты к ней ломился Женька, а из шалаша выскакивали остальные.

– Ты чего? – спросил Евгений, добежав до девушки.

– Что стряслось?

А из-за дерева к ним уже подлетала разъярённая Варвара, готовая вцепиться в волосы Женьки. Аня дёрнула ногой, которая не выпутывалась из каких-то неизвестных сетей и пальцем показала на неё сестре. Та наклонилась к ноге, увидела что-то и заливисто засмеялась.

– Ребята, мои нитки нашлись! Я вчера их полдня искала!

Вся тропа была опутана чёрными нитками, так как оказалось, что Варя, храня их в кармане, кончиком зацепила за куст, а потом полдня разматывала их по всей тайге, от дерева к дереву.

Прибежали мальчишки и весело захохотали. Появилась перепуганная насмерть Лилия Павловна, у которой от испуга отнялись ноги.

Разобравшись с происшествием, все вернулись к костру, а Аня направилась к ручью, по пути разрывая ногами паутину из ниток.

С утра рабочий день заготовителей повторился один в один к вчерашнему. Девчонки, насобирав очередные четыре мешка шишек, оставили колотование уже к обеду. К вечеру у них снова было отшелушено и отсеяно до двух вёдер чистого ореха. Пока остальные группы занимались заготовкой, сёстры взяли на себя добровольные обязанности по кухне. А в третий день заготовок ещё успели набрать котелок переспевшей брусники.

Собирались в обратный путь, когда из налетевшей тучи стал срываться снег густыми хлопьями. В мешки затаривали готовый орех, упаковывали вещи. Варька насыпала в мешок Анне ведра полтора-два ореха, себе раза в два больше. Вещи свернула в другой мешок, который прикрепила к своему мешку с орехами. Анне в руки дала котелок с брусникой.

Все остальные таёжники собирались, кто как мог. Мальчишки чуть не передрались, пока затоваривались орехом. Они не успели толком отвеять орехи, потому мусора в них оказалось больше, чем у других заготовителей. Евгений весь добытый орех сложил в свой мешок, так как ноги Лилии Павловны едва передвигались, а предстоял спуск с крутой горы.

Пройдя залесённый двухкилометровый участок, компания сделала привал, где мальчишки, Варя и Аня под руководством Евгения сделали волокуши из срубленных у тропы берёз. На волокуши привязали все мешки с орехами, и стали спускаться с крутой горы. Впереди, держась за стволы берёз, бежали Евгений и Варвара, сзади подстраховывали Саня и Ваня, следом бежала Аня, а уж замыкающей тащилась Лилия Павловна. Спустив орехи в самом крутом месте горы, волокуши разобрали, а мешки с орехами заняли своё место за плечами заготовителей. Но почему-то очень долго на тропе не появлялась Лилия Павловна. Евгений заволновался, поднялся на гору, и, спустя время спустился с неё с матерью на плечах. Ему так и пришлось идти весь путь: сначала спускать мешок с семью ведрами орех, затем подниматься в гору второй раз и выносить оттуда свою мать. Спустились к дороге ближе к вечеру. Дорога до станции в Слюдянке досталась нелегко. Ноги, привыкшие к хождению по крутой горе, дрожали и сгибались в коленках, хотя таёжники шли уже по ровному месту. Тяжесть орех за плечами пригибала к земле. А у Анны ещё и добавочный котелок с брусникой оттягивал руки. Евгений всё же сумел остановить одну из очень редких частных машин на трассе с обещанием водителю оплатить орехами, сгрузил в машину и все мешки с орехами, и мать, и отвёз на станцию.

Электричка отправлялась ближе к ночи, все успели подремать на скамейках на привокзальной площади. В Байкальск приехали ночью. Выйдя из электрички, погрузив в очередной раз свою тяжёлую ношу на плечи, все направились домой. Дорога от станции вела под уклон. Анна, собрав все свои последние силы, бегом ринулась к дому. Варька едва успевала за ней. Обогнав всех остальных, они первыми оказались у калитки родного дома. В доме горел свет. Едва скрипнула калитка, из дома навстречу девушкам выбежала мать.

– Слава господи! – крестилась она, глядя на дочерей.

– Слава тайге! – крестилась она снова и снова в разные стороны и неистово отдавала поклоны неведомо кому, глядя, как ноги Ани подкосились и та опустилась на ступени крыльца.

Через какое-то время ей пришлось поднимать девушку и на руках заносить её в дом. Варька же зашла в дом сама, без посторонней помощи, при этом ещё и напевала одну из любимых своих песенок. Анне пришлось с неделю проваляться в постели, так как ноги абсолютно её не слушались, а руки ныли так, что не было никаких сил держать даже ложку. Но это были абсолютные пустяки в сравнении с тем чувством удовлетворения, что она смогла сама лично заработать себе деньги на покупку всех вещей к предстоящему десятому классу. У неё будет новая форма, новый фартук, новые туфли и сапоги, новые учебники, и, может быть, хватит и на новое пальто, если добавить к деньгам, которые она заработала кассиром в кинотеатре.

Она, как всегда, будет блистать!

Лесные выходные

– Анюта, быстро домой! Мы едем в лес! – обращается ко мне старшая сестра Лера, не взирая на мои возражения и на моё нежелание оторваться от игры в классики с соседскими девчонками.

– Я сказала быстро! – доносится от ворот нашего дома.

Собираю вещи в рюкзак, одеваюсь, мама помогает мне. Они обе молчат, и сестра, и мама. Я понимаю, что они опять что-то не поделили, поэтому мы с Лерой едем в тайгу, несмотря на глубокий вечер. Мы едва успеваем на вечернюю электричку.

Выходим на полустанке, где нет вокзального помещения, и идём в лес по лесной едва различимой в темноте тропке. Где мы остановимся на ночёвку, мало заботит мою сестру. Она счастлива оттого, что сбежала от очередного конфликта в свою стихию свободы в тайге. В лесу темнеет быстро. Мы идём уже в полной темноте на ощупь. Впереди поляна, посередине которой стог сена. Сестра заливисто смеётся и идёт к стогу, где бросает вещи, и молча начинает делать лаз внутрь стога, безжалостно разгребая сено. Я следую её примеру. Мы прячем в стогу наше снаряжение, залазим сами и закрываем сеном отверстие. Дрожь осеннего вечера проходит, становится тепло. Я засыпаю, прижавшись к плечу сестры.

Утренняя свежесть будит нас рано, едва начинает светать. Мы вылазим из стога, заваливая сделанную в нём пещеру, надеваем рюкзаки на плечи и идём в тайгу. Невозможно передать словами то необыкновенное своё состояние, когда идёшь по лесной тропинке среди берёз и сосен, где каждое дерево приветствует тебя, наполняя твои лёгкие чистым воздухом окружающего пространства. Невозможно забыть те минуты, когда ты ощущаешь всеми фибрами души дух природы в её совершенстве, когда птичье пение звучит особой первозданной музыкой матушки-природы и наполняет тебя торжеством жизни.