Десять поколений

© Белла Арфуди, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Эвербук», Издательство «Дом историй», 2024

Вернувшему меня к корням и каждому из рода Бали: в прошлом, настоящем и будущем

Пролог

Каждый свой день Ава Бяли начинала с молитвы. Повернувшись к солнцу и протянув вперед руки, она повторяла заученные с детства слова: «Господи, ты, все блага дающий, ты, всемилостивый… Будь милосерден и сострадателен к семидесяти двум народам. Помоги тем, кто недугом прикован к постели, томящимся в тюрьмах, путникам в дороге, страждущим беднякам, разоренным, несчастным, обездоленным и нам вместе с ними»[1]. Сколько Ава себя помнила, иного начала утра у нее никогда не бывало еще с тех пор, когда они с родными жили в Иране.

Проснувшись со звуками первого азана, призывавшего к молитве всех мусульман, Ава заготавливала тесто для лепешек к завтраку и шла заниматься живностью. Хотя сама Ава мусульманкой и не была, но, как и ее предки, привыкла отмерять свое время в течение дня по напевам сур из Корана. Такова их езидская участь – вечно жить с враждебными к ним соседями, приучаясь к их порядкам.

Первый намаз – время кормить скотину. Второй – завтракать. Третий – готовить обед. Четвертый – встречать мужа, вернувшегося с работы из города. Пятый – прибирать дом и готовиться ко сну. Бесконечная череда дел по хозяйству. Стало лишь немногим легче с появлением невесток. Как только Ава женила сыновей, часть постоянных забот ушла с ее плеч. Совсем уже бремя домашних обязанностей ушло, когда в доме появилось второе поколение невесток – жен ее внуков. В глубине души Ава считала их паршивыми хозяйками, но радовалась возможности наконец покончить с домашними хлопотами и предаться молитвам.

Обычно после утренней молитвы Ава завтракала со всей семьей, лаская между делом многочисленных своих потомков – уже даже не внуков, а правнуков. Старуха никогда бы не произнесла это вслух, но она абсолютно точно знала, что у нее был любимец. Старший правнук казался ей воплощением ее чаяний и надежд. Глядя на то, как он корпел над талмудами, Ава мысленно обращалась к Ходэ[2] и благодарила его за то, что даровал такое блестящее потомство. Значит, все эти гонения и бесконечные переезды ее семьи были не зря. Здесь, на землях их новой родины – в Ване, будет расти новое поколение езидского клана Бяли. Они не будут знать мытарств и страха своих предков. Они станут частью местного общества, уважаемыми людьми. Больше не будет новых потерь и водопада материнских слез. Так рассуждала старуха, перебирая четки в ожидании обеда и очередной молитвы.

– Бабушка, кого ты там выглядываешь в окне? – обратился к Аве ее любимец. Прищурив свои зеленые, словно морская тина, глаза, он пытался найти то, что заинтересовало старуху.

– Ничего, маламен[3], ничего. – Ава, кряхтя, поднялась с топчана. – Пойдем посидишь с бабушкой в саду. Вечно вы, молодые, куда-то торопитесь и не обращаете внимания на то, что вокруг. Посмотри, как красиво в этом году цветут розы! Наш сад превратился в рай.

Джангир с величайшей осторожностью, на которую только был способен, вел под руки прабабушку к ее любимым цветам. Розы были самые разные: ярко-алые, желтые, кремовые, розовые… Их посадила сама Ава в первый же год после покупки дома. Стоя тогда на участке с саженцами в руках, она молила Всевышнего даровать ее семье покой и возможность считать это место своим домом.

Джангир же, сжимая морщинистую ладонь прабабушки, думал о том, сколько труда довелось познать ее рукам, пока их семья не сколотила состояние. Это были руки труженицы, не знавшей легкой жизни.

– Как дивно пахнут розы, Джангир! – Ава прикрыла глаза. – Ароматы напоминают мне дом моего отца и нашу жизнь в Иране до того, как мы сбежали сюда.

Джангир слышал историю побега бесконечное количество раз и считал, что прабабушка придает слишком много значения прошлому, но никогда ее не перебивал. Очень болезненными были для нее эти воспоминания. Ава тяжело села в плетеное садовое кресло, рядом с ней на земле устроился и ее правнук. Всматриваясь в распустившиеся бутоны роз, которым был отведен всего один сезон, она чувствовала скоротечность времени.

– Мой отец часто вспоминал другую землю, Ирак, и как его семья сбежала в Иран во время очередной войны, надеясь найти покой там. Кто же знал, что придется бежать и оттуда. Наверное, моя смерть близка, раз я начинаю задумываться об этом и страшиться того, как бы однажды не пришлось убегать и от османов.

– Что ты такое говоришь, бабушка? – Внук поцеловал руки Авы, покрытые пятнами цвета жженого сахара. – Ты будешь жить еще очень долго. Разве не ты говорила, что не ляжешь в могилу, пока я не женюсь?

Ава засмеялась, поглаживая лицо Джангира. Ее смех, бывший когда-то подобным разливу ручья, звучал хрипло и прерывисто. Знал бы Джангир, как тяжело ей давался каждый прожитый день.

– Так не женишься ты. Все учишься да учишься. Какой толк быть таким умным, если нет семейного очага? – Горькая улыбка Авы испещрила ее лицо морщинами. Каждая из них, словно дорога прожитых лет, изгибалась, сворачиваясь в тугой узел с другими.

– Женюсь я, женюсь. Ты будешь танцевать на моей свадьбе, а после увидишь еще одного своего потомка. Знаешь, сколько их будет всего? – Джангир раскрыл ладони.

– Сколько? – втянулась в игру улыбающаяся Ава.

– Тысячи! Десятки тысяч! И каждый будет помнить тебя.

– Ах, маламен, да пойдут твои слова прямо в уши Создателя. – Ава уткнулась в темя Джангира, стараясь дышать ровнее и не пугать своего любимца подступающим приступом кашля.

Так и сидели Ава и Джангир в ароматном облаке роз, беседуя и созерцая цветы. Прародительница и потомок, волею судеб заставшие друг друга. Беспечные времена скоро уйдут в прошлое. Джангир об этом не подозревал, доказывая бабушке, что сможет сделать карьеру юриста в Стамбуле среди «этих мусульман». Ава же, пережившая на своем веку уже два переселения, сжимала кончики узорного платка, покрывавшего ее седые волосы, и мысленно молилась за будущее своего рода. Ее сердце было неспокойно.

Глава I

Ари стоял в квартире, из которой уехал четыре года назад, окончательно разругавшись с отцом. На стенах были все те же блеклые обои в коричневую полоску. Свет едва пробивался в гостиную сквозь плотные шторы из синего хлопка. В центре комнаты стоял большой круглый стол, за которым в школьные годы Ари исписывал тетради домашними заданиями. На столе грустно доживала свои дни старая чехословацкая ваза. Когда-то она была частью приданого рано умершей матери Ари. Краешек вазы был отколот – это Ари уронил ее, спешно собирая вещи при очередной ссоре с отцом.

Больше недели назад отца не стало.

Ари до конца не понимал, как он воспринял эту новость. Когда дядя, родной брат отца, позвонил ему, Ари находился за океаном. Звонок из Москвы ворвался в его американскую ночь.

– Твоего отца больше нет, – звучал издалека сиплый голос дяди Мсто. – Прощание будет послезавтра, прилетай.

В ушах зазвенело. Пульсация в затылке мешала понять, что же делать дальше. Сквозь хаос отчаяния и постоянной мигрени Ари почти сутки добирался до Москвы, чтобы стоять сейчас в старой хрущевке.

Церемония прощания запомнилась ему сплошным белым полотном. Как то, в которое был завернут отец. По езидским традициям шейх и пир[4] обмыли тело отца, облили его теплой водой из чаши и произнесли все подобающие молитвы. Вынося гроб с покойником из дома, мужчины трижды опустили его к земле, потом повторили это и в крематории. На прощание с усопшим мужчины и женщины допускались раздельно. Плакальщицы стенали, распевая похоронные стихи, увеличивая частоту пульсаций в голове Ари.

Отец лежал в гробу на боку, словно прикорнул на минутку-другую. По поверью, ему предстояло самому перевернуться на спину уже в могиле. Из-за позы он казался Ари живым. Хотя тот и не смотрел ему в глаза, Ари будто слышал его осуждающий шепот и вел с ним тихую беседу.

– Явился, – ворчал отец, как бывало раньше. – Только на моих похоронах и соизволил показаться, бесстыжий. Ни капли почтения к старшим, к своей семье, к своим корням.

– Я не приходил к тебе! Именно к тебе, а не к семье, баво[5], – пульсировало в голове.

Гроб должен был стоять сейчас не в ожидании печки, пламя которой превратит его в пепел, а на езидском кладбище в Армении. Однако отец решил иначе. Своей последней волей он шокировал всю семью, считавшую его ревностным хранителем традиций.

– И чего ему вздумалось идти против предписанного? – шептались одни.

– Где это видано, чтобы человека сожгли, а не предали земле! – возмущались другие.

Ари не было никакого дела до чужих разговоров. Весь день он провел как в тумане, едва различая соболезнующих ему родственников. Тети, дяди, кузены разных степеней дальности – все смешались в единый водоворот черного облака.

Последующие дни он почти не вставал с кровати, находясь между сном и реальностью. Шок из-за смерти отца и джетлаг накрывали его до седьмого дня после похорон. На седьмой день традиции предписывают раздать семи езидским семьям семь порций обеда. Считается, что в этот день рот покойника освобождается от земли. Брат отца передавал еду пришедшим, бубня себе под нос, что странно следовать этому обычаю, раз покойного сожгли и никакой земли в нем точно не было. Остальные родственники согласились с ним и решили, что раздачи еды достаточно и убивать животное для поминок, как делали их предки, будет лишним.

– Тем более где мы будем резать корову в Москве? – поддакивала младшая сестра отца.

На восьмой день Ари обнаружил, что бесцельно и растерянно бродит по квартире. Взгляд его переместился с вазы на продавленное отцовское кресло. Тот не разрешал его выбросить, говоря, что молодежь перестала ценить хорошие вещи. На кресле, покрытом тонким армянским ковром с витиеватыми красно-синими узорами, выделялась серая урна. В ней хранилось все, что осталось от отца, – его прах. И Ари предстояло везти его черт знает куда.

Ари сжимал в руках письмо отца.

Переживший уже один, хоть и легкий, по словам врачей, инсульт, отец Ари опасался, что второго ему не осилить. И, как только оказался дома, сразу же стал писать сыну. Предчувствие его не обмануло – смерть пришла за ним через десять месяцев.

На белом листе коряво выделялись синие чернила:

«Сын!

Последний раз, когда я тебя видел, я был ужасно разозлен. Я знаю, что мне следовало вести себя с тобой иначе. Мне вообще многое следовало делать иначе. Когда ты молод, то оправдываешься возрастом и глупостью. Когда тебе уже почти шестьдесят, как мне, найти оправдания сложнее. Я чувствую, что смерть меня не оставит. Она уже увидела меня, значит, вернется снова. Я не прожил эту жизнь так, как действительно хотел бы. И мне печально от мысли, что я и тебя хотел заставить ее прожить не так, как ты хочешь.

Прости меня, если сможешь. Делай все, о чем мечтал, и знай, что у тебя есть мое благословение. Не знаю, решусь ли я тебе сказать это сам или тебе суждено прочесть лишь сухие строки. Знай, что я искренен: я благословляю тебя делать все, что ты хочешь. И прошу тебя лишь об одном. Верни меня туда, где мне положено быть. Я не хочу лежать в чужой земле, которая никогда не станет моей, сколько бы моих предков и потомков на ней ни прожило. Верни мой прах в Ирак. Пройди путь наших отцов и верни нам дом. Это единственное, о чем я тебя прошу.

Я люблю тебя, сын. Прости, что говорю тебе это впервые.

Ари перечитал письмо уже раз десять, но никак не мог решиться. На церемонии прощания дядя Мсто, знавший о воле отца, настаивал на том, что Ари обязан ей следовать:

– Не выполнить последнюю просьбу умершего – это все равно что плюнуть ему в могилу. – Его черные кустистые брови почти сомкнулись на переносице. – Полетели со мной в Ереван? Оттуда начнешь свое путешествие. Съездим вместе в Иран, вернемся в Армению и оттуда уже поедем по пути, который завещал тебе отец: в Грузию, Турцию, потом в Ирак. Ты не будешь один.

– Зачем отцу это было нужно? – Ари все никак не мог отложить письмо в сторону. – Я даже никогда не знал, что он хотел побывать в Ираке.

– Мы вообще мало что знаем о своих родных, потому что сначала боимся спросить, а потом теряем интерес.

– Я даже в Армении последний раз был подростком, вряд ли что-то там помню.

– Значит, пора вернуть себе эти воспоминания. Может, твой отец знал, что это путешествие нужно не только ему, но и тебе. В общем, выбирай дату полета. – Дядя Мсто улыбнулся, сверкнув золотым зубом, с которым он не хотел расставаться, несмотря на возможности современной стоматологии. – У тебя есть отличный попутчик.

Ереван встретил их тридцатишестиградусной жарой. Казалось, что асфальт вокруг Звартноца вот-вот расплавится, превратится в тягучую реку. Воздух был раскален, но Ари дышалось здесь легче, чем в более влажном московском климате. Вокруг бесконечно сновали таксисты, желавшие нажиться на наивных приезжих. Ари и дядя Мсто в ожидании своей машины игнорировали их, словно назойливых мух. За ними ехал старший сын дяди.

– Авдо, я уже думал, что ты решил нас здесь бросить, – полушутя отчитал сына дядя Мсто.

– Пробки теперь как в Москве. Никогда не угадаешь, где они тебя настигнут. – Авдо закинул чемоданы в машину и приглашающим жестом указал на дверь. – Домой?

– Домой, – выдохнул дядя Мсто, вытирая носовым платком пот со лба. Жара была для него невыносимой, даром что он родился в солнечной Армении и прожил в ней большую часть жизни.

Дорога казалась Ари смутно знакомой. Но то скорее были отголоски рассказов родителей и его собственных фантазий, чем реальные воспоминания. Единственное, что он узнавал, точно понимая, что это не игра его воображения, – это вездесущие пулпулаки. Чистая ледяная вода била из них, словно источник жизни, собирающий вокруг жаждущих. Толпы туристов бегали во все стороны. Высунув голову из окна машины, Ари слышал то армянскую речь, то английскую, то французскую, то фарси. Удивлением для него стали индусы: он не встречал их в детстве.

Розовый туф, из которого в основном построен старый Ереван, на солнце кажется то персиковым, то охристым. Ари узнавал и его. Он маленьким любил ковырять стены, пытаясь сделать тайники для посланий друзьям. Помнил, как его за это постоянно журил сосед: «Ах ты маленький генацвале[6]!» Хоть Ари и был этническим езидом, дворовые товарищи в Ереване называли его грузином, так как он перебрался с родителями в Армению из Грузии. Ему было лет шесть, когда родители решили переехать в первый раз. Разницу между Грузией и Арменией Ари не сильно ощущал, если не считать языка. Все остальное маленькому переселенцу казалось похожим: солнце, фрукты, темноволосые люди, старики во дворе и виноградные лозы, оплетающие дома и внутренние дворики.

Сложнее было, когда еще через год они отправились в Москву, где ошалевшему от таких резких перемен Ари пришлось привыкать к совсем иной культуре, холоду и диковинным словам вроде «черномазый», которые он не слышал раньше. После пяти лет жизни в спальных районах Москвы и грузинский, и армянский языки совершенно вылетели у Ари из головы. Дома родители, стараясь не забывать о корнях, говорили с ним на езидском, а улица обращалась к нему на русском со сложными вставками мата, которые Ари быстро научился различать. Тогда же он в последний раз побывал с родителями в Армении. Последнее лето, когда мама еще была жива. Она возила его по местам, где проводила детство, и учила читать книги не только глазами, но и руками, ушами, носом и сердцем.

– Ты чувствуешь запах книги? – обращалась она к сыну, приближая нос к раскрытому талмуду у нее в руках.

– Да. – Ари повторял за мамой. – Книга пахнет подсолнечным маслом.

– Это потому, что ты ел бабушкины пирожки, пока читал ее, – смеялась Тара, закручивая свои густые кудрявые волосы в тугой узел. – Теперь давай изучать книгу руками. Потрогай листы. Тебе нравится их шершавость?

– Нравится. Еще мне нравится их цвет. Словно топленое молоко. И обложка красивая.

– Мне она тоже нравится. Это одна из самых красивых книг, которые я видела.

– Однажды я тоже напишу книгу. Мы будем ее читать вместе, вот так же валяясь под деревом в саду бабушки. Книга будет о мальчике, который объехал весь свет. Каждую страну в этом мире.

– Конечно, напишешь, и не одну, а десятки книг. – Мама ласково обняла Ари и стала его щекотать.

Солнце пробивалось сквозь ветви персикового дерева, заставляя мальчика щурить глаза. Из-за этого он едва видел маму, но навсегда запомнил ее запах: сладкий аромат лета.

Машина резко затормозила в одном из дворов Бангладеша[7], вернув Ари в реальность. Высокие многоквартирные дома еще советской постройки шли рядами друг за другом, как в любом другом городе постсоветского пространства. Их серость навевала тоску. Для кого-то это была тоска по безвременно ушедшей эпохе, для кого-то – по отсутствию разнообразия.

Скрипучий лифт поднял их на пятый этаж, где в квартире за длинным, накрытым угощениями столом их уже ждали жена дяди Мсто и многочисленная родня. Всем хотелось посмотреть на Ари, ведь многие из них видели его еще совсем ребенком. Сейчас же он был для родни воплощенной мечтой – человеком, добравшимся до желанной для многих Америки.

Все спрашивали наперебой:

– Правда, что в Америке можно стать миллионером за год?

– Я слышал, что в Америке очень дорого болеть. Это так?

– Как тебе ваш президент?

Гул голосов смешался в голове Ари и вернулся к нему колоколом боли. Мигрень не отпускала его со дня, как он узнал о смерти отца. Неужели этот белый шум в ушах будет теперь вечно?

– Ты же приехал сюда не только слоняться по Еревану? – до Ари сквозь пучину боли дорвался голос одного из дальних родственников. – Надо съездить в нашу деревню. Мы там с твоим отцом все детство провели. Ходили туда-сюда за местным пастухом или гоняли мяч.

– Что скажешь, Ари? – Глаза дяди Мсто уставились на племянника в ожидании ответа. – Твой отец хотел, чтобы ты вместе с ним прошел путь наших предков.

– Эту деревню основал наш прапрадедушка после побега из Турции, – вмешался сын дяди Мсто, накладывая себе толму и винегрет. – В его честь там поставили пулпулак – тебе обязательно надо его увидеть.

Ари особо не думал, как он собирается исполнять последнюю волю отца. Нужно ли ему посещать какие-то конкретные места или следовать собственным ощущениям? Да и есть ли эти ощущения? Ему мало что было известно о своей семье. Всегда как будто бы отрицая свое происхождение и стремясь влиться в другую культуру, он не интересовался почти ничем, разве что спрашивал имена бабушек и дедушек. А о них самих он ничего не знал, кроме того, что их уже нет в живых.

– Тогда давайте поедем туда завтра. – Ари отдался на волю судьбы.

– Значит, завтра утром выезжаем. Тебе понравится деревня. Там такая красота! Воздух невероятный!

Дядя Мсто накладывал домашнюю брынзу в свежий лаваш, скручивал себе традиционный бртуч. Он продолжал нахваливать свою малую родину, потеряв всякий интерес к племяннику. Предоставленный самому себе за столом, где мало кто пытался долго говорить на русском, Ари снова предался воспоминаниям о матери.

Каждое утро она делала ему бутерброды с докторской колбасой. Несколько Ари проглатывал за просмотром утренней порции мультиков, оставшиеся брал с собой в школу. В двухтысячных в московских школах часто не было не только бесплатных обедов для детей, но и дверей в кабинках туалетов. Заходя туда, каждый надеялся, что никто не войдет. Порой везло, порой дни были менее удачными.

Ари любил смотреть на мать, когда она была занята делом. Она до блеска натирала полы, сосредоточенно чинила потрепанную одежду (на новую вечно не хватало денег), с азартом выдумывала разные блюда из одного и того же скудного набора продуктов. В такие моменты маленький Ари думал, что для его мамы нет ничего невозможного. Временами она говорила это вслух, вселяя в сына надежду на лучшую жизнь:

– Мы сейчас с тобой будем жарить пирожки с картошкой. Твои любимые. Знаешь, кто их еще очень сильно любил? Твоя бабушка. А кто ее научил их жарить? Нет, не ее мама, а ее няня. У твоей бабушки была няня.

Мама прерывалась, чтобы насыпать еще муки на стол перед лепкой очередной партии пирожков.

– Времена не всегда были трудными, Ари. Однажды они снова станут легче. Нам надо просто дождаться. Мы с тобой знаем, что все возможно. Это наш с тобой секрет.

Отец Ари, грузный мужчина почти на десять лет старше жены, был иного мнения. С сыном он проводил не много времени, практически полностью предоставив его воспитание жене. В редкие минуты, удостаивая Ари своим вниманием, он давал ему наставления, которые в корне отличались от материнских:

– Чертов Горбачев и его шайка! Такую страну разрушили, а вместе с ней и миллионы жизней. Я ведь учился в университете. А теперь пашу как мул в городе, где все чужое. Да и люди такие злые от творящегося вокруг. Как с ними жить?

В детстве Ари часто размышлял, почему папа с мамой такие разные. Может, они нашли друг друга случайно и это не было судьбой? Став старше, Ари злился на умерших родителей матери, которые выдали дочь за того, кто ей совсем не подходил. Уже будучи подростком, он понимал, как все устроено в езидском мире. Вряд ли его мать могла сама выбирать мужа. Череда потенциальных мужей могла лишь проходить перед ее глазами, но последнее слово было за главой семьи. Он выбирал мужей своим дочерям, надеясь, что отдает их в добрые руки. Шиван – отец Ари – хоть и был надежным, но не был лучшим для юной Тары.

Ари часто думал над тем, что по-своему любил отца, но так и не мог простить ему безразличного отношения к матери. Ему казалось, что отец мог бы хоть иногда быть ласковым с ней. Тот же лишь выполнял свой долг: заботился о том, чтобы была крыша над головой, еда, деньги на учебу сына. Возможно, думал Ари, будь у него получше отношения с отцом, смерть матери не создала бы между ними эту ужасающую пропасть.

Глава II

Ава Бяли сурьмила глаза. Сегодня ей предстояло сватать своего любимца. Другие, когда им переваливало за пятьдесят, уже считали себя стариками, но в Аве всегда бил источник жизни. И даже в свои почти семьдесят она сохраняла ясность ума. Чем бы ее ни огорчала судьба, Ава находила повод для улыбки и верила, что расположение Ходэ еще вернется. Главное – не гневить его своими жалобами. Вот и сегодня, несмотря на ноющую боль в пояснице, Ава тщательно собиралась. Она всегда была готова к новым поворотам жизни.

Надевая на морщинистые руки золотые браслеты с узорами в виде перьев павлина, она удивлялась тому, как изменчива судьба. Она, полуграмотная езидская вдова, умудрилась благодаря упорному труду, хитрости, выносливости и своему отчаянному стремлению к лучшей жизни сначала выучить троих сыновей, а потом дождаться плодов этих зерен. Езидских семей, которые, как и они, владели ковровыми мастерскими или мануфактурами, можно было пересчитать по пальцам. В основном богатства этой земли скапливались в руках мусульман да евреев. С недавних пор стали богатеть армяне и греки, что не нравилось радикально настроенным оттоманам. Разговоры о столкновениях между мусульманами и христианами вызывали у Авы смутное беспокойство, но она настойчиво подавляла его, стремясь всеми силами сохранить благополучие своей семьи.

Большая часть езидов жила в небольших деревнях и занималась преимущественно скотоводством. Ава, считавшая, что выживают только те, кто умеет поддержать друг друга, покупала продукты обычно у езидских торговцев, привозивших их в определенные дни на местный рынок. Невесток она приучала к тому же:

– Если мы не поможем друг другу, никто не сделает это за нас.

Те безропотно подчинялись старшей Бяли и не смели ей перечить. Каждая из невесток знала, что за тихим голосом Авы скрывается жесткий нрав. Своими старческими руками она крепко держала всю семью и вела ее по намеченному пути.

Сыновья Аву любили, прислушивались к ее наставлениям и считали ее путеводной звездой всего рода. Внуки и правнуки же относились к ней как к надзирательнице. Строгой, но справедливой. Один лишь Джангир видел в ней родную душу. Ей он доверял все тайны и переживания. И даже, вопреки всем традициям, рассказал о первой влюбленности.

– Бабушка, я точно решил. Больше не хочу ходить на свадьбы, подыскивая себе невесту. Мне нравится дочь нашего соседа. Стыдно было сознаться родителям, что я ходил по утрам вокруг их дома и высматривал, как она пойдет с матерью в хаммам. Не выдавай меня, прошу. Скажи, что ты сама мне ее выбрала.