Протокол «Старый Мир»

Она замолчала, переведя дух. Слеза скатилась по её морщинистой щеке.

Дмитрий смотрел на неё, и по его сжатым челюстям было видно, как в нём борются ярость и боль. Он был хозяином положения в стране, но здесь, перед слепой старухой, вновь чувствовал себя мальчишкой, оправдывающимся за разбитое окно.

– Здесь тебе будет хорошо и безопасно. В этом можешь не сомневаться, – отрезал он, и в его голосе снова зазвенел металл. – Серафим! Покажите моей матери её апартаменты. И чтобы у неё было всё необходимое.

Он развернулся и ушёл, не дожидаясь ответа. Его шаги были быстрыми и гневными. Он шёл не как правитель, осматривающий владения, а как подросток, сбегающий от неудобной правды.

Анна Андреевна осталась стоять в дверях своих роскошных покоев, слушая, как затихают его шаги. Она была не пленницей в клетке. Она была живым укором, который он добровольно привёз в свой дом и теперь носил в самом его сердце.

Тем не менее Дмитрий, казалось, был счастлив, ведь его супруга полностью разделяла его идеологию, а через десять месяцев Алина родила Дмитрию прекрасную девочку, а ещё через три года начались вторые роды. Мальчик родился крепким, с ясными глазами отца. Роды прошли идеально, без осложнений.

Алина улыбалась, уставшая, но счастливая, и протянула руки к ребёнку. Её взгляд встретился с взглядом Дмитрия – и в нём, кроме счастья, он на мгновение увидел тень давнего, запрятанного страха. Того самого страха, что был в её глазах в тюремном дворе.

Вдруг её улыбка застыла. Она попыталась что-то сказать, сделать вдох – но не смогла. Её пальцы судорожно сжали край простыни. Врачи бросились к ней, но было поздно. Не было ни крови, ни хрипов. Её жизнь просто… остановилась, угасла на пике счастья, словно перегоревшая лампочка.

Последнее, что она увидела перед тем, как мир поплыл в чёрные крапинки, – не сына, а лицо Дмитрия. И в его широко раскрытых глазах она, впервые за все годы, с абсолютной, леденящей ясностью прочла не любовь и не ужас, а расчёт. Мгновенный, холодный, стратегический расчёт, проносившийся за долю секунды: «Потерян актив. Кто виноват? Каковы последствия для системы?» И тогда её последний выдох оказался не стоном, а тихим, горьким облегчением. Она наконец-то увидела истинное лицо человека, в которого была влюблена. И ей уже было всё равно.

Позднее официальное заключение гласило: «Эмболия околоплодными водами». Но в тёмных уголках системы шептались о другом: о стрессе, о непосильной ноше жизни рядом с тираном, о яде, который могла подлить одна из акушерок при дворе Дядюшки. Сам Дмитрий никогда не искал истинных причин. Он нашёл себе виноватого – весь мир.

Дядюшка не кричал. Он замер у ее постели, и в его глазах, обычно холодных и острых, как сталь, плелось нечто невыносимое, детское и беспомощное. Он не смотрел на безжизненное тело – он смотрел на ее руки. Всего час назад они сжимали его ладонь так, что, казалось, кости треснут. А теперь лежали неподвижно, и в них не осталось ничего от той силы, что держала на плаву всю его вселенную. И тогда это детское недоумение в его взгляде стало медленно выгорать, выжигаемое чем-то другим – ледяным, нечеловеческим, вселенским гневом.

Он потерял не жену. Он потерял единственный якорь, удерживавший его чудовище на привязи. И теперь оно вырвалось на свободу.

В своей стерильной, огромной спальне, пахнущей озоном и властью, он дрожащей рукой достал из потаенного ларца старую, потрепанную коробку. Он скрутил толстую, неровную папиросу, длинным движением раритетной зажигалки поджег ее и затянулся глубоко, по-зековски. Это был не тот легкий, ритуальный дымок для релаксации. Это был густой, удушливый дым отчаяния и ярости, который должен был сжечь изнутри всю ту боль, что его разрывала. Он не плакал. Он курил, смотря в пустоту, и с каждой затяжкой его сердце затвердевало все больше.

Эта трагедия стала поворотным моментом в жизни Дядюшки. С тех пор он погрузился в скорбь и одиночество. Его сердце очерствело, а взгляд стал пронзительно-холодным.

Власть Дядюшки продолжала расти, но вместе с ней росла и его жестокость. Он утратил способность к состраданию, видя в людях лишь пешек в своей игре.

Он тщательно скрывал от общественности существование своих детей. Но слухи, подобно зыбучим пескам, неумолимо просачивались сквозь завесу молчания.

Когда Алина ушла из жизни, Дядюшка, казалось бы, погрузился в бездну горя. Внешне он продолжал исполнять свои обязанности – неустанно следил за порядком в Социалистическом Сообществе, железной рукой управляя тоталитарным режимом, который он выковал своими руками. Однако в глубине его разума, затуманенном скорбью, вспыхивало далекое пламя – пламя жажды власти. Эта идея, словно бальзам на рану, казалась ему идеальной. Захватить власть над всем миром, возвести могучий алтарь из подчинения – вот дань памяти его любимой Алине.

Он обезумел, но сохранил свой тонкий расчет. Как тогда в тюрьме, так и сейчас он продумал свой план до мельчайших деталей.

– Старший Серафим, настройте компьютер, нам пора снова делать обращение, – скомандовал он своему ближайшему сподвижнику.

– Опять для бывшей Федерации? – уточнил Серафим.

– Нет, – ответил Дядюшка с решительностью в голосе. – На этот раз весь мир.

И так он начал тотальную промывку мозгов всего мира. Он обещал не просто хорошую жизнь, он обещал защиту и крышу над головой. Безопасность и стабильность – вот что хотел получить каждый человек. И Дядюшка был готов предоставить это, но за определённую цену: подчинение его идеологии.

Многие правители не могли смириться с тем, что какой-то мужчина, недавно устроивший революцию в своей стране, пытается навязать свою идеологию всему миру.

Последовали санкции, попытки вооруженных действий. Но Дядюшка, к сожалению для его противников, уже успел расставить по миру своих верных псов – агентов, которые ежедневно доносили ему о всех возможных действиях со стороны других стран. Он знал, где ждать войска, как предотвратить атаки. Но его истинное оружие было тоньше сабли и точнее ракеты. Ещё в стенах тюрьмы, через сети сокамерников, связанных с международным криминалом, он начал плести паутину. Его первые «верные псы» были не солдатами, а хакерами, шантажистами и соблазнителями. Они не взрывали мосты – они взрывали репутации.

Компромат на депутата здесь, долговые обязательства генерала там, семейная тайна министра – всё это стекалось в его архив, превращаясь в цифровую армаду. Его пропаганда просачивалась не через официальные каналы, которые тут же глушили, а через взломанные новостные агрегаторы, личные мессенджеры и подпольные сети. Он говорил не с государствами – он говорил с их элитами на языке шантажа, а с их народами – на языке отчаяния и гнева.

Дядюшка вынудил враждебные страны ослабить свой пыл, наложив санкции не только на тех, кто пытался перейти ему дорогу, но и на тех, кто сотрудничал с ними. В результате многие государства столкнулись с дефицитом материалов, еды, других необходимых средств. Начался легкий кризис в мире, а Дядюшка ловко воспользовался этой ситуацией, начав помогать странам, испытывающим трудности. Многие тогда подчинились и вступили в уже Мировое Социалистическое Сообщество.

Но, как известно, всегда найдутся те, кто не желает склониться.

Дядюшка Верм назначал встречи с президентами, королями, императорами, пытаясь дипломатически подчинить их страны своей воле. Отказаться от его предложений означало подписать себе смертный приговор. Несогласие встречалось лишь презрением и приказом о запуске ракет по отдельным городам.

– Хорошо, господин президент, – говорил он с ехидной и безумной улыбкой, – Мы ведь все цивилизованные люди. Поймите, я не хочу вам зла, я лишь хочу процветания всему миру. Думаю, ваши родные тоже так считают.

В этот момент на экране телевизора появлялись близкие президента, взятые в заложники, их судьба висела на волоске. Выбор был прост: согласие равносильно жизни, отказ – смерти.

Год за годом почти все страны оказались под властью Дядюшки. Новую страну он назвал Мировым Социалистическим Сообщество (МСС).

Был установлен тоталитарный режим. Лозунги типа «Трудись на благо МСС», «МСС заботится о вас!», «Да здравствует Великий Дядюшка!» звучали повсюду, напоминая о всевластии тирана.

Чтобы уверенно управлять миром, Дядюшка Верм отправил в разные районы своих подчинённых из отрядов Серафимов. Этих заместителей Правителя прозвали Люцами, и их жестокость не знала границ. Их облик, как и всё в этом новом мире, был выверен до мелочей, чтобы внушать не мистический ужас Серафимов, а вполне земной, административный террор.

Чёрная, как уголь, форма строгого, почти бюрократического покроя. Поверх – длинные плащи, подбитые кроваво-алым шёлком. Когда Люц шёл по коридорам власти или появлялся на публике, его плащ развевался, и вспышки алого были похожи на свежие раны, на скрытую угрозу, прячущуюся за внешним порядком. На головах – чёрные фуражки с лаконичной кокардой-флагом МСС. Их лица были всегда открыты – не для того, чтобы показать человечность, а чтобы продемонстрировать холодную, расчётливую жестокость в их глазах. Они не скрывались. Они были лицом системы, её карающей дланью и её верховными администраторами в одном лице.

Примечания