Ванечка

ВАНЕЧКА

рассказ

Жил да был такой Ванечка, что казалось, да кажется и сейчас, не было и не будет равного ему никогда. Ходил он и хаживал туда и сюда, странен был – сказать нечего. Бывало, заглянет к приятелю в гости, посочувствует и порадуется одновременно. Ну, а если взгрустнется, то и слезку пролить не жалко…

Родители Ванечки, люди степенные, оба научного звания, жили в хоромах модных, всякие там были у них рефрижераторы импортные и кофемэйки зачетные. Да только сам Ванечка иного полета птица – не очень-то прибранный и расчесанный, дела не делающий, страха не знающий, правил дорожных не соблюдающий – гроза механизмов и туалетных нововведений всяческих, рад бы сидеть в сортире бревенчатом, да мысли и чувства его что незнакомое гложет, темное и большое – по новым теперешним соразмерностям. Но, что поделаешь, приходится начинать сначала, иначе – не то.

Когда родители-то сии небывалые народили на свет младенца малого и окрестили его Иванушкою, несказанно обрадовались. Не знали они, что после сбудется. Это только на первых порах возрадовались и возликовали степенные, что сыночек-то их не лыком шит – сидит малютка, штаны перед голубым ящиком протирает. А там – то мультики няшные, то в мире животных диковинных, а то и вовсе новости перестройки. И ладно бы просто сидел, – нет же, то один пальчик загнет, то все сразу, считает, что ли, или знаки какие подает, с эфиром общается, научные труды родителям сочинять не мешает.

Да не долго длилось сие состояние, ибо вот и в школу уже пора, а кровинушка их ножками о порог упирается, – «Нетушки, – кричит, – желания не имею учиться! Все учителя там придурки, мне по телевзвизору поинтереснее буде»…

Что делать? Насилу вытолкали. Тот же концерт на следующий день. Дальше – круче.

Повадился как-то Ванечка приходить домой пьяненьким, да не так, чтобы в шутку, а даже очень и очень всерьез. Только тут уже его предки терпеть не стали, а сразу хвать ремень и давай колошматить – душу не выбили, а разумения поубавили. Так что, стал Ванюшка с тех пор идиотом не то, чтобы последним, но очень и очень уж близко к этому подошел. Все язык кажет, да рожи корчит. И перед зеркалом, и перед родными, да и этак, просто на улице, в трамвае или перед товарищами.

А друзья его сотоварищи были особой помеси. Все в дерьме бы им вымазаться, да прохожего удивляюще тихо-смирно по улицам шастать, улыбаться этак покорливо и беззлобно, дескать, – «Вот они мы, грязные и упоротые, а живем-то поинтереснее вашего буде. Да и улыбочка у нас – сахар‚ а ваш взгляд любой словно бритва вострая по одежке потрепанной».

Так и Ванечка с ними, в первых рядах, мол, – «Смотрите же, вот он я, весь как облупленный»… Идет, бывало, по улице, как всегда не умытый, на головушке кип соломы нечесаной, вежливо всем кивает, расшаркивается, – «Топайте, люди добрые, на убогого внимания не обращайте».

Родные же Ванечкины и в милицию заходили, да к докторам заворачивали. Только первые им отворот-поворот сразу дали, раз ни в чем таком не замечен, в грабежах да разбоях гопницких не участвовал, а то что пьяный шатается, так это частенько у них случается…

Другие же – наоборот, сильно заинтересованы были, все думали и гадали, как из Ванечки окончательного придурка вырастить, таблетками пичкали, справки в школу писали. А Ванечка все таблетки выплевывал, справкам же и другим бумажкам в туалете работу нашел, и каждый раз так ти-и-хонечко подсмеивался… Мол, – «Вы-то меня за идиота считаете, а я – вот он я, – взял, и вот как с вами со всеми разделался». И тут же скорее к друзьям-товарищам портвейн из горла хлестать и в дерьме вываливаться, – «Во, какие, – кричат, – пельмешки из нас получаются!»

Только родители Ванечки, люди взрослые, а этим все сказано, выловили его как-то вечером – всего такого измазанного – да и госпитализировали скорее. Там его отмыли, почистили да в кроватку отдыхать положили. Но Ванечка, не будь дураком, трех соседствующих алкоголиков растолкавши, просит их умоляюще, – «Плюйте на меня, люди добрые, сотворите, – говорит, – со мною такое, а я вам спасибочки и завтрак с обедом в придачу»…

Польстились страдающие бессонницами на слова Ванюшины добрые и сделали это дело. Только, ничегошеньки они не получили, так как били Ванечку после этого медсестры и санитары боем нещадным и тут же отправили в дом родительский, назад вернули, в хоромы модные к маме и папе, что тихо спали, беды не ведали.

Вот было им радости – Ванюшка-то среди ночи темной по ковру по ручному ползает, течет с него все и капает, а сам довольный, хоть и побитый не слабо, но радостный и смеющийся – прямо младенчик невинно рожденный, мило так улыбается, как бы прощения просит, – «Уж не серчайте, папа и мама, что поздно так вас разбудили»…

А те стоят, глазки вылупили, сообразить не способны, что происходит. Но Ванечка – не дурак, все к двери ближе и, глянь ка, – юрк в щелку, и поминай, как звали. То бишь, к друзьям своим побежал, скорее приключеньицем сказочным похвалиться, а на досуге новую басницу для истории великой литературы народной в каталог вписать, дескать, не обижай убогого, тебе же самому после накладно станет.

Годы летели, Ванечка рос-подрастал, деревья мельчали, проспекты сужались, а вот мозг Ванечкин расширялся. Все сравнения какие лезли в него со всех сторон, вряд ли серьезно осознаваемые, но красочные и живые, – как те картины, скажем, Вангога безухого или друга его незадачливого.

Вот однажды и говорит Ваня своим сотоварищам – «Прощайте, друзья мои дорогие, сделаюсь я туристом, пойду же смотреть, как люди обычные землю пашут, города новые строят, почему в дерьме не валяются и портвейн у них только по праздникам выдающимся, как де день рожденья Маркса-и-энгельса знаменитого! Не тужите здесь без меня, братья и сестры добрые, чувство странное меня гложет, жизнь хочу посмотреть, как она есть, с людьми известными познакомиться, что это они за птицы такие хочу узнать»…

А друзья его – те целуются и улыбаются Ванечке, – «Что ж, – говорят – если есть такое желание, то походи уж по белу свету, а потом к нам вернешься, расскажешь, что интересного и необычного в этом царстве неведомом».

И тем же утром исчез Ванечка. Ни под кроваткой его неприбранной, ни в сортире загаженном, даром, что плиткой импортной выложенном, ни во дворе родном – даже следов не обнаружилось, как родители его ни искали. Осталось им лишь рыдать горемычно и дух переводить, мол, что поделаешь, но, как говорится, на нет и суда нет.

Ну а Ванечка не исчез никуда, конечно, а действительно в путь отправился. И после видели его люди разные во всевозможных местах, порой неожиданных, а часто и небезопасных. Так, например, однажды, появился Ванечка на площадке строительной. Смотрит, рабочие снуют кругами, грузовики какие-то разгружаются, пыль облаками клубится, да еще и рельсы куда-то проложены.

«Что такое? – думает Ванечка, – Что это здесь они делают?»

Вдруг, ни с того ни с сего, по рельсам этим кран к нему подъезжает. Везде грохот такой, шум, крики, туман постепенно на землю ложится, а из земли дом-громадина вырастает, и народу на стенах его видимо-невидимо.

Тут спускается к Ванечке крановщик, по головке так мило гладит и спрашивает ласково, ненавязчиво, – «Что, – дескать, – молодец, глаза таращишь? Строим мы дом огромный, какой еще никогда не строили – небоскреб называется – комнаты в полтора роста, сортиры отдельные, лифты всякие и лоджии застекленные – все здесь супер».

Рассказал это и тут же спрашивает – «А ты, кто таков будешь, и зачем к нам пожаловал?»

«А я… – отвечает Ванюшка, а сам чуть не плачет, – А я, – говорит, – весь в дерьме вывалянный‚ всегда бит и обижен, но хожу, где хочу, и все наблюдаю»… – штаны снимает, в пыли строительной перекатывается и рыдает уже не на шутку. Тут работников разных, монтажников там, железобетонщиков – целая толпа набежала. Смотрят все удивленно на чудо такое, а Ванечка, знай себе, не теряется, еще только больше испачкался, да жалостливо так посматривает, мол, – «Извиняйте за беспокойство, ухожу я, сейчас»…

И гляди-ко, действительно, к воротам топает, головушку-то повесил, а сам про себя думает, – «Так вот оно что – дом-небоскребище – сам из земли вырастает, стеклами блестит, верхними этажами облака разгоняет…»

Все думал это и думал, тихо ножками по непокосу пустырному вяло шагая, пока в кусты не свалился и не уснул.

И снится ему, что этот дом-небоскребище – это сам он и есть, и что ползают по нему трудяги разные, что твои муравьи. Под землей ему хорошо было – и спокойно, и сладко – а теперь его арматурами разными жалят, да обои по стенам наклеивают, – не по себе как-то, и щекотно уже не на шутку, терпения не хватает.

Лежит Иванушка в кустах, все ворочается, муравьи по нему и впрямь ползают. А он, будто бы этот самый и есть дом-небоскреб, – вот возьми и вскачи, да как побежит…

Бежал, бежал, тут и солнце взошло. Оказывается, полдня и почти всю ночь он в кустах провалялся.

Подивился Ванечка сновидению, да и дальше пошел, глазами по сторонам среляючи, душа нараспашку, брюки опять на пуговицах. Кедами замусоленными то по асфальту суча, то по бездорожью, а то и вообще – напрямую, через гущи лесные или болотистые.

Попадались Ванечке на пути люди всякие, но чаще такие же, как и он – разумом не обделенные, тем и довольные, случайными побирушками сытые. То в деревушках каких, то на обочине, а то и вообще в городах да на улицах. Кто знает, что они про себя думали, но вот всегда оборачивались. Никого Ваня равнодушным не мог оставить, что ж говорить о богатом начальнике, что туриста нашего прямо в парадной своей подловил, за шиворот ухвативши, да не сразу заметивши, как сам запачкался.

И вот, это чудище-человечище, брюхом с быка забойного, весь в кожаных пиджаках иностранных, в сандалиях лакированных, вдруг как замычит, – «Что ты делаешь здесь, ублюжина развонючая, под дверью моей квартиры не мало стоящей, зачем ошиваешься здесь, паршивый? А ну, как в милицию сдам, – так они из тебя дух портвейна в три счета вышибут»… – и тащит Ванюшку в будку какую-то, трубку такую снимает, да на кружочке циферки вертит.

Тут уже и сирена воет, и машины несутся и подъезжают, людей форменных выпускают. И вот они хвать Ванечку под руки, на, говорят, зуботычину предварительно, и в машину его, и в машину, да давай километры скорее накручивать. В комнату грязную покидали, дверью тяжелою хлопнули.

Ну, а Ванюшка и рад себе, – «Бейте, – говорит, – меня, товарищи полицаи, хоть ногами лупите», – а сам улыбается…

Удивились такому дяденьки-милиционеры и спрашивают, – «Кто же ты таков, дурехище‚ что в дерьме и соломе весь измазанный ходишь по улицам города?»

«А я…» – говорит им Ванечка, и давай своего дурака перед ментами валять. Плачет и по полу несчастный катается…

Только не отпустили его милиционеры так сразу, еще здесь дней десять держали, пока не выяснили, что действительно он ни в чем не замешан. Только после этого вывезли Ваню за город, немножко по лбу ударили и бросили.

Ванечке же хоть бы что, – встал, оправился, штанишки обратно напялил и по дороге пылящей дальше от города сразу отправился.

Долго ли, коротко ли шел себе Ванечка, а тогда еще одинешенек он был, и повстречались ему на пути козочка и козленок. Кто-то на мостике через ручей привязал их веревочкой. И так жалобно они заблеяли, что вся история у Вани перед глазами и выросла. Бил их хозяин нещадно и молока от них требовал, дескать, в злом сельсовете этому снова нехватка. Да только кто его знает, зачем всех остальных коз порезали…

Развязал, конечно, Ванечка все шнурочки и колокольчики, да вдруг и говорит им, – «Не плачьте, ребятушки, скоро уж, скоро нам всем заживется по новому»…

И, гляди-ко, распустился мосточек липовыми листочками. Злой же хозяин сам в козу превратился, бегает от жены и мычит по-козлиному. А та – все с подойником – вслед за мужем горбатеньким, пока сама коровой не сделалась.

Ванечка же – как всегда – плакать и навозом обмазываться, жалея несчастных. А заодно и влиянию своему, вдруг проявившемуся, удивляясь.

«Вот, оказывается, – думает он, – что щелчок по лбу ментовский с путешественником делает»…

Попереживал недолго, да и в сельсовет с декретами поспешил, так, мол, и так, – «Зачем же скотинушку мучаете?»

А те в ответ, – «Прости нас, Иванушка!» – и давай ему плакаться, в грехах своих сознаваться. Тут благодать-то на всех и спустилась. Каются и улыбаются, – «Спасибо, Иванушка, что на путь нас наставил, не будем мы больше так».

Хозяева же козы и козленка обратно людьми сделались, но теперь определенно иных наклонностей. Накормили своих рогатеньких, погладили и пожалели других животных. Словом, зажили сразу по новому. Ведь, где же это видано, животных так зло наказывать, на мосточках привязывать, чтобы им ни корма, ни радости не было, откуда же молоко козлиное буде?

А Ванечка дальше пошел. И тем же вечером встретился ему старец удивительный в поле чистом. Сидел он на пне, бородою нечесаной в землю вросшей мир удивляя.

Сказал он Иванушке, – «Давненько сижу, мир-спокойствие наблюдаю, только такого вот как ты поджидаю. Да прославится этот час и минута среди здешних деревьев. Все расскажи всем, что услышал, поведай путникам встречным, что не то главное, что имеешь, а то, что любишь. А возлюби же скорее то, что в воздухе, столь незримо, сколь желанно, а не то, что сделала рука человечья, ибо она чаще выгоды ищет, поэтому и ошибается в своей работе», – пробормотал и пропал, будто не было.

Вздумалось Ванюшке, что это опять сон какой ему примерещился. Но после еще раза два видел он странного старикашку, то в поле за работой, то перелесок минуя, деревом каким распричудливым тот ему представлялся.

Но не до этого стало Ване. Ведь он весь теперь радовался, что не ошибся, когда послушал, и возлюбил всех, как равных, ну разве пока еще малоизученных. И каждому встречному об этом поведал. Бывало, догонит кого, ненавязчиво так пристроится, нашепчет что на ухо, поулыбается. Да заодно, обо всем даст понятие необычное, только на первый взгляд кажущееся неверным. А там и новые люди к нему уже сами тянутся. А про ментов позабыл.

И приснился потом еще один сон Ванечке. Словно, просыпается он в раю – раз, а ножками уже в тапочках. И тапочки те, вроде уж сильно потрепанные какие, слегка даже рваные. Но ходит он там таким гоголем, что с самим Богом даже по-свойски здоровается, ангелам рожицы строит, будто приятелям. И те ему отвечают. А внизу, под всеми этими кущами, – колхозники и рабочие всякие в райские врата ломятся, друг на дружку запрыгивают и толкаются. А у него, Ванюши, здесь даже тапочки свои есть…

Проснулся он тогда и опечалился было, но потом понял, что нормально это, – все люди в рай метятся. Как же без этого? Он же и есть – этот рай для них – даром, что в рваных тапочках.

А еще встретились как-то Ванечке панки злые, и тоже, как он, неумытые. Так стали они издеваться над Ванечкой – вены резать себе, кровушку пускать и умываться ею, сплевывать на асфальтик, мелками детскими разрисованный, и под музыку нервную дергаться до потери сознания.

«Вот, – говорят, – придурок ты странный. Что ходишь здесь, приключения ищешь? Или панков злых ни разу не видел‚ не знаешь, что это такое? Сейчас мы тебе сразу покажем!»

Да Ванечка наш прост, смотрит тихо на них, без боязни какой-либо, и произносит, – «Здравствуйте, панки дикие, иностранные! Вот он я, перед вами, стою и радуюсь. Только не место мне среди вас, детушек разудалых, на булавках дерущихся», – поворачивается и уходит.

Панки вдогонку камнями ему в спину целятся, а про себя думают, – «Вот какими нам надо быть разублюжими», – тоже ублюжиться начинают и топают за нашим Ванечкой и по сей день, как за начинателем новых движений в сторону грязнистой тины и жижи болотной.

«Мы с тобой до конца будем, – думают, – Ванечка, ибо покорил ты нас своей добротой народной и улыбкой бесхитростной».

А повстречались когда им на пути шахтеры да водолазы конкретные, дык после Ванечкиных представлений все они толпой необузданной через горы заснеженные и озера бездонные вслед пошли – за водителем своим новым. Да что говорить, еще многие так поступили и никогда не жалели после…

Те же, кто не двинулся вслед за ними, так и остались ни с чем. Живут в своих небоскребах, из кранчиков умываются, в ваннах плещутся, да продукты на недели вперед замораживают. Не знают, зачем живут, и признаться в этом боятся. А только признаются, то тут же такими печальными делаются, что и мне, и Ванечке, жалко их, да что уж поделаешь?

Так вот радостно и без печально с тех пор и свершалось Ванечкино путешествие. И стало оно Всеобъемлюшим.

И старые, и новые друзья к нему с каждым днем все в больших количествах примыкают. И радуется Ванечка, – «Вот оно, счастье-то, какое большое, когда нас так много – в каждом городе, пусть даже и небоскребном, в каждой деревне, пусть даже и пятидомной, что ни комбайнов и ничегошеньки в ней никогда не было – а теперь и подавно не будет, – много нас разобиженных‚ но смеющихся и беспечных. Ибо, что пыжиться, разум из себя доставаючи, что стараться быть похожим на статуэтку, по верху золотом напомаженную, – внутри ведь мы все одним миром мазаны. Слышите, люди добрые?» – думает он, а все остальные сердцем своим его слушают и понимают. Вторят, дескать, – «Что это мы, действительно, притворяемся, пора и счастья изведать – пусть и ублюжьего, но настоящего, да так, чтобы не побаиваться и не дрожать, что явятся власти злые, или закон какой новый откроют, что наше довольствие, в шкафчиках да чуланах попрятаное, вовсе и не довольство, коли им же не пользуешься, а коли попользуешься, то нескромным тебя сочтут, на общем собрании партии твое преступление раскроют и в застенке накажут».

А Ванечка снова им, – «Эй, слышите, люди добрые? Не в кармане вашем натруженном Удовольствие, а чтобы дорогою пыльною, да под небом синим, топать себе спокойно. Пускай быть обиженным, но радости солнечной не лишенным!»

Вот какая удивительная история с Ванечкой приключилась. И все было бы хорошо, если бы не появилось у него, бедного, злых завистников и притворщиков, ненавидящих беспощадно.

А к тому времени уже все государство огромное заново перестроилось, каждая клеточка его зажила счастливо и по новому – честно и радостно – зелени лесной, травам, ягодам и кустам разным радуясь, не трогая твари живой ни рукою, ни взглядом‚ – только улыбкою доброю.

Да, видно, нет счастья без чьей-то печали. Был знакомый старинный у Вани, с детских лет они вместе в говнище валялись, пили портвейн и беззлобливо улыбались. Но, что поделаешь, – завидки его сильные грызли, каждый, мол, в лицо Ванечку знает, радостно его приветит и по имени назовет.

Порасхаживал этот несчастный по колхозам и сельсоветам, да насобирал себе злых коллег-соучастников для заранее придуманного им страшного преступления – Государственного переворота. На митингах засекреченных он их сагитировал – узурпатор проклятый – а средь них половина из бывших начальничков…

Взяли они и удушили Ваню, гады какие, в колодец бревенчатый его запихали – так, чтобы поглубже, и с глаз долой. Бросили его и ушли, никому ничего не сказали. Ибо обида их брала дикая, что всем остальным вместе с Ваней и счастье, и спасение привалило. И сделали они этот свой ужасный поступок, да недолго они тогда покоролевствовали – не было им и после этого радости беспечальной.

А Ванечкины преобразования в памяти у каждого сохранились – да и по ныне здравствуют и живут – и еще сто лет по сто всем нам будет здесь счастливо и привольно. Ибо нет зла такого, чтобы ему конца не было видно, ибо нет такого злодея, чтобы в конец все наши думы и помыслы извратил и на службу себе поставил. Ибо придет ему и расплата лютая – в нем же самом заложенная, как бы мы его не жалели. Не наша на это воля, на это – вечный закон – закон синего неба и светлого образа Вождя нашего – дорогого и любимого Вани.

Ибо нет смерти, а есть Бессмертие и всеобщее Удовольствие на века бесконечные.