Механическое сердце мисс Лили

«ПРЕДИСТОРИЯ»

Город был серым. Даже когда цвели деревья, даже когда дети пускали бумажные кораблики в сточных лужах, он оставался серым – как выцветшее письмо, давно забытое в кармане мёртвого пальто.

В самом его сердце, среди кривых улиц и дрожащих фонарей, стояла крошечная лавка, над которой висела вывеска: «Починка сердец, подшивка души – мисс Лили». Никто толком не знал, чем там торговали: одни говорили – пуговицами, другие – проклятиями, а самые старые утверждали, будто она лечила тоску шелковыми стежками.

Мисс Лили была тиха, как шелест ускользающего времени. Она всегда носила перчатки, даже летом, и говорила с людьми неохотно. Сердце её когда-то билось нежно и громко – как метроном в балетной школе. Но однажды, в один холодный день, оно треснуло. Не от болезни. От любви.

Теперь оно тикало.

С тех пор она жила с механизмом под ребрами – крошечной шкатулкой из меди и печали, заведённой на вечно.

И всякий, кто входил в её лавку, рисковал: ведь шкатулка не только тикала… она слушала. И однажды – начала выбирать.

«ТИКАНЬЕ»

«Иногда самое страшное -не тишина.

А звук, который ее прерывает»

Мисс Лили проснулась в 06:06. Это было не раннее утро и не поздняя ночь – это была граница, щель между снами и городом. Именно в это время её сердце, сделанное из меди и шестерёнок, издавало самый чистый звук – тик-тик-тик, будто хруст снега под ботинками давно ушедших людей.

Она села на кровати и поправила подушку, словно боялась, что кто-то наблюдает. Может быть, и наблюдал. Стены в её доме были из дерева, но иногда скрипели, будто слушали. Или отвечали. Никто никогда не спрашивал мисс Лили, что случилось с её настоящим сердцем, и она никому не говорила. Потому что настоящих сердец всё меньше, а те, что остаются, всё слабее.

Она подошла к зеркалу. Серебристая кисть скользнула по её волосам, собранным в замысловатый узел, как витки печали. На шее – ожерелье из старинных ключей. К каждому был прикреплён крошечный ярлык: «грусть», «сомнение», «прощение», «он». Последний ключ был ржавым.

Её механическое сердце нуждалось в ежедневной заводке. Без этого оно затихало, и с ним – весь город.

Она открыла маленький замок в груди – прямо под ложбинкой между рёбрами – и, осторожно, с дрожью в пальцах, вставила крошечный золотой ключ. Он подходил идеально. Всё в жизни мисс Лили должно было подходить идеально. Повернула. Один оборот. Второй.

Сердце щёлкнуло, затикало громче. Мир вокруг неё словно чуть прояснился. Стены перестали дышать слишком глубоко. Зеркало снова стало отражать её, а не его. Хотя на мгновение ей показалось, будто глаза в отражении были другими. Чужими.

Она спустилась вниз, в лавку, прихватив поднос с чашкой чёрного чая и кусочком персикового пирога, который не менялся уже две недели. Пирог был бутафорским. Как и многие вещи в этой лавке.

Дверь заскрипела, даже если её никто не открывал. Лавка, как и сама Лили, была создана из воспоминаний и странностей. Пыль на полках лежала ровно, будто была нарисована. А над кассой висел портрет юноши в цилиндре и с пустыми глазами. Без зрачков. Как у куклы. Подпись гласила:

«Он. Когда ещё дышал».

Первый посетитель пришёл в 06:66 – то есть в 07:06, но в лавке часы жили по собственным законам. Это была вдова в чёрном, с глазами, полными дождя. Она держала в руках плюшевого медведя, у которого вместо головы была фарфоровая чашка. Мисс Лили молча кивнула – в этом городе никто не объяснял, что хочет, потому что каждый уже всё знал.

– У него сердце разбито, – прошептала вдова, аккуратно кладя игрушку на прилавок. – А у меня больше нет.

Мисс Лили дотронулась до игрушки. Внутри что-то щёлкнуло. Она закрыла глаза. Её собственное сердце замедлило ход. Оно слушало. В медведе осталась память – голос мальчика, запах сладкой ваты, крик утопающего… и женская рука, схватившая за рукав в последний момент.

– Я могу вставить ему новое, – сказала Лили. – Но он будет плакать по ночам. Как и вы.

Вдова кивнула. В этом городе все понимали цену замены.

Когда дверь захлопнулась, мисс Лили осталась одна. Точнее, с тиканьем. Она снова взяла золотой ключ, но вместо сердца открыла старый музыкальный автомат в углу лавки. Завела. Вальс. Старый.

Тот вальс.

Который они танцевали в День потерянных часов.

Музыка заполнила лавку. Сквозь неё тиканье её сердца стало тревожным. Оно прыгнуло, словно сбилось. Мисс Лили пошатнулась. Впервые за десять лет.

– Он близко, – прошептала она. – Или кто-то носит его тень.

Именно в этот момент за окном прошёл незнакомец. В чёрном плаще. Без лица.

И тиканье в её груди внезапно стало не только её.

«БЕЗЛИКИЙ»

«Самое страшное лицо – то,

которое не отличается от твоего»

Он появился без предупреждения. Без звонка колокольчика, без скрипа дверей, без шороха шагов. Просто – стоял посреди лавки, будто вырос из тени между полками.

Мисс Лили поднимала взгляд медленно. Не потому, что боялась, а потому что всегда знала: страшное не любит спешки.

Он был в чёрном. Плащ касался пола, будто прилипал к нему, а края дрожали, как пепел от сожжённого письма. Шляпа широкополая, из потускневшего фетра, была надвинута до самых глаз. Точнее – туда, где должны быть глаза.

Потому что лица у него не было.

Там, где у людей рты, носы, взгляды, морщины, у него была пустота. Гладкая. Как будто кто-то провёл по лицу ластиком.

– Я пришёл за сердцем, – сказал он.

Но не губами. Голос не звучал – он возникал в пространстве между звуками. Его можно было услышать только внутренним ухом – тем, что отвечает за шепот совести, плач во сне и внезапное чувство одиночества среди толпы.

Мисс Лили не пошевелилась. Она знала, как вести себя с безликими.

– Чьим? – спросила она. – Сердцем своим или чужим?

– Моя грудь пуста, – ответил он. – Но внутри неё звенит.

– Звук пустоты или эхо боли?

Он медленно протянул руку. Костлявую, в перчатке, с длинными пальцами. В них – стеклянная колба. Внутри – сердце. Настоящее. Бьющееся. Но оно не принадлежало ему. Оно не знало его ритма. Оно било в такт её сердцу.

Мисс Лили отступила на шаг. И её сердце – заскрежетало. Оно узнало это биение.

– Откуда у тебя… это?

Безликий промолчал. Вместо ответа – из его груди выпорхнула мотыльковая тень, сделанная из дыма и строчек неотправленных писем. Она подлетела к потолку, зависла, и начала петь. Но не песню, а имя. Его имя.

– Рейн.

Имя сгинувшего.

Имя того, чьё сердце когда-то лежало у неё на груди, когда они танцевали в подвале пустого театра, где звуки записывались на стены.

Имя того, чьё сердце пропало десять лет назад вместе с ним.

Она схватилась за прилавок. Мир покачнулся.

– Что ты сделал с ним? – голос её сорвался, но остался тихим. Тишина в этой лавке была громче крика.

– Я не сделал. Я есть.

Он откинул полы плаща. И под ним – не тело, не кости. А пустота, затянутая тенью. В ней – эхо его голоса, обрывки запаха, стеклянные глаза, которые не смотрели, а запоминали. Лица не было. Но внутри него жил он. Или его отражение. Или его остаток.

– Верни его, – сказала Лили. – Верни мне сердце. Или отдай его прах.

– Ты не просила его остаться, – прошептала тень мотылька.

И тогда Безликий сделал шаг. Полки задрожали. Стены заскрипели. Сердце Лили начало тикать назад. Обратным ходом.

– Что ты делаешь?! – закричала она. – Это воспоминание, это взлом!

– Я даю тебе второй шанс, – сказал он. – Но всё начнётся сначала. Ты не знаешь, какую цену заплатишь. Память не вечна. И механизмы рвутся.

Он протянул колбу.

– Возьми. Заведи его. Верни его в этот мир. Или отпусти. И забудь.

Она стояла молча. Её пальцы сжимали золотой ключ. Тот, что всегда заводил её сердце. Но сейчас он попросил выбрать: своё сердце… или его.

И пока тени на стенах начинали кружиться в предвестии выбора, мисс Лили поняла:

Безликий – это не кто-то. Это «если бы».

И «если бы» всегда возвращается.

«ВЫБОР»

«Каждый выбор – это дверь.

И не всегда ты входишь через ту,

в которую входил»

Колба дрожала в ладонях мисс Лили. Бьющееся сердце внутри неё било не только в стекло – в её рёбра, в её воспоминания, в то, что она похоронила вместе с ним десять лет назад.

Вокруг неё закружились предметы. Шкатулки, ножницы, платья, висящие на стенах. Всё в лавке начинало вспоминать. Пыль с полок поднималась, как дым на похоронах прошлого. Механизмы шептали:

– Заведи.

– Заведи.

– Заведи.

А её собственное сердце, механическое и уставшее, тикало навстречу первому дню их любви.

Она помнила. Как Рейн пришёл в её жизнь, как будто всегда там был. Он не говорил громко, но его голос проникал в неё, как дождь сквозь занавеску. Он не танцевал, но она кружилась вокруг него, будто была строкой, ищущей свою рифму. Он оставил ей ключ. Но не сказал, от чего он. Теперь она знала. От сердца. От его сердца. Он доверил ей свою жизнь, свою смерть и свою память.

– Что будет, если я заведу его? – спросила она, не глядя на Безликого.

Тот молчал. Потому что ответ знала она сама. Если она заведёт это сердце – время пойдёт назад. Он вернётся. Но не таким, каким был. Станет чем-то иным. Тем, кем он стал после смерти. И, быть может, поглотит её.

– А если не заведу?

– Ты забудешь, – ответила тень мотылька. – Всё.

Вплоть до того, как он смотрел на тебя в закат. До того, как ты шила ему галстук из нитей рассвета. До того, как он сказал, что твой голос звучит, как «заводная ночь».

Лили опустилась на колени. Пол был холодным, как прощание.

– Я так долго берегла своё сердце, – прошептала она. – Сделала его механическим, чтобы больше не чувствовать. Чтобы не сойти с ума. Чтобы не просыпаться в час, когда живые ещё спят, а мёртвые уже пришли.

Колба стала горячей. Сердце внутри билось, как птица, пойманная в стеклянную банку.

– Я не могу снова потерять его, – сказала она.

– Тогда потеряй себя, – прошептал Безликий. – Это равносильно.

Мисс Лили встала. Медленно, как воскресение.

Взяла колбу.

Поднесла к груди.

И ключ – тот самый, золотой, которым она заводила себя каждое утро – вставила в это чужое сердце.

Один поворот.

Щелчок.

Второй.

Тик.

Тик.

Тик.

И лавка исчезла.

На мгновение.

На вечность.

Лили проснулась. На полу. В комнате, которую она не узнавала. Зеркала были покрыты чёрной тканью. Часы остановлены. На стене висел портрет – не Рейна, а её самой. Но молодой. Живой. С глазами, полными надежды, которую она давно потеряла. А из-за занавески раздался знакомый голос. Он играл на старом пианино. Пальцы по клавишам, словно по её позвоночнику. И голос – не совсем его. Но достаточно его, чтобы сердце в её груди… стало биться.

Настоящее. Живое. Плотское. Теплое.

Но где-то, в глубине её новой души, что-то шептало. Песню мотылька. Песню о том, что всё имеет цену. И что механизмы не забывают, даже когда ты забываешь себя.

«РЕЙН»

«Некоторые имена звучат, как заклинания.

Рейн – одно из них»

Он вошёл на цыпочках. Или проскользнул. Или родился прямо из звука пианино, что звучало, как капель в колодце, заброшенном с прошлого века.

Лили стояла посреди комнаты – в платье, которого у неё никогда не было, в доме, которого она не строила, с сердцем, которое не принадлежало ей уже десять лет.

А он… был. Рейн. Почти.

Он был юн, свеж, будто только сошёл с наброска. Его волосы были всё так же темны, а губы – всё так же задумчивы. Но в глазах… В глазах не было памяти. Была тень. Была формула.

Он подошёл и взял её ладони. Холодными пальцами.

– Лили, – сказал он.

Как будто пробует имя на вкус.

– Ты помнишь меня? – её голос был хрупким, как обмороженный цветок.

– Помню, – кивнул он. – Ты – швея времён. Ты – та, кто прошила меня через смерть. Ты – звук.

Она сжала его пальцы. Они дрогнули.

– А ты кто?

Он отвёл взгляд. В окне были вороны. Все смотрели внутрь.

– Я… не совсем тот, кем был. Я из сердца, что ты завела. Из памяти, что ты не сожгла. Из тишины, которой ты боялась.

Он улыбнулся – и в этой улыбке была что-то… смазанное. Как у куклы, которую пытались сделать похожей на кого-то важного, но забыли, что у людей не бывает совершенных лиц. Он гладил её волосы. Знал, как она любит. Знал, как она плачет. Знал, когда у неё дрожат плечи. Но не знал почему.

– Ты не он, – прошептала Лили.

– Я тот, кем ты хочешь, чтобы я был.

И в этом была страшная правда.

В ту ночь они сидели у старого камина. В доме, где ни одна свеча не догорела до конца. Он рассказал ей, как проснулся в тени Безликого. Как услышал её сердце – механическое, но родное. Как шагнул в мир из пыли, воспоминаний и застывших звуков.

– Я не дышу, Лили. Я работаю. Как часы. Как фонарь на безлюдной улице. Как ты.

Она заплакала, но не от горя. От узнавания. Потому что так же она жила последние годы. Не любила – работала. Не чувствовала – имитировала. Не плакала – шила себе лицо каждое утро, как платье на заказ.

Ночью он лежал рядом. Тихо. Без дыхания. Она слышала только три тиканья: своё сердце, его сердце и… третье. Оно звучало из-за стены.

Мисс Лили проснулась в 06:06. Как и всегда. Но теперь в её груди было мясо, не механизм. А в её тени – нечто. Она вышла из спальни и увидела Безликого. Он сидел на кухне и пил чай. Из пустоты.

– Я знал, что ты не устоишь, – сказал он. – Ты же швея. А швеи не могут оставить разорванное.

– Ты солгал. Ты не он.

– Нет, Лили. Я показал тебе как выглядит желание, если его довести до конца.

Она дрожала. Пальцы хотели схватиться за ключ – но в груди уже не было замка.

– Что ты хочешь?

Безликий встал. Его силуэт потянулся по стенам, как пепел от старого портрета.

– Я пришёл не за сердцем. Я пришёл за долгом.

– Каким?

Он наклонился к ней. Его лицо всё ещё было гладким, как забвение.

– Ты завела его. Теперь плати.

– Чем?

Он улыбнулся – почти по-человечески.

– Собой.

«КОМНАТА МЕЖДУ ЖИЗНЯМИ»

«Некоторые комнаты не ищут дверей —

они ждут тех, кто заблудиться»

Безликий исчез, не оставив ни следа, ни запаха, ни тени. Только чашка, в которой клубился чай из боли и воспоминаний. Она осталась на столе, холодная – как и всё вокруг, даже воздух.

Рейн всё ещё спал. Точнее – лежал. Он не дышал, не шевелился, но сердце в его груди билось… её ритмом. И это пугало сильнее, чем если бы он вовсе не вернулся.

Лили снова почувствовала его прикосновение, даже не касаясь его руки. Он был создан из её воспоминаний. Но в каждом воспоминании был шов. А в каждом шве – игла.

Она не могла так. Не могла любить отражение, в котором не было боли. Потому что любовь без боли – это всего лишь кукла с глазами.

Лили вышла на улицу, но города не было. Дома растаяли, как старые письма под дождём. Вместо улиц – коридоры, усеянные дверями. Некоторые были открыты. Из некоторых лился свет, дрожащий, как дыхание умирающего фонаря. А за другими… слышались шёпоты.

Она шла, пока не нашла дверь с табличкой:

«Склад забытых жизней»

Внутри сидела женщина без лица. Только длинные локоны и вязаный воротник, набитый записками. Она не говорила. Но весь воздух шептал за неё.