Лучший подарок солнца

ГЛАВА 5 – Анжуйки

– Серова, отвали от окна, картошка сама себя не пожарит. Ленчик, это в холодильник, а не в рюмку, успеешь ещё набраться. Даха, брось каку, возьми цацу, – командный голос у Натахи был отработан на все сто, переорать она могла что угодно. Я захлопнула ноутбук и пошла помогать с картошкой и салатами. – Серова, мать твою! Ползи сюда, дай своему болезному спокойно пострадать.

– Или просто дай, чтобы не мучился, – немедленно подхватила Ленка.

– Вот ещё, – развила тему Наталья. – Оно не под нашу Инночку смастрячено. Ей бы со старшеньким замутить, он типа ничо так. А это… Худэнько, малэнько, страшнэнько, тупэнько, – по каким причинам Лескина начинала коверкать слова на манер неизвестного науке диалекта для всех оставалось «тайной великой непознаваемой», как сама же она это определяла. – Не, нам таких и задаром не надь и не задаром не надь. Серова, подтверди!

Странный роман Инны и Димы тянулся уже года полтора. Он тенью ходил следом, смотрел несчастными глазами и молчал. Она фыркала, усиленно игнорировала безмолвного поклонника, вздыхала по его старшему брату, но младшего от себя окончательно не отваживала. Разница между братьями имелась конкретная, хотя с Натахиной характеристикой несовпадающая – не был Дима страшненьким, скорее, невзрачным, особенно на фоне киношного красавчика Кости. А насчёт тупости, по-моему, Костика переплюнуть было совсем сложно.

Пообщаться с Костей мне не повезло дважды. Развитие этого мачо застопорилось где-то на уровне пятого класса, все разговоры сводились к похабным шуточкам, а с головой его нормально совмещалась причёска, но никак не совмещалось понимание простейшей вещи, что он кому-то неинтересен. От его первой попытки клеиться ко мне я слегка шокировалась – попытка отличалась повышенной активностью рук – растерялась и влепила молнией. Хорошо, что его мозги такой же активностью не отличались, и молнию Костик принял за разряд электрошокера, не заметив, что в моих руках ничего нет. Второй раз он заявился простить меня за необдуманный поступок. Я не обдумала ещё один. Но, как выяснилось, доходчивее всего объяснять получалось у Дюши. После их приватного общения звездун местного масштаба с моего горизонта исчез. Серова о Костиковых попытках съёма знала и мне завидовала, я от такой реакции обалдевала, не всегда тихо.

– Лескина, отвянь, – Инка выпуталась из занавески и покинула свой наблюдательный пункт. – Не упал он мне ни с одной стороны.

– Старшой или младшой? – не преминула уточнить Натаха.

– Оба! Девчи, там такая тачка прикатила с таким мужиком… Ммм, – Серова мечтательно закатила глаза. – Я бы с ним…

Теперь к окну прилипли Лескина с Клюшевой, они за занавесками не прятались, упёрлись носами в стекло и обиженно вздохнули хором. О причине обиды можно было легко догадаться: не оторвалась бы Инка от наблюдения, если бы его объект не покинул сектор обзора, так что подругам досталась только машина.

– Он в соседний подъезд зашёл, – с оттенком какой-то мстительности доложила Серова.

– Один? – тут же начала прощупывать обстановку Клюшева. – Молодой? Старый? Инн, какой он?

– Ленчик, ты-то куда? Тебе Овсеев башку отшибёт, – Натаха отлипла сама и потащила её за собой. – И не охнет.

– Охнет, – не согласилась Ленка.

– Охнет, – смирилась Лескина. – Но тебе уже будет всё равно. Бабы, хорош языки чесать, за столом дочешем. Серова, картошка!

Всё это было привычно до стандартности, знакомо и… раздражающе. То есть, привычно и знакомо оно было давно, а раздражать начало в последние недели. Я не понимала, что со мной творится… Нет, теоретически, понимала. Психология – наука серьёзная, а депрессия – не миф, нужно просто перебороть её, перетерпеть этот период, но… Теоретически – да, практически же мне было плохо, тоскливо и ничего понимать не хотелось, раздражало всё, включая необходимость понимания. Исключений из факторов-раздражителей имелось всего два – Дюша и Луч, я бы с удовольствием общалась только с ними, но жизнь продолжалась, исключать меня из своего течения не собиралась и вторгалась в личное депрессивное состояние подругами, коллегами по работе, незнакомыми людьми, с кем так или иначе приходилось пересекаться в быту. В общем, мне требовалось как-то себя встряхнуть и вернуть в нормальное состояние, и этот наш девичник призван был сыграть роль антидепрессанта, тем более что повод для него был вполне достойный.

Лучу наши девичники не нравились. В обычное время к девчонкам феникс относился лояльно, тем более что все они его чувствовали, а вот за наши посиделки со спиртным мог и напомнить, как умеет обжигаться, если решал, что мне уже хватит. Решал он это быстро, поэтому вариант «напиться и забыться» для меня отсутствовал, зато крепилась слава трезвенницы. Никаких беспробудных пьянок мы, конечно, не устраивали и без алкоголя не скучали, но иногда хотелось расслабиться или отметить какую-нибудь дату. Как сейчас, например.

– Итак, дамы и не дамы, у Дахи сегодня счастливый день, ровно пять лет назад мы свалились на её голову, с чем я нас и поздравляю. Даха, давай! За того, кто подарил тебе хату в нашем доме.

С подарком получилась история странная и загадочная. Через полгода после отъезда Ребекки Ивановны нам домой доставили пакет документов на моё имя. В соответствии с ними я становилась владелицей вот этой однокомнатной квартиры, отписанной мне каким-то дальним родственником по линии отца. Настолько дальним, что я о нём никогда ничего не слышала, мать безуспешно пыталась вспомнить кто такой, а спросить у отца возможности не было – он улетел на вахту, связь в их глуши почти не работала, всё, что удалось расслышать сквозь треск и писк: «…рат …юродный. …удив…! …дравля… …сельем, доча!».

С воспоминаниями мать долго не мучилась, уже на следующий день заявила, что выставляет квартиру на продажу, деньги нужнее, и потребовала мою подпись. Я собрала вещи и ушла. Эти полгода мы с ней провели в состоянии холодной войны с регулярными вспышками боевых скандалов. Виноваты были обе. Распрощавшись с мечтой и детством, я разучилась прощать и научилась отвечать на выпады в свой адрес. Всё, что говорила Ребекка Ивановна, я помнила и выполнить собиралась, но оставаться там больше не могла и не хотела.

Квартира оказалась с мебелью, ничего лишнего, но всё необходимое, заходи и живи. Так я и сделала. Зашла, осмотрелась, бросила сумки на пол, уселась рядом и разревелась. Как-то разом нахлынуло всё, давно сдерживаемое и загнанное в самые дальние уголки, чтобы не орать в голос от разочарования несбывшимся и беспросветности грядущего. А потом на меня нахлынули три весёлые девицы. В смысле, три девицы навеселе, собиравшиеся продолжить веселье и промахнувшиеся на один этаж. Когда через час позвонил Дюша, не обнаруживший меня дома, я уже не рыдала.

Что интересно, никого из своих знакомых, ровесников, одноклассников, назвать друзьями я не могла, приятели, не более, а с Натальей Лескиной, Инной Серовой и Еленой Клюшевой мы подружились, хотя ничего общего между нами не было. Нет, было. Мы все были одиноки и обижены на любовь. Я – уже. Натаха, самая старшая из всех, тоже. Инка и Ленка проходили через свои трагедии у нас на глазах.

– Натка, иди ты… лесом, – не оценила тост Серова. – Девчи, давайте проще. Выпьем за то, что поёт этот… Не помню, как его. Короче, как здорово, что мы все тут сегодня собрались.

– Инн, это…

– Да пофиг, Дарь, главное, хорошо поёт. И песня весёлая.

– Даха, только не начинай ей рассказывать про что там, она кроме этой строчки ни хрена не знает, – меня Наталья притормозила вовремя, я уже нацелилась на поправление неточностей в цитате и просвещение подруги на тему автора и содержания песни. – Да, Серова?

– Отвянь, Нат, это вам с Дарькой делать нефиг, как всё запоминать. Про гитару там ещё что-то.

– Умница, Серова! Вумная, як вутюг. Ладно, девчат, давайте. Бум!

Стол у нас был скромный, как и доходы. Уйдя из дома, я оказалась на самообеспечении, подумывала бросить институт и найти работу. Выручил, как всегда, Дюша. Расставаться с учёбой запретил, подработку найти помог, первый месяц обеспечивал продуктами, потом тоже поддерживал, но уже незаметно, и я честно не замечала, что, например, килограмм сахара у меня не заканчивается месяцами. А когда, наконец, соизволила обнаружить сей феномен, мы чуть не поссорились, сошлись на том, что я сама скажу ему, если будет совсем трудно. Пока не говорила, потихоньку выкручивалась.

По специальности я проработала меньше года, не знаю какой зигзаг совершила судьба, но вакансия преподавателя русского языка и литературы на весь город оказалась одна, в моей бывшей школе, где завучем к тому времени была Гризли, а немногим позже она же стала директором. В общем, через семь месяцев моя преподавательская карьера завершилась. Знакомая девочка из ГорОНО по секрету предупредила, что в школу устроиться в ближайшее время я могу не планировать, у Гризли завёлся высокий покровитель, и всем директорам не рекомендовано принимать меня на работу. Терять мне было уже нечего, и ушла я громко, высказав на прощанье всё.

Затем я неделю пробродила по школам и детским садам в надежде, что лапы Гризлевского покровителя не до всех дотянулись, убедилась, что надеялась зря, и вернулась в проектную организацию крупной строительной компании «Светлый город», где подрабатывала курьером, пока училась. Ещё пару месяцев побегала по городу, потом временно заменила ушедшую в декрет девушку, секретаря-делопроизводителя, и теперь так и сидела на бумагах в отделе сетей связи. Работа мне нравилась не очень, скучновато, зато очень нравился коллектив и вся внутренняя атмосфера, тёплая и доброжелательная, как говорили, личная заслуга директора, которого я ещё ни разу не видела, он был в длительном отъезде. Ещё одним несомненным преимуществом «Светлого города» было то, что в то же «Светлом городе» в архитектурном отделе работал Дюша.

– Натка, спой, а?

За болтовнёй и тостами время летело незаметно, девчонки пьянели быстро и тянулись к искусству, я пьянела медленно, половину пропускала, но к искусству тянулась так же. Пела Натаха здорово, откуда только что бралось. Из голоса пропадала вся грубость, появлялась глубина и какой-то обволакивающий бархат. Ничего современного в её репертуаре не водилось, только старинное и грустное, романсы или народное наследие, и звучало оно как-то не так, как в известных исполнениях, словно обретало совершенно другую окраску. И мы склонялись к единому мнению, что до Лескиной всем эстрадным звёздам далеко и безнадёжно. Правда, уговорить её спеть получалось редко, и с каждым годом всё реже. Сейчас Натаха согласилась, тихо завела про рябину и дуб и оборвала на первых же строчках.

– Да ну его… И так тошно. Девки, вот за какие грехи мы такие? И свело же всех в одну кучу. Дуб одиноких баб, … его мать!

– Чего? Почему дуб? – не поняла Инна.

– Какой дуб? – ответно удивилась Лескина, не заметившая своей оговорки. – Клуб. Клуб одиноких баб. Мы все тут эти самые…

– Я не одинокая! – возмутилась Клюшева. – У меня Овсеев есть.

– Теоретически. А практически, ты у него есть, а его у тебя – индейский домик.

В принципе, так всё и было. Со своим Овсеевым Лена встречалась с восьмого класса, ждала из армии, дождалась. Вернулся он с женой. А вскоре поманил несостоявшуюся невесту горестными рассказами, как обвели его, несчастного, вокруг пальца, и обещанием, что вот-вот, совсем немного и он весь её. «Немного» затянулось и длилось уже четвёртый год, превысив классический срок исполнения обещанного. Единственное, что прогрессировало в их отношениях, – патологическая ревность Овсеева, разборки устраивались по поводу и без повода, и не всегда только на словах. Клюшева рыдала, маскировала синяки и цитировала нам народную мудрость на эту тему. Серова сочувственно вздыхала и тайком крутила пальцем у виска, Лескина тот же жест демонстрировала открыто и дополняла высокопрофессиональными нецензурными тирадами в адрес обоих. А я… Я видела то, чего не видел никто. Как Ленкина тень с каждым разом набирает плотность.

К серой дряни, неотступно кружащейся вокруг меня, я почти привыкла и почти не боялась. То, чему научила Ребекка Ивановна, позволяло держать эту пакость на расстоянии. Отдельных, самых наглых, отгонял Луч, или я сама запускала в них огненный шарик, от которого тени шарахались, как от… огня. Тавтология, но по-другому не скажешь. Хотя… Можно сказать, как от Дюши. От него они не шарахались, но отползали подальше, в затемнённые углы, и иногда мне казалось, что слышу оттуда их змеиное шипение. Дюше я об этом не говорила, не хотела, чтобы возложил на себя очередную обязанность по охране моей персоны.

– Девчи, если Клуб одиноких баб… – Инна что-то проворачивала в голове, так старательно, что вся мыслительная деятельность отразилась на лице. – То это… это… КОБ, правильно? А мы тогда кто? Кобянки? Кобки?

– Кобры, – заржала Лескина, именно, заржала, слово «смех» к её смеху подходило мало. – А что? Звучит.

– Не хочу коброй, – капризно заупрямилась Ленка. – Хочу звучать гордо.

– Не там про гордость вспомнила и не тогда. Не хочешь коброй, будешь кобеленой. КОБ-Елена. Нравится? А Серова будет кобинна. А…

– Лескина, … на …! – Ленка совсем обиделась. – Сама ты кобелена. Я не баба и не одинокая. Я – женщина. И все женщины!

– Особенно, мужики, – опять заржала Наталья. – Хрен с тобой, будь ты своей женщиной, сколько влезет. Суть от этого не меняется: никому мы не нужны, хоть женщинами, хоть бабами, разве что тёлками-одноночками. Клуб ненужных женщин тебя устроит?

Инка снова отобразила нелёгкий мыслительный процесс и с третьей попытки изрекла новое сокращение:

– КННЖ… Да ну на фиг! Язык наизнанку вывернется, пока скажешь.

– Серова, если у тебя буквы парятся, не пихай их во всё и мозги не парь, – отмахнулась Наталья. – Даха, озвучь ей в раскладе, как это произносится. Хоть какая-то польза от твоей «вышки» должна быть? Принеси её обществу.

Ну, такую пользу приносить можно и без высшего образования, алфавит в начальной школе проходят, и не Лескиной о таком просить, она сама при желании или необходимости отлично изъяснялась на чистейшем литературном языке, просто меня в разговор втягивала.

– Ка эн жэ. Мне тоже не нравится, официозом отдаёт сильно.

– Ещё одна! – теперь обиделась Натаха. – Критики доморощенные. То не бабы, то официоз у них. Валяйте, своё что-нибудь предложите.

– Нат, а оно нам надо? – Инне тема надоела. – Клубы какие-то… Фигня! Нам и без них нормально. Дружим и всё. Наливай лучше.

Наливать оказалось нечего и Серова утопала на улицу отправлять своего непризнанного кавалера за пополнением спиртных запасов. Вернулась загадочно улыбающаяся, млеющая, тающая и забывшая за чем ходила. Как и всегда в присутствии Дюши. Впрочем, от его присутствия млели и таяли все три мои подруги.

Феномен Дюшиной привлекательности в женских глазах для меня оставался, пусть не загадкой, но чем-то не до конца понимаемым. Скорее всего, из-за того, что я слишком к нему привыкла – с детства рядом, от долговязого мальчишки до него сегодняшнего, а когда постоянно рядом, изменения не замечаются и так, незаметно, становятся привычными. К тому же, я видела Принца. Того, с кем не сравниться никому. Но это я, а нормальные девушки на Дюшу заглядывались, и глазки ему строили, и сами за ним бегали, и без подружки он надолго не оставался. Правда, и с подружками надолго не оставался, самая стойкая продержалась год. Расставались по разным причинам, но всегда мирно, без шумных ссор и скандалов, сохраняя нормальные отношения, и, насколько я видела, возобновить не просто отношения все они были не против, но пока ни у одной не получилось.

Все три мои подруги исключениями не стали, приплыли с первых же минут знакомства, сперва пассивного, позже – сверхактивного. Сначала их останавливала я. Не в том смысле, что словами или ещё как-то, просто тем, что существовала. Но разобравшись в тонкостях нашей загадочной дружбы, они сперва не поверили в саму возможность такой дружбы с таким Дюшей, после усомнились в моём здравомыслии, затем сами себе дали зелёный свет. Первое время осада не для всех приступной крепости по имени Андрей велась по правилам и без, в ход шёл полный арсенал женских штучек, направленный на соблазнение имеющимися и не имеющимися прелестями возникшего в пределах досягаемости уникального мужского индивидуума. Какое-то время Дюша веселился, потом терпел, потом его терпение лопнуло и всё вместе со всеми оказалось расставлено по своим местам в течение четверти часа, две трети из которого девчонки доказывали, что всё не так, он их неправильно понял и, вообще, не понимает своего счастья. Дюша не проникся. После того объяснения они присмирели, но с тайной надеждой завоевать сердце возмутителя их спокойствия или заполучить всё остальное, хотя бы на время, не распрощались, продолжали млеть и таять каждая в своём стиле, но активные боевые действия прекратили. Обычно удерживаться в отведённых рамочках у них почти получалось, только смотрели попеременно счастливо, от того, что появился, или страдальчески, от того, что не сдаётся, и тайком вздыхали опять же с разными оттенками. Время от времени из этих рамочек девчонки всё-таки вываливались, но немедленно водворялись обратно безжалостным объектом воздыханий.

– Андрюше… – в затуманенные Ленкины мозги всё же прорвалась мысль, что из всех вариантов его имени для них доступен один, остальные Дюша в лучшем случае игнорировал. – Андрей! А мы уж и не надеялись. Так, думали, и засохнем в девичьем одиночестве.

– Вижу, – скептически оценил он результаты наших посиделок и аккуратно стряхнул на стул зависшую на его руке Инку. – Засыхали со всей ответственностью.

– А чё? – у Натахи мление и таяние не отменяли её развязной грубоватости. – Имеем право. Мы – девки молодые, холостые, свободные, никому ничем не обязанные. Хочешь обязать, статус поменяй.

– Мне! – немедленно принесла себя в жертву Клюшева. – Я согласна.

– А Овсеев? – в один язвительный голос уточнили Лескина и Серова, последняя заодно и замену кандидатуры предложила. – Лучше мне. Я девушка вольная, никакими прочными связями не скор… скоп… – умное слово не хотело слетать со слегка заплетающегося языка, но Инна с этой задачей справилась. – скорпоментированная и…

– И честная, – проникновенно закончил Дюша. – В прочных связях тебя ни один скорп не обвинит.

– Да, Серова – подхватила Натаха. – Оговорочки у тебя те самые, мечта психолога. Ассоциативный ряд выстроила… О, бабы, а если не клуб, а ассоциация? Ассоциация ненужных баб. АНБ.

– Я не баба! – взвыла Ленка.

– Плагиат, аббревиатура занята, – не вдаваясь в подробности вопроса, констатировал Дюша.

– Вот …! Когда успели? – вполне серьёзно возмутилась Лескина. – Клюшева, тебе повезло, нас опередили. Выбирай: АНД или АНЖ.

– Чего сразу Д? – эту букву Инка расшифровала несколько неожиданным образом. – Мы не совсем уж дуры. Ну, то есть того… совсем не… Девушки! Не дуры, а девушки!

– И совсем не девушки! – Натаха откинулась на стуле в новом приступе хохота. – Серова, ты сама себя превзошла! Короче, АНЖ.

– Нат, с чего тебя заклинило? – вмешалась я. – Клубы, ассоциации…

– Хочу! Вот хочу, чтобы мы были кем-то таким. Имею право? Имею. Завтра расхочу и выйду из этого вашего клуба, но сегодня его организую, чтобы было откуда выходить. Потому что то, что мы не сделаем, никто за нас не сделает. Вчера не сделали, сегодня не сделали, а завтра, может, и нас уже не будет. Кто тогда сделает? Диалектика. А диалектика…

– Ну, если диалектика, то да, не поспоришь, – спорить я и не собиралась, и уже пожалела, что спросила. Натаху начинало заносить в опасный крен, теперь её успокоить можно было только согласившись, или нарваться на такие рассуждения, что все философы мира рыдали бы хором. От всего сразу. – Надо, значит, надо. Будем АНЖ, а можно – АНЖУ, женщин умных. И звучит и символично, как анжуйское вино.