Взаперти

– Так и задумано, – пробормотала она в его грудь. – Чтобы неповадно было.

И они стояли так, слушая, как море откатывается от скал, унося с собой часть их тревог. Злость отступила, оставив после себя лишь усталость и тихую, почти невесомую надежду.

***

Предрассветная синева робко заглядывала в окно маленького домика на отвесном сицилийском побережье. Было еще темно, но уже не по-настоящему темно – мир замер в хрупком промежутке между сном и явью.

Кэт проснулась первой, как это часто бывало. Ее сознание всплывало из глубин сна постепенно, словно сквозь толщу теплой морской воды. Первым делом она ощутила его – теплый, плотный вес Сириуса рядом, его глубокое, ровное дыхание. Он спал на животе, уткнувшись лицом в подушку, обеими руками с силой обнимая ее, будто боясь, что его унесет течением. Так он спал с тех пор, как они стали делить одну постель.

Кэтрин не двигалась, боясь потревожить этот хрупкий мир. Ее взгляд скользнул по знакомым очертаниям его спины, по рельефу лопаток, выступавших под загорелой кожей. Два месяца на Сицилии сделали его другим. Коротко остриженные в начале их побега волосы отросли, превратившись в мягкую, колючую щетку, которую она обожала трогать ладонью. Кожа, годами не видевшая солнца, приобрела ровный загар, отчего шрамы и татуировки выглядели уже не отметинами страдания, а частью его силы. Тело, наконец окрепшее, потеряло иссушенную худобу Азкабана. Он снова становился собой. Медленно. Неохотно. Но становился.

По утрам он бегал вдоль кромки прибоя, и Кэт иногда следила за ним с террасы – сначала шатающимся и неуверенным, потом все более быстрым и легким. Когда к ним прилетал Клювокрыл после ночной охоты, они даже устраивали бег наперегонки.

Кэтрин не удержалась. Тихо, чтобы не разбудить, она коснулась губами его кожи у основания шеи, между лопаток – там, где была старая татуировка, смысла которой он так и не объяснил, – а затем на пояснице, чуть выше края простыни. Он вздохнул во сне, его тело дрогнуло. И сквозь сон, губами, прижатыми к ткани подушки, он выдохнул что-то хриплое, едва слышное.

– Люблю… – прошептал он сонно, так тихо, что это можно было принять за шум ветра в ставне.

Сердце ее сжалось. Он говорил это ей только так – в бреду сна, в полусне, в те мгновения, когда сознание полностью отпускало контроль. Вслух, при свете дня, эти слова не слетали с его губ. Они тонули глубоко внутри, заваленные обломками прошлого и страхом перед будущим.

Сердце Кэт забилось чаще – не от испуга, а от той дикой, необъяснимой химии, что возникала между ними каждую ночь. Она вспомнила, как всего несколько часов назад эта самая спина, по которой сейчас скользили ее поцелуи, была напряжена под ее ладонями. Как его дыхание, сейчас ровное и спокойное, срывалось на низкий стон у нее над ухом. Как его пальцы, сжимающие сейчас подушку, впивались в ее бедра с такой силой, что наутро оставались синяки – молчаливые, тайные отметины, будто шрамы от битвы, в которой они оба искали спасения.

Их близость никогда не была нежной. Она была взрывом – обоюдно жадной, отчаянной попыткой выжечь друг из друга всю боль, тоску и отчаяние голодом по телу другого. Это был яростный танец, в котором они пытались убежать от призраков прошлого, находя спасение в жаркой, сиюминутной реальности. Он был грубым, отчаянным, а она принимала его таким, отвечая той же дикой энергией, оставляя алые полосы на его спине и следы укусов на шее, потому что в этом огне они оба очищались, чтобы к утру, как сейчас, лежать истощенные и умиротворенные.

И этот шепот, этот сонный, непроизвольный вздох «люблю» был для нее большей наградой, чем все нежности на свете. Потому что он шел не из вежливости, не из долга, а из самой глубины его существа – из того темного места, куда он больше никого не пускал.

Она прижалась щекой к его лопатке, чувствуя под кожей ровный, мощный ритм его сердца. Ее дикий, сломанный человек. Ее любовь. Ее тихая война.

***

Тишина на террасе была теплой и полной, как разлитый в кружке кофе. Солнце, еще нежное, золотило края облаков и играло бликами на спокойной глади моря. Кэт, укутанная в его просторную рубашку, чувствовала под босыми ногами шершавое дерево дивана, а под его ладонью – легкое, почти ленивое тепло.

Его пальцы медленно скользили по ее голени, рисуя невидимые узоры, а взгляд был прикован к горизонту, но видел, казалось, что-то далекое, нездешнее.

– Мне снилось, что я пришел к ним, – начал он тихо, и голос его звучал не как обычно – с привычной хрипотцой и насмешкой, – а мягко, задумчиво. – Осень. Золотая. Во дворе у их дома. Листья кружились, и Джеймс пытался поймать один, такой важный, с этой своей ухмылкой… а Лили смеялась над ним. – Он сделал глоток кофе, и тень улыбки тронула его губы. – Гарри спал в коляске. Щеки розовые, ресницы… светлые, как у Лили. Совсем кроха.

Ладонь его на мгновение замерла, будто он ловил ощущение того сна, того осеннего воздуха.

– Они… перебранивались. Из-за того, куда поставить качели для Гарри. Джеймс хотел под старым дубом, а Лили – под яблоней, чтобы весной лепестки падали на малыша. Говорили глупости, совершенно идиотские, и… – он покачал головой, – и так невероятно любили друг друга. Это витало в воздухе. Как запах дыма и яблок.

Он повернулся к ней, и в его глазах не было привычной боли. Была легкая грусть, но светлая, чистая – впервые за долгое время, что он понемногу рассказывал о лучшем друге.

– И знаешь, о чем я подумал, проснувшись? – Он посмотрел на нее прямо, его пальцы снова ожили, легонько сжали ее лодыжку. – Лили бы тебе понравилась. Очень. Вы бы… нашли о чем поговорить. Она бы оценила твой вкус на крепкие выражения и твое умение швыряться чем попало в моменты ярости.

Кэт не засмеялась. Она положила свою руку поверх его, сжала ее.

– А она бы одобрила? – тихо спросила она. – Того, что ты здесь. Со мной.

Сириус наклонился вперед, притянул ее к себе, прижавшись лбом к ее виску. Его дыхание смешалось с ее дыханием, пахло кофе и морем.

– Она бы сказала: «Наконец-то, Блэк, ты сделал что-то умное», – прошептал он.

Тишина повисла на несколько секунд слишком тяжелой, слишком хрупкой. Легкость сна о Поттерах испарилась, как пар от кофе. Взгляд Сириуса, только что теплый и рассеянный, сфокусировался на чем-то внутри него самого, став острым и колючим. Его пальцы на ее ноге непроизвольно сжались – не больно, но ощутимо, – будто рефлекторное движение, чтобы ухватиться за что-то реальное, пока почва уходит из-под ног.

Он отвел глаза обратно к морю, но теперь смотрел не на красоту утра, а сквозь нее, в какую-то свою внутреннюю бурю.

– Пришло письмо от Люпина, – выдохнул он слова, будто они были отравлены. Сириус сделал глоток кофе, сморщился, будто это была полынь. – Он там… устроился. В архиве. Временная работа, уже третья за лето… – Сириус изобразил что-то похожее на усмешку, в которой не было ни капли веселья. – Нормальная жизнь. С бумажками. С девяти до шести. Несмотря на… все. А я здесь. Сижу на этом проклятом диване и глажу твои ноги.

Его голос срывался, набирая обороты, обрастая шершавостью невысказанной годами горечи.

– И я знаю, что это грешно. Знаю, что я виноват перед ним по самые уши. Я считал его предателем, я… – он замолчал, сжимая кружку так, что костяшки побелели. – И эта злость… она… она не чистая. Она вся в вине. Я ненавижу его еще и за то, что я ошибся. Я поверил Хвосту, а его… его считал предателем. Двенадцать лет. И каждый раз, глядя на него, на его письма, я это помню. И ненавижу себя, а это…

Его голос сорвался на последних словах, став тихим и опасным. Сириус глухо зарычал, и в его глазах заплясали демоны ревности и вины, сплетаясь в один ядовитый клубок.

– А ты… Ты весь прошлый год заботилась о нем. Он провожал тебя. Он был рядом, когда тебе было плохо. Если бы я не… не открылся тогда, в ту ночь… если бы не вломился в твой дом, как призрак… Он бы уже давно… Он бы… Не говори, что это не так. Не успокаивай.

Он не договорил, сжав челюсти, смотря куда-то мимо Кэт. Стена между ними выросла мгновенно, наглухо забитая его личными демонами. Он был там, по ту сторону, в аду собственного изготовления, и не собирался выпускать ее к себе.

Кэт чувствовала, как внутри у нее все закипает. Не злостью на него. Никогда на него. А яростным, бессильным желанием проломить эту стену кулаками, разбить ее в щепки, добраться до него и вытащить наружу. Но ее терпение было выковано в годах одиночества и борьбы. Она не отдернула ногу. Не стала кричать. Она медленно опустила свою кружку, поставила ее на пол. Потом так же медленно наклонилась вперед и положила свою ладонь поверх его сжатого кулака, в котором он сжимал свою боль, свой гнев, свою ревность.

– Сириус, – произнесла она тихо, но твердо, заставляя его имя звучать как заклинание. – Я здесь. С тобой. Не с ним.

Молчание стало тяжелым и непроницаемым, как свинец. Все то тепло, что было между ними секунду назад, вымерло, вытесненное ледяным сквозняком его внутренней бури.

Сириус резко убрал руку с ее ног, словно обжегшись. Его лицо закрылось, стало отстраненным и каменным – маской, за которой бушевало все то, что он не мог и не хотел выпускать наружу. Он встал, движения его были резкими, угловатыми, и без единого слова направился прочь с террасы.

Кэт не стала звать его. Не вскочила, не попыталась остановить. Она знала этот уход. Он был отточен за месяцы отшельничества – инстинктивная потребность затвориться, спрятаться, зализать раны в полном одиночестве, где никто не увидит его слабости.

Он не пошел бродить по пляжу. Быстрым шагом добравшись до нужного грота, он шагнул в пристанище Клювокрыла. Там пахло пылью, сеном и чем-то диким, звериным. Гиппогриф, услышав шаги, лениво повернул величественную голову; клюв его щелкнул в тишине.

Сириус прислонился спиной к грубой каменной стене и медленно съехал на землю, поджав колени. Он запустил пальцы в свои короткие, колючие волосы и сжал их, пытаясь физической болью заглушить ту, что разрывала его изнутри.

Клювокрыл, хрипло ворча, подошел ближе и тыкнул его клювом в плечо – нежно, со странным животным пониманием. Сириус не оттолкнул его. Он просто сидел там, в полумраке, в компании существа, которое, как и он, было изгоем, существом на грани двух миров, и слушал, как тихий, сдавленный рык вырывается из его собственной груди. Это был звук абсолютной, невыразимой словами агонии.

А Кэт осталась на террасе, сжимая в руках остывшую кружку. Ее терпение было титаническим, да. Но иногда оно стоило ей всех сил.

***

Тяжелую, гнетущую тишину разорвал странный шипящий звук, доносившийся из глубины хижины, – а вслед за ним поплыл насыщенный травяной аромат, смешанный с чем-то острым, почти озоном после грозы.

Сириус, все еще сидевший на диване с потухшим от тяжелых мыслей взглядом, поднял голову. Уголок его рта дернулся в непроизвольной улыбке. Он узнал этот звук. Это был звук алхимического перфекционизма. Он поднялся и заглянул в дверной проем. Кэт стояла у очага, где обычно висел котел. Сейчас в нем булькала и переливалась всеми цветами радуги густая жидкость. Она держала в одной руке маленькую фарфоровую чашечку, на которой лежала щепотка чего-то искрящегося, а другой – длинной стеклянной палочкой помешивала зелье; ее брови были сведены в сосредоточенном усилии. На кончик носа упала капля пота, и Кэт сдула ее, не отрываясь от процесса.

– Снова творишь адское варево? – прокомментировал он, прислонившись к косяку. В его голосе вновь зазвучали знакомые нотки легкой насмешки, но теперь они были теплыми, почти нежными. – Предупреждаю, если оно снова взорвется, как вчера, новой посуды не будет. Будем есть суп из шляпы.

Кэт даже не повернулась, полностью поглощенная процессом.

– Это не «адское варево», – отчеканила она, аккуратно подсыпая искрящийся порошок в котел. Жидкость вспыхнула нежным перламутровым светом и зашипела одобрительно. – Это усовершенствованная формула укрепляющего нервную систему эликсира. С добавлением экстракта пламенного рута для… ну, в общем, тебе это не нужно.

– Нервную систему? – он фыркнул, скрестив руки на груди. – Мне кажется, после жизни со мной тебе нужно варить его в промышленных масштабах. Бочками.

– Уже варю, – парировала она, наконец оторвавшись от котла и бросив на него взгляд, полный вызова. – Это как раз твоя порция. Только не пей сразу, а то отрастет хвост… Ай, погоди, он уже есть. Ну, тогда чувство юмора. Не уверена, что хуже.

Он рассмеялся – коротко, хрипло, но искренне. И подошел поближе, заглядывая через ее плечо.

– Выглядит… опасно. А пахнет как та самая тушеная капуста, которую ты пыталась приготовить на прошлой неделе. Та, что сбежала из кастрюли и заставила плакать даже чайник.