Месть Элизабет

Гизары

21 декабря 1588 года после утренней мессы по галерее замка Блуа прогуливалось несколько девушек, издали похожих на ярких бабочек. Это были фрейлины из так называемого «Летучего эскадрона» Екатерины Медичи. Несмотря на холод, им явно не хотелось возвращаться в сырые дворцовые залы с дымящимися каминами.

Внезапно через арку главного входа вошла группа дворян (никто, за исключением короля и королевы, не имел права въезжать в парадный двор на лошади). Возглавлял их высокий вельможа с бледным тонким лицом, на левой щеке которого виднелся внушительный шрам. Одетый с ног до головы во всё белое, он казался призраком. Сопровождали его два прелата: один – в кроваво-красном одеянии, а другой – в лиловом. Замыкали процессию, словно преданные псы, вооружённые телохранители.

При виде вельможи фрейлины зашушукались:

– Герцог де Гиз! С ним его брат-кардинал и архиепископ Лиона!

– Почему он в белом? Ведь это королевский цвет!

– Да, цвет королевского траура!

– Маркиза Нуармутье обрадуется возвращению своего любовника!

Действительно, вельможу звали Генрих де Гиз или Генрих Меченый. Будучи умелым политиком, блестящим стратегом и настоящим красавцем, он одинаково легко одерживал как военные, так и любовные победы. Не удовлетворившись этим, герцог приказал составить своё генеалогическое древо, берущее начало от Карла Великого, чтобы предъявить свои претензии на французский престол. Кроме того, он возглавил Католическую лигу и 15 мая поднял Париж против короля, бежавшего сначала в Шартр, а затем – в Блуа. Теперь, когда Лига контролировала столицу, Генрих III был вынужден созвать Генеральные штаты, чтобы сделать Гиза коннетаблем. Хотя наследником бездетного короля объявили кардинала Бурбона, самого старшего из потомков Людовика Святого, все понимали, что это только формальность.

Не успел герцог приблизиться к корпусу Франциска I, где находились королевские покои, как по лестнице во двор спустился сам Генрих III с верными гвардейцами из числа 45 гасконских дворян. Король был почти также высок, как Гиз, но от него оставалось ощущение не силы и мужества, а элегантности и изящества.

Когда оба Генриха встретились взглядами, в воздухе повисло напряжение, словно натянутая струна. Фрейлины тоже замерли, предчувствуя бурю. В этот момент в замке Блуа разыгрывалась шахматная партия, исход которой мог решить судьбу Франции.

– Мы рады видеть Вас, дорогой кузен, – с показным радушием произнёс король.

В ответ Гиз склонился в поклоне, скрывая за маской учтивости настороженность:

– Благодарю Ваше Величество, что согласились дать мне аудиенцию.

– А где же герцог Майенн?

– Моего брата задержали в Лионе дела…

– Очень жаль!

– Нам известно, кузен, что Вас повсюду сопровождает охрана, – прибавил после паузы Генрих III. – Но ведь здесь Вам ничто не угрожает. А чтобы Вы в этом не сомневались, я отпущу своих людей.

Король сделал знак гасконцам вернуться в помещение для охраны. В свой черёд, Гиз с чарующей улыбкой, от которой обычно таяли сердца дам, обратился к своей свите:

– Благодарю Вас, друзья! Здесь со мной останутся монсеньор де Гиз и монсеньор Лионский. А Вы отправляйтесь назад в мой отель!

В Блуа у Гизов был собственный дворец, – для того, чтобы пристальнее следить за тем, что делается при дворе.

– Но герцогиня де Монпасье приказала нам не оставлять Вашу Светлость ни на минуту! – неожиданно возразил герцогу один из телохранителей.

– Вы ведь слышали, что сказал Его Величество? Я приехал не в дом врага, а в королевский замок, где мне, как доброму подданному и родственнику Его Величества ничто не угрожает.

– Вот и прекрасно! – подвёл итог король. – Приглашаем Вас, кузен, прогуляться с нами по саду.

Оставив свою свиту во дворе, герцог последовал за последним Валуа, в то время как кардинал и архиепископ направились к лестнице. Однако телохранители Гиза, чьи тёмные плащи делали их фигуры ещё более зловещими, удалились не сразу и ещё некоторое время тихо совещались о чём-то между собой. Наконец, кто-то из мужчин, заметив фрейлин, с любопытством наблюдавших за ними с галереи, повысил голос:

– Смотрите-ка, шлюхи королевы-матери!

Девушки сразу притихли, как стайка испуганных птиц. Только одна из них, рослая белокожая шатенка лет двадцати, вышла из галереи и, подбоченившись, дерзко ответила:

– Смотрите-ка, гизары!

Дворяне переглянулись: приспешников герцога обычно осмеливались называть «гизарами» только за глаза, так же, как любимцев короля – «миньонами».

– Осторожнее, мадемуазель! Иначе… – угрожающе произнёс один из телохранителей.

– А то что? Вы побежите жаловаться на меня вашему господину? – не унималась дерзкая фрейлина.

Звали её Элизабет де Лорьян и в «Летучем эскадроне» она получила прозвище «Амазонка» за то, что лучше всех ездила верхом и стреляла из лука. Ещё девушка была известна своим острым языком и бесстрашием – качествами, которые одновременно и ценились при дворе, и могли привести к беде.

– Каждый из нас в состоянии сам справиться с Вами! – продолжал угрожать гизар.

– К счастью, Блуа – это не Париж, а герцог – не король! – парировала Элизабет.

– Как бы Вам не пришлось пожалеть о своих словах!

Видя, что ситуация стала накаляться, девушки стали уговаривать подругу:

– Не обращайте ни них внимания, Амазонка!

– В самом деле, пусть говорят, что хотят!

В этот момент другой гизар, светловолосый молодой человек, воскликнул:

– Прошу вас, успокойтесь, господа! Герцог пришёл сюда не воевать, а мириться с королём! К тому же, мужчинам не пристало сражаться с женщиной!

Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы фрейлин не позвали к королеве-матери.

Покои Екатерины Медичи находились на втором этаже огромного ренессансного здания, украшенного королевским гербом и девизом Франциска I. В центре его виднелась шестиугольная башня с внутренней лестницей в форме спирали. Комнаты второго и третьего этажа, где жил король, разделялись на две половины, резко отличавшиеся друг от друга. Жилые помещения были расположены на северной стороне, представлявшей собой великолепный фасад с балконами и галереями, а южная, ярко освещённая сторона, выходившая во двор, служила для приёмов и для государственных дел.

Поднявшись туда по лестнице, фрейлины оказались в огромном зале с двумя каминами в противоположных сторонах. Пол там был отделан тончайшей мозаикой, а толстые стены – увешаны коврами, вдоль которых выстроились придворные. Дверь в королевскую опочивальню прикрывала великолепная портьера. По обе её стороны стояли два пажа и два гвардейца в начищенных до блеска латах, чьи алебарды угрожающе поблёскивали в полумраке.

Спальня флорентийки была выдержана в сине-золотых тонах. Везде была видна монограмма её покойного мужа Генриха II и самой Екатерины. Буквы «Н» и две «С» украшали обои из позолоченной кожи, камин из каррарского мрамора, итальянский сундук с инкрустацией, французский шкаф из тёмного дуба и испанский кабинет из орехового дерева, отделанный слоновой костью и бронзой. Королева-мать, пропустившая мессу из-за простуды, лежала на ложе с витыми колонками и раздвинутыми парчовыми занавесями. Её мужеподобное лицо напоминало восковую маску и резко контрастировало с бархатным чёрным халатом, который не скрадывал её полноты. Взгляд Екатерины, обычно пронзительный и оценивающий, был рассеян и устремлён в пустоту. Казалось, она видела нечто, недоступное другим. В её руках были чётки из чёрного оникса, которые флорентийка перебирала с механической монотонностью.

Приблизившись к ложу, фрейлины присели в глубоком реверансе. Екатерина едва заметно кивнула, не отрывая взгляда от невидимой точки в пространстве. Образуя живой барьер, девушки привычно расположились вокруг своей госпожи. В их обязанности входило развлекать свою госпожу и рассказывать ей последние сплетни.

– Что нового? – хриплый голос королевы-матери напоминал шелест осенних листьев.

Фрейлины переглянулись, после чего самая старшая доложила:

– После мессы Его Величество отправился вместе с герцогом де Гизом в сад. Мне показалось, что они о чём-то спорили и размахивали руками!

– А о чём говорят в городе?

– Ходят слухи, что на последнем банкете кардинал де Гиз провозгласил тост за своего брата: «Я пью за здоровье короля Франции!»

– А герцогиня де Монпасье, – подхватила другая девушка, – будто бы повесила на пояс золотые ножницы и заявила братьям: «Вы только придержите нашего кузена Валуа, а я уж быстро выстригу ему тонзуру…»

– Баста!

Фрейлины невольно вздрогнули от резкого окрика Екатерины. Внезапно та закашлялась, и врач поспешил подать ей тёплое питьё.

Спустя некоторое время доложили о визите королевы Франции. Тридцатипятилетняя Луиза Лотарингская пришла не одна, а с дамой немногим старше её, выглядевшей, впрочем, довольно моложаво. Если королеву отличали приятные манеры и скромность, то в каждом движении её спутницы сквозили томность и изящество.

– Мы поспешили сюда с маркизой, чтобы сообщить Вам, матушка, радостную весть о возвращении моего кузена Гиза, – приблизившись к кровати свекрови, сообщила Луиза.

– Это и в самом деле хорошая новость, дочь моя, – Екатерина слегка кивнула.

Элизабет подумала, что флорентийка наверняка всё узнала первой благодаря своим шпионам. Но успели ли ей доложить об инциденте с гизарами? За три года при дворе девушка хорошо изучила характер королевы-матери и не сомневалась, что наказание неминуемо. Но с бесстрашием, присущим её натуре, она ни о чём не жалела.

Королева села в кресло рядом с кроватью, а дама встала за её спиной.

– Без сомнения, мой кузен будет верно служить престолу, как только Штаты утвердят его в должности коннетабля, – продолжила разговор Луиза.

В ответ её свекровь вздохнула:

– На Вашем месте я не была бы так уверена в этом, дочь моя.

– Может быть, Вам, маркиза, известно что-нибудь о планах Вашего друга герцога? – затем поинтересовалась флорентийка у спутницы королевы.

В ответ та с ложной скромностью опустила глаза:

– Увы, мадам, герцог не делится со мной своими планами. Однако я слышала, что он приехал сюда, чтобы отказаться от поста коннетабля, потому что считает себя недостойным такой чести…

Элизабет едва не фыркнула. Без сомнения, Гиз жаждал получить жезл коннетабля, чтобы в будущем сменить его на королевский скипетр. А его любовница, конечно же, знала об этих планах. О Шарлотте де Бон-Самблансе, в первом браке баронессе де Сов, а во втором – маркизе де Нуарматье, говорили, что по приказу королевы-матери она спит то с одной придворной партией, то с другой. Начинала она как фрейлина Маргариты Валуа, нынешней королевы Наварры, но по-настоящему развернулась в свите Екатерины Медичи. С благословения флорентийки Шарлотта стала одновременно любовницей Генриха Наваррского и Франциска Анжуйского, брата короля, а потом переключилась на герцога де Гиза. Но тут она по-настоящему влюбилась и перестала поставлять сведения своей госпоже, которой пришлось смириться с этим из-за возросшего влияния любовника Шарлотты.

Тем временем Екатерина, держась за грудь, снова разразилась громким кашлем. Наконец, справившись со своей слабостью, она обратилась к своей бывшей шпионке:

– Не сомневаюсь, что Вы сделаете всё, маркиза, чтобы господин де Гиз задержался здесь подольше. Тем более, что в связи со свадьбой мадам Христины король собирается устроить великолепный бал…

Хотя маркиза склонила голову в знак согласия, в её голубых глазах мелькнула тень тревоги. Как никто другой, она знала, что за пышными придворными декорациями часто скрываются политические игры, в которых жизнь и смерть висят на волоске. И Шарлотта, пленница своей любви к Гизу, оказалась в самом центре этой паутины.

Беседа двух королев переключилась на любимую внучку флорентийки, Христину Лотарингскую. В сентябре состоялся её брак «по доверенности» с Фердинандом I, герцогом Тосканы. Этот союз, соединивший старшую и боковую ветви рода Медичи, стал для Екатерины большим утешением.

После ухода невестки флорентийка заявила, что слишком устала и должна немного отдохнуть. Фрейлины уже собирались покинуть её опочивальню, когда вошла графиня де Лаванья, гофмейстерина королевы-матери. Она склонилась над кроватью и что-то тихо сказала. Затем, выслушав свою госпожу, графиня ответила:

– Хорошо, мадам.

После чего строгим голосом добавила:

– Вы свободны, девушки… кроме мадемуазель де Лорьян.

Сердце Элизабет невольно ёкнуло: вон она, расплата! Встав на колени перед ложем Екатерины, она ощутила на себе пронизывающий взгляд её чёрных, словно угольки, глаз:

– Это правда, что Вы сегодня во дворе повздорили с людьми господина де Гиза?

– Да, мадам, хотя они сами виноваты…

Королева-мать нахмурилась, и слова застряли у девушки в горле.

– Это не первая Ваша выходка, мадемуазель де Лорьян. Герцог д’Эпернон и другие жаловались мне на Вашу грубость.

Элизабет передёрнула плечами. Действительно, когда фаворит Генриха III попытался задрать её юбку, она оттолкнула его со словами: «Простите, монсеньор, но Вы, кажется, перепутали меня с пажом». На её счастье, королева-мать ненавидела д’Эпернона, которого называли «архиминьоном», и не стала прислушиваться к его жалобам.

– …раньше девицы были гораздо скромнее, – продолжила тем временем читать ей нотацию Екатерина Медичи. – А ведь вы мне все, словно дочери…

«Не приведи Бог, мадам, иметь такую мать, как Вы», – мысленно возразила фрейлина, знавшая о трагической судьбе Маргариты Валуа, единственной оставшейся в живых дочери флорентийки. Сначала её свадьбу с Генрихом Наваррским омрачила кровавая Варфоломеевская ночь в Париже, вдохновительницей которой не без основания считали королеву-мать. А три года назад Екатерина попросила короля заключить Маргариту в крепость Юссон, якобы, за «дурное поведение», а на самом деле за то, что она сбежала от мужа и объявила себя сторонницей Католической лиги. Правда, герцог де Гиз выкупил у коменданта свою бывшую любовницу и сделал её хозяйкой замка.

Возможно, мысли Элизабет отразились на её лице, так как Екатерина внезапно прервала свой монолог. После чего спросила вкрадчивым голосом:

– Известно ли Вам, мадемуазель де Лорьян, почему Вы до сих пор не были наказаны? Хотя другие за меньшие провинности уже отведали моей плети.

Девушка промолчала. Она знала, что королева-мать никогда не делала ничего просто так. Каждая её фраза, каждый жест были тщательно продуманы и имели скрытый смысл.

– Вы обязаны этим своим родителям. Ваш отец, барон де Лорьян, был нашим доверенным лицом и вёл переговоры с нашими врагами. А Ваша мать ещё до своего замужества оказала нам важные услуги в Испании в качестве фрейлины католической королевы, нашей дочери.

Флорентийке всё-таки удалось найти слабое место Элизабет. Гибель родителей в Варфоломеевскую ночь оставила в сердце девушки незаживающую рану.

Смахнув с глаз слезинку, она решительно произнесла:

– Я готова понести любое наказание, мадам!

– Бене (хорошо), – королева-мать на мгновение закрыла глаза, а затем снова вонзила в девушку свой острый взгляд. – Вы должны вытеснить маркизу Нуарматье из сердца её любовника. Вы понимаете меня?

– Но я сомневаюсь, что смогу это сделать, мадам!

– Маркиза, конечно, опытнее, зато у Вас есть главное преимущество перед ней – это ваша молодость. Если Вы справитесь с моим поручением, Вас ждёт награда, если нет – плеть. Даю Вам на это три дня.

– Сегодня вечером король, мой сын, даёт бал в честь герцогини Тосканы – воспользуйтесь этим, чтобы привлечь внимание Гиза, – добавила Екатерина.

Молча поклонившись, Элизабет вышла из спальни королевы-матери с таким чувством, будто её приговорили к казни.

Сестра и брат

В отличие от своих подруг, Элизабет не боялась флорентийку и не собиралась плясать под её дудку. Долгие годы Екатерина Медичи находилась в тени сначала фавориток своего свёкра, Франциска I, а затем – мужа, Генриха II. И только в период правления сыновей, Франциска II и, особенно, Карла IХ, достигла вершин власти. Тем не менее, после воцарения своего любимчика Генриха III, ей пришлось считаться с миньонами короля. И вот недавно, в октябре, в своей речи на заседании Генеральных штатов тот нанёс матери новый удар, заявив: «Я – ваш богоданный король, и лишь я могу говорить от имени закона». Таким образом, оставшись не у дел, Екатерина впервые за много лет позволила себе сдаться на милость подагре, непрекращающемуся кашлю и приступам ревматизма.

Несмотря на это, королева-мать вполне была способна исполнить свою угрозу в отношении Элизабет. Поэтому девушка не собиралась ждать, пока её высекут как простую дворяночку, которых было достаточно среди фрейлин. Она решила бежать. Но куда? Может быть, в Париж, к дяде, в доме которого она воспитывалась после смерти родителей? Элизабет так бы и сделала, если бы не некоторые неприятные воспоминания. К тому же, столица находилась во власти Лиги. Нет, лучше отправиться к тётке в Бургундию. Правда, путешествие туда казалось рискованным из-за постоянных стычек лигистов и гугенотов и грабежей на дорогах, но, возможно, менее опасным, чем оставаться в Лувре, ожидая гнева Екатерины.

Не успела Элизабет выйти в зал, чтобы всё обдумать, как её окликнула гофмейстерина:

– Мадемуазель де Лорьян! Наша госпожа приказала мне заняться Вашим туалетом!

Заметив удивление девушки, её начальница многозначительно добавила:

– Вы ведь собираетесь сегодня на бал?

Таким образом, Элизабет ничего не оставалась, как последовать за первой дамой в гардеробную Екатерины Медичи, находившуюся на первом этаже. Стены этой комнаты, бывшего кабинета Франциска I, украшали около ста восьмидесяти деревянных панелей с синими, красными и зелёными арабесками на фоне позолоты. За ними скрывались потайные шкафчики для драгоценностей, косметических средств и лекарств. Ходили слухи, что там же флорентийка хранила яды. Однако проверить это было трудно, потому что шкафчики открывались с помощью хитроумно устроенной системы рычагов и педалей. А их комбинация была известна лишь королеве-матери и немногим посвящённым, к числу которых принадлежала гофмейстерина. Кроме того, в гардеробной стояли сундуки с одеждой.

Призвав на помощь камеристку и служанку, графиня де Лаванья быстро соорудила своей жертве модный наряд. Веерообразный кружевной воротник подчёркивал высокую округлую шею Элизабет, а молочно-лимонные широкие рукава красиво оттеняли узкий бледно-сиреневый лиф и круглую юбку такого же цвета. В мочках ушей, на пряжках, скреплявших разрезы рукавов, и в рыжевато-каштановых волосах девушки мерцал жемчуг. Поскольку она отличалась высоким ростом, решили ограничиться белыми бархатными туфлями без каблуков, зато с красными розетками.