Перстень Андрея Первозванного

Кавалерову тогда удалось раздобыть необычайно ценные для него бумаги, жизненно важные, а скорее, смертельно. То ли счастливый этим, то ли едва сдерживая слезы, он набродился по Москве и уже под полночь тащился на метро в Измайлово, где один кореш держал хазу для братвы. Сидел и сидел в уголке вагона, клевал носом – и вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд. Его привычно обдало холодом: замели! Нет, очнулся: кто, за что, он же чист, аки ангел… временно, но чист. Повел глазом по сторонам и увидел, что смотрит на него женщина. Собственно говоря, девка. Молодая, да, чувствуется, ранняя! Волосы платиново блестят – крашеные, конечно, а то и парик, ресницы так намазюканы, что глаз не видно, на губах полпуда помады. Но фигуристая – все при ней, любо посмотреть. Кавалеров всего один разочек-то и глянул: опасно на таких-то пялиться! Однако девица по-прежнему глазела на него. Он не удержался, опять посмотрел – да чуть не заматерился. Как она сидит! Юбка задралась чуть не до пупка, видно, где кончаются черные ажурные чулки и начинаются розовые трусишки.

Кавалеров облизнулся. Мысленно, само собой разумеется. Нет, такая не для него. Однако рисковая девка, с огнем играет!

К счастью, тут объявили нужную станцию. Кавалеров, уставившись в пол, побрел к эскалатору. И тут девка оказалась рядом с ним. Встала впритык, прильнула горячим бедром и ручонкой шаловливой – цап! За что надо, за то и цапнула. У Кавалерова ноги подкосились…

И все-таки он еще не верил и рукам воли не дал. Хоть полторы калеки кругом в это время в метро катается, а все ж… Кто она – и кто он! Однако пришлось поверить, когда девица буквально затолкала его в подъезд ближайшего к станции дома, потащила в подвал и там, на его заскорузлой телогрейке… Кавалеров тогда, конечно, был мужик изголодавшийся, усердствовал с ней во всю мочь молодого тела, однако, похоже, девице все было мало. Высосала его, выжала, наизнанку вывернула, а сама все губы дует.

– Ладно, – говорит наконец. – Иди уж!

Кавалеров и побрел на подгибающихся ногах, чуть не заблудился, потому что даже в голове пусто стало, не то чтоб где-то еще. Конечно, он ей ни копейки не дал, да и непохоже было, чтоб она этим делом промышляла. Скорее всего, захотелось барыньке вонючей говядинки! Да, она была настоящая барынька: вся такая белая, чистая, шелковистая… Жаль, дура дурой! Хоть секс у них был опасный, в том смысле, что ни презерватива, ни гондона не сыскалось, а все же был Кавалеров с ней бережным, ничего не порвал. А небось другой не постеснялся бы изуродовать! Это еще счастье, что она нарвалась на такого тихоню, как Кавалеров. В нем еще от прежней жизни осталось благоговение перед беленькими девочками. Хоть и битый-перебитый был в то время мужик, а во многом оставался тем же первоклашкой, которого мама водила в школу за ручку и приговаривала: «Ради бога, сынуля, помни, что девочек обижать нельзя. За девочек надо заступаться, они слабенькие!» Чего уж так волновалась? Да он и мухи в те годы не обидел бы, не то что беленькую девочку… Да и потом, сколько себя помнил, ни одну женщину не ударил, даже распростерву какую-нибудь.

Но запомнил он ту встречу вовсе не из-за особенного удовольствия. Рядом с той девкой умудрился, как последний лох, оставить единственное, что было у него в жизни ценного, – то, что вчера с таким трудом и риском раздобывал. А что, конечно, с риском! Вроде бы плевое дело вырезать две статьи из старых подшивок в районной библиотеке, а поймай-ка его кто за этим занятием – небось не помиловали бы, сдали милиции. Тут на помощь Кавалерову снова пришла знаменитая его ловкость рук… А что толку?! Конечно, обнаружив через несколько минут пропажу, он сразу вернулся в подъезд, но там уже никого и ничего не было. Обиднее всего, что девка это наверняка выбросила. Подумаешь, старые газетные вырезки, обернутые целлофаном! Для нее это мусор какой-то. А для него…

Кавалеров переступил очередную кучу и сбоку подошел к оконному проему, на котором еще кое-где болтались клочья полиэтиленовой пленки. Выглянул осторожно – и сразу отпрянул.

Точно! Здесь!

Дороги нынче услуги блюстителей порядка, однако Кавалеров не привык мелочиться: Денис для него за сто баксов узнал у приятеля-мента и адресок, по которому пришили Рогача, и предполагаемую версию убийства, и даже место, откуда стреляли. Вот отсюда, с первого этажа этого загаженного долгостроя.

Среди братвы все таращили глаза, когда Кавалеров подступал с расспросами, никто этот выстрел на себя брать не хотел. И правильно: зачем чужой жернов на свою шею навешивать?

«Преступление на экономической почве», – как выразился осведомитель Дениса. Дурак! Испокон веков все преступления только на экономической почве и совершались.

Хотя нет. Не все…

Кавалеров мотнул головой, отгоняя ненужные мысли, и опять глянул на дом напротив. Ишь, какой хозяин-то расторопный оказался! Уже и стекло новое вставил!

Так… это еще что? Чудится Кавалерову или впрямь промелькнуло что-то в окне? И опять… Наверное, хозяин зашел квартиру проверить, а то и новых съемщиков привел.

А может, и не хозяин. Вор, к примеру! Нынче народ обнаглевший, в любую щель влезет, любую нору ограбит. А то и не вор…

Все-таки хорошо он сделал, что пришел сюда. Проверить квартирку надо, надо…

Кавалеров зевнул, огляделся. Пол был усыпан окурками. Совсем разленились менты, разучились работать. В старое время все бы тут подчистили, подобрали для анализа и розыска убийцы Рогача. Но, похоже, осведомитель сказал правду: это изначальный висяк. Работал профессионал, но отнюдь не из тех, которые в ментовских компьютерах зачалены. Свободный наемник! Сейчас таких – хоть пруд пруди.

Забавно: едва Кавалеров прослышал, что здесь отдал богу душу его старинный знакомец по Владимирскому СИЗО Вадя Рогачев, сразу подумал: ну, достал его какой-нибудь обиженный мужик. Рогач специализировался на шантаже, это правда, однако любимым его делом в свободное время было бить женщин. Даже не насиловать – рога Рогачев никому не наставил, вопреки распространенному мнению, – а просто оттягивать ремнем по голой. В этом деле он предпочитал обоюдное согласие, обговаривал с женщиной гонорар и, что характерно, платил без обмана, не как бюджетникам у нас платят. И все-таки бабенки частенько спохватывались задним (поистине!) числом и, потирая поротые попы, бежали жаловаться либо в полицию, либо отцам и мужьям. Ну и зря! Рогачев при всей своей устрашающей внешности был сущее теля. Именно поэтому все его дела по шантажу проваливались. Вот и новое провалилось: за шантаж, судя по всему, его и шпокнули из этого вот окошечка, разбив противоположное. То самое, за которым теперь мелькает загадочная тень…

Загадочная, да… Ну что ж, чем скорее Кавалеров разгадает эту загадку, тем спокойнее будет у него на душе!

Герман шел вслед за Алесаном по тропе, то и дело ныряя под низко нависающие ветви. Чудилось, он не вперед идет, а выписывает нескончаемые петли вокруг одного и того же дерева. В застоявшемся воздухе трудно было дышать. Солнце едва прокалывало своими раскаленными иглами многоярусную крышу леса.

Герман поднял руку, чтобы отереть с бровей пот, и оступился, когда рядом с ним что-то взметнулось из травы. Отнюдь не «что-то», конечно. Это басенджи – «немые собаки», которые сопровождают их с Алесаном. Лесные туареги выменивали их у пигмеев на соль, которая ценилась теми дороже золота. Герман усмехнулся. Один раз он видел, как пигмеи управляются с солью!

Заполучив пакет, они достали из своих головных уборов, напоминающих тюрбан, корень дикого имбиря, а с ближайших бананов нарвали листьев. Потом развели небольшой костер. Рядом вырыли ямку, орудуя заостренными палочками и собственными ногтями. Банановые листья пигмеи держали над огнем, и когда те пожухли и стали мягкими, тщательно выложили ими ямку. Обрызгав листья водой, пигмеи уселись вокруг ямки и стали жевать имбирный корень. Жеваную кашицу они сплевывали в ямку, потом насыпали слой соли, опять сплевывали – и так до тех пор, пока корень не был изжеван почти весь, а соль не была высыпана. Затем содержимое ямки тщательно перемешали, чтобы оно превратилось в однородную массу. Пигмеи свернули листья совочками и быстро опустошили ямку. По их круглым маленьким лицам, совершенно лишенным характерных негроидных черт, разлилось огромное наслаждение…

У Германа при виде этой трапезы сухо стало во рту, ужасно захотелось пить. Алесан, сохраняя приличествующий королю невозмутимый вид, проговорил, почти не разжимая губ, по-русски:

– Пигмеи не умеют сохранять соль и, заполучив, съедают ее всю. И на здоровье! За этот пакет они отдали нам пять отличных м’мбва м’кубва!

Это было другое название басенджи: прыгающие вверх. Немые собаки таким образом предупреждали хозяина об опасности или сообщали: можно идти собирать трофеи. Великолепные охотники, басенджи в одиночку загоняли мелких лесных антилоп: сонду, ленду, мболоку, синдула – всех не перечесть. Однако на той охоте, куда шли сейчас Герман и Алесан, ловчие качества басенжди едва ли пригодятся. Скорее наоборот: они становились приманкой. Собаки – вообще одно из любимых лакомств тигра, а басенджи – в особенности.

Охотники шли на тигра. Нет, не ради драгоценной шкуры, которую вождь, к примеру, желал бы подарить своему высокому белому другу. Это был тигр-людоед, а первое право защищать свой народ от опасности принадлежало именно королю. Но никто не удивился, когда белый вызвался идти с ним: Герман, хоть и был по-прежнему в племени чужаком, все-таки стал в какой-то степени дукуном, колдуном, а значит, вполне заслуживал чести сопровождать короля. Иначе бы с Алесаном пошла одна из дукуни. Герман выяснил, которая, – и прошлую ночь нарочно провел с ней. После этого дукуни не возражала против его похода: белый гость доказал ей свою доблесть, он достоин сопровождать короля! А Герман мрачно думал о причудах матриархата: прежде чем применить в деле свою воинскую силу, мужчина должен истратить ее в постели! А чертовы бабы здесь умели так измотать человека наслаждением, что потом у него почти не оставалось сил на бой, на схватку с противником или со зверем. Неудивительно, что в племени лесных туарегов оставалось все меньше мужчин. Герман не раз говорил об этом Алесану, но тот неизменно пожимал плечами, цитируя великого потомка похищенного Абергама Сулайи:

– Обычай – деспот меж людей!

– Вот прикончит меня сегодня тот тигр – будешь знать, – мрачно посулил Герман. – Ты же сам говорил: моя кровь – твоя кровь, моя смерть – твоя смерть. Тогда-то запоешь насчет деспота, да поздно будет.

– Ничего, не прикончит, – уверенно сказал Алесан.

Как ни странно, Герман сразу поверил ему и успокоился. Даже сил прибавилось.

Алесан знает, что говорит. Герман по сравнению с ним не дукун даже, а дукунчик. Дукунишко-колдунишко. Так что вполне возможно, Герман сегодня и впрямь останется жив – даже когда-нибудь сможет рассказать Дашеньке об этой охоте.

Интересно, прочитала она уже «Волшебника Изумрудного города»? Все-таки седьмой год ребенку, пора бы. Именно столько было Герману и Ладе, когда они хором читали «Волшебника». Мама приохотила их к самостоятельному чтению весьма своеобразным образом: прочла в новой книжке несколько страниц, как раз до тех пор, как Элли унес ураган, – да и бросила. Некогда, некогда, некогда – вот и весь ответ. Деваться было некуда: пришлось читать самим. Правда, когда дошли до оврага с саблезубыми тиграми, все дело застопорилось: Лада так испугалась, что наотрез отказалась читать дальше.

– Я их всех убью! – отважно крикнул Герка.

– Как? – спросила сестра из-под стола, куда пряталась от ужасных зверей.

Герка, подумав, принес из спальни родителей из гардероба мамин газовый шарфик леопардовой (ну какая разница, тигр или леопард!) расцветки, накинул его на стул и долго тыкал ножницами, пока пестрые кусочки не усеяли пол, подобно разноцветному снегу. Мама в обед оставила его без сладкого (у них в доме были очень в ходу эти старорежимные воспитательные фокусы, унаследованные еще от бабули), но что значила такая мелочь по сравнению с возможностью дочитать книжку! А поскольку Лада отдала половинку своего пирога брату, он вообще мало что потерял. Потом они сидели обнявшись в одном кресле и, дрожа от ужаса, читали о том, как саблезубые тигры вступили на поваленное дерево, чтобы перейти овраг, но Страшила, в соломенную голову которого сегодня приходили блестящие мысли, крикнул Железному Дровосеку: «Руби дерево!»

«Хочу, чтобы так было всегда!» – загадал Герка, одной рукой обнимая сестру, а другой переворачивая страницы.

Не сбылось… Мечта так же мало похожа на действительность, как мамин газовый шарфик леопардовой расцветки – на то чудище, которое уже поджидает их с Алесаном.

Тигр-людоед! С точки зрения охотника, существо исключительное. Тигр, конечно, может разозлиться на человека и убить его, но не станет есть, потому что не в силах побороть врожденный страх перед запахом человека.

Однако…

В трех милях от «столицы» Алесана лежала маленькая деревушка; на окраине ее жил с молодой женой владелец маниокового поля. Сутки назад, ближе к полуночи, из джунглей выскочил тигр и, сломав дверь хижины ударом лапы, схватил бедную женщину за ногу и уволок в ночь. Муж ее лишился сознания. Шок был настолько силен, что прошло немало времени, прежде чем крестьянин очнулся и смог сообщить о беде соседям, которые тотчас послали вестника к королю.

Когда Алесан и Герман вошли в хижину, в ней все оставалось как во время трагедии. Здесь ничего не трогали и не мыли. В дверном проеме болтались обломки разбитой двери, пол покрывали пятна засохшей крови.

В сопровождении местной дукуни и нескольких крестьян охотники пошли по тянувшемуся в пыли волоку. Примерно через полмили след привел к зарослям, откуда при приближении людей поднялась пара стервятников…

Мало что осталось от тела несчастной, но нетрудно было опознать серебряные ножные браслеты: еще два дня назад они были предметом гордости новобрачной.

Рыдающий муж неотступно тащился за охотниками. Алесан пытался убедить беднягу вернуться домой, но ничто не могло заставить его уйти.

Охотники шли еще час с небольшим, пока следы тигра вдруг не оборвались среди низкорослого кустарника. О засаде в таком месте нечего и думать. Деревья, на которых можно замаскировать помост, поблизости не росли. Да и людоеда не возьмешь на обычную приманку в виде козленка, связанного по всем четырем ногам.

– Он слишком дерзок, – пробормотал Алесан, когда пошли обратно к деревне. – Его погубит собственная дерзость.

В деревне король тут же послал за плотником. Тот явился с несколькими помощниками, и, следуя указаниям Алесана, они довольно быстро соорудили небольшой домик. Герман только наблюдал, ни во что не вмешиваясь, однако удивлялся, насколько все-таки схоже работает охотничья мысль у разных народов на разных континентах! Однажды ему пришлось почитать, как ловят тигров в уссурийской тайге. Вряд ли когда-нибудь имел место обмен опытом между русскими тигроловами и королем лесных туарегов, но Алесан собирался проделать то же самое, о чем некогда читал Герман. Оставался только вопрос о приманке. В тайге для этой цели использовали диких кабанчиков, визг которых способен мертвого поднять, не говоря уже о том, чтобы голодного тигра привлечь. Но у них с Алесаном только басенджи. Немые собаки, запах которых неотразимо притягателен для тигров.

Впрочем, он недооценил хозяйственность Алесана. Разбрасываться собаками, за которые плачено пачками драгоценной «белой смерти»? Нет уж. Да и вообще, этому конкретному тигру куда приятнее другой запах. Он ведь людоед! Значит, придет куда угодно на запах человека.

Первоначально архитектурное изобретение Алесана должно было иметь три прочных стены и крышу. Четвертую стену заменяла перегородка из толстых жердей, достаточно прочных, чтобы выдержать, по крайней мере, первый удар мощных лап хищника.

Само собой разумеется, сперва король намеревался остаться в ловушке один. И чтобы переубедить его, Герману пришлось пустить в ход самую страшную угрозу: немедленно уехать. Только после этого Алесан, замысловато выматерившись по-русски (что всегда служило признаком полного поражения), приказал переделать другой торец ловушки: теперь и там были закреплены жерди, а это значило, что охотники в западне будут сидеть спина к спине, готовые встретить зверя с двух сторон – и с четырех стволов.

Ловушку поставили на открытом поле, примыкающем к деревне. До ближайшего дома, на взгляд Германа, было метров двести: чтобы не подвергать опасности крестьян. Ветер дул к лесу, что было просто отлично для их замысла.

Незадолго до заката, вооружившись двумя тяжелыми штуцерами, Алесан и Герман заняли позицию в домике-западне. Играть роль живой приманки здесь было куда приятнее, чем прятаться на помосте: можно курить, с хрустом растянуться на соломе – вообще, чем больше афишируешь свое присутствие, тем лучше для дела.

Ни Алесан, ни Герман, впрочем, не курили. Зато они разговаривали.

– Вчера у меня была Саринана, – сказал Алесан, сквозь жерди следя, как сгущаются тени вокруг. Светлячки уже начали свое перемигивание на опушке леса, однако их голубоватые поющие огоньки никак не напоминали короткий, режущий проблеск тигриных глаз. – Насчет тебя.

Герман молча кивнул. Он ожидал чего-то в этом роде с тех пор, как Саринана встретилась на узкой дорожке с Габу-Габу и в ультимативной форме сообщила той, что белый дукун должен принадлежать ей одной, и только ей. После этого в столице не утихали возмущенные пересуды. Что за бред! Мужчины – собственность всех женщин! Кроме короля, разумеется. Не зря же один из титулов Великого Быка – Сам Выбирающий. Конечно, белому дукуну далеко до короля, однако они побратимы, а значит, почетный титул распространяется и на него. И вот теперь Саринана требует, чтобы Габу-Габу, и Найна, и Сция, и Лина-Лин, и еще десять или двенадцать женщин, которые считали себя признанными наложницами белого дукуна, оставили его в покое, как если бы он был самым обыкновенным охотником, лишившимся своей мужественности! Конечно, если белый дукун скажет, что сам хочет оставить себе Саринану и готов признать ее третьего сына своим, назначить его старшим…

– Что, она опять хотела, чтобы я признал ее третьего сына своим и назначил его старшим? – уныло спросил Герман.

– Именно так, – промычал Алесан, с трудом сдерживая смех.

Они уже не раз вели подобные разговоры. Но когда женщина за ночь зовет к себе четыре или пять мужчин (тутошние дамы отличались просто-таки невероятной нимфоманией!), довольно трудно угадать, кто отец ребенка. По идее, дети Германа должны были отличаться более светлой кожей, однако, исподтишка приглядываясь к своим предполагаемым потомкам, он не находил никакого отличия между ними и другими детьми. Даже характерные негроидные черты ничуть не менялись. Конечно, конечно, женщины лесных туарегов генетически много сильнее мужчин (поэтому все дети больше похожи на матерей, чем на отцов), но чтоб вообще никакого сходства…

Всему этому могла быть еще одна причина. Сначала Герман изо всех сил гнал от себя эти мысли, но с течением времени они одолевали его все чаще. Быть может, он бесплоден, вот в чем штука! Поэтому все здешние дамы во главе с Саринаной пытаются навязать ему чужих детей…

Проверить, может ли он зачать, можно было только одним способом: получить в свое полное и единоличное распоряжение девственницу и месяца три как минимум не подпускать к ней других мужчин. Вернее, ее – к другим мужчинам. Но это совершенно из области фантастики! Ветру, и орлу, и сердцу девы нет закона, как сказал гениальный родич Алесана, а сердцу (и телу) девы из племени лесных туарегов этого закона трижды нет. А то и четырежды! Спать с одним мужчиной – это пoшло. И вообще, какая разница, кто чей ребенок? Главное, чтобы мать его признавала своим, а отцовство – лишь формальность, необходимая для закрепления нового женского приоритета: права первой вставать в очередь именно к этому мужчине, растолкав остальных желающих.

Герман смотрел, как медленно, словно бы с опаской, вспыхивают в небе первые звезды, и думал, что все на свете когда-нибудь кончается. И хорошее, и плохое – только хорошее еще быстрее подходит к концу. Хотя семь лет – это не так уж и мало. Он был поистине счастлив все эти годы, и если так и не смог научиться всему, о чем мечтал, все-таки узнал достаточно много. Или не достаточно? Пожалуй, так, но на большее нельзя рассчитывать, не став здесь своим полностью: то есть не признав детей. Сначала-то он был готов на это – особенно в первый год. Та же сила, которая когда-то погнала его в болдинскую больничку из хирургического отделения областной нижегородской, куда он попал сразу после института, та же сила, что оторвала от семьи и почти рассорила с сестрой, – теперь побуждала окончательно разрушить старые связи и раствориться в новой жизни, сулившей столько открытий и уникальных знаний. Он даже всерьез размышлял, стоит ли вообще прощаться с сестрой перед отъездом!

– Одумайся, – жалобно сказала мама, – Герочка, образумься, ведь это ни на что не похоже!

Отец мрачно кивнул, исподтишка оглядывая сына. Герман, как всегда, совершенно точно мог сказать, о чем думает тот. Мать и Лада (с некоторых пор) оставались для него совершенно закрытыми. Может быть, оттого, что они женщины? Ну вот… сейчас Герман совершенно точно знал, что отец его одобряет. Что он даже гордится сыном, который взял и отказался от престижной работы в двухстах метрах от родительского дома, уехав за двести кэмэ от него, и даже не позволил отцу поговорить с главврачом. Так что если кто-то и увязал отчество и фамилию Германа с именем и фамилией знаменитого нижегородского хирурга, теперь директора областного Департамента здравоохранения, то сделано это было без участия угрюмого и молчаливого «молодого специалиста».

И еще отец сейчас завидовал ему – это Герман тоже ощущал. Завидовал свободе принятия решений, свободе сорваться с насиженного места и все начать сначала. И при этом жалел, жалел – эта жалость колола Германа, будто иголки! – потому что знал: отвязаться от самого себя невозможно, хоть сбеги ты в Африку, хоть в тот же пояс астероидов, хоть вовсе провались в черную дыру Вселенной.

И он был прав, конечно. От себя Герман так и не отвязался.

Алесан завозился за спиной, усаживаясь поудобнее, и Герман вдруг ощутил, каким долгим и глубоким было молчание, в которое они вдруг провалились. Как в тот бездонный овраг, куда ухнули знаменитые саблезубые тигры! Странно, почему именно сегодня к нему так липнут воспоминания – особенно детские? Вчерашний день встревожил? Ну что за беда – не дозвонился в Москву! В первый раз, что ли? Вообще-то это уже стало традицией: каждое воскресенье в девять вечера по московскому говорить с сестрой и племянницей. Иногда трубку брал Кирилл, тогда Герман просто здоровался – вежливо, но сухо – и просил позвать Ладу или Дашеньку.

Однако на сей раз трубку никто не взял, даже сторож Никита Семенович, даже повариха. Учитывая, что кто-нибудь всегда оставался дома, при любых обстоятельствах, объяснить молчание можно было только неполадками на линии. Герман перезвонил родителям, в Нижний, – и там молчал телефон! Набрал соседку. Слава тебе господи, ответила! Звук был плохой, однако Герман смог понять, что родители уехали на какие-то похороны или поминки в деревню, но с ними все в порядке. И в Москве, насколько ей известно, – тоже. А как там Герочка, среди диких-то зверей?..

– В Африке акулы? – хохотнул Герман. – В Африке гориллы? В Африке большие, злые крокодил-лы? Нет, тетя Тоня, здесь тишь да гладь.

Невдалеке падало в джунгли солнце, в болоте кричали гиппопотамы, два белых попугая бестолково носились мимо окон…

Соседка со всхлипом втянула воздух:

– Вот и хорошо. Ну, я пошла лекарство принимать. Счастливо тебе, Герочка, ты уж небось на миллион наговорил!

С тяжелым вздохом тетя Тоня положила трубку, и Герман тотчас забыл о ней.

«В деревню? В Дрюково, что ли? На поминки или на похороны… Но к кому?»

Он мысленно перебирал всех деревенских знакомых, друзей отцова детства, с которыми тот не переставал поддерживать связь, жалел каждого, жалел отца – тот с каждым годом все тяжелее переживал уход ровесников, ворча, что скоро вообще жить страшно будет, ни одного знакомого лица не увидишь на улице…

Господи, если бы он только знал, если бы только мог вообразить, что стоит за этой тщательно отрепетированной ложью во спасение! Если бы знал, он бы…

Хотя что он мог сделатьтогда, чего не сделал бы потом?..

Странно только, что эти слова – поминки, похороны – не затронули в его душе никаких вещих струн. Он просто вышел из комнатки, откуда звонил, и отдал мобильный телефон его хозяину, веселому французу Жерару, который был начальником метеостанции и составлял весь ее штат. Метеостанция в этом районе держалась на деньги короля лесных туарегов, поэтому Жерар никак не возражал, что сам король и его русский друг используют ее как переговорный пункт.