Фотография с Марса

– Мне тоже жаль, – грустно сказал Эдвард, – но вечно горевать нельзя. Пробуждённый экипаж взялся за дело. Они начали изучать Солнечную систему и обнаружили, что жить можно на двух планетах – Марсе и Земле. Но Марс оказался суров: холодный, с тонкой атмосферой, почти без воды, со слабыми лучами далёкого Солнца. Так что все взгляды устремились на Землю. Уже готовились выводить остальных из спячки, как учёные обнаружили нечто неожиданное: планета была заселена.

– Людьми? – удивился Кен.

– Да, людьми, – кивнул старик. – Правда, уровень цивилизации у них был смешной по сравнению с суэньевцами. Примитивный, но стремительно развивающийся. И тогда пришло понимание: эти существа – наши, почти такие же, только молодые, дикие, неосознавшие ещё своей силы.

Кен прикусил губу и на мгновение словно перенёсся туда, в древность. Он увидел египетские пустыни, где сияли белые пирамиды, а по их подножиям ходили жрецы в золотых масках. В лучах солнца блестели медные копья, сверкали реки Нила. Потом перед ним вспыхнули майя и ацтеки – города из резного камня, ступенчатые храмы, костры жертвоприношений, странные небесные символы, высеченные на плитах. Дальше – бескрайние степи Азии: гул копыт, знамёна Чингисхана, дым над кочевыми шатрами, огонь в глазах воинов, несущихся на запад. И всё это – одна планета, одна молодая цивилизация, ещё не ведающая, что в небесах над ней – потомки иных, древних существ, глядящих на неё сквозь иллюминаторы своих звездолётов.

Пока Кен мысленно блуждал по этим картинам, Эдвард тихо добавил:

– Возможно, суэньевцы не просто наблюдали. Возможно, кое-что они оставили после себя…

За окном протяжно звякнул трамвай – тонко, словно чья-то ностальгическая нота, прорезающая полуденную тишину. Ветер донёс запах тёплого асфальта и качнул занавеси – лёгкие, полупрозрачные, с узором из пожелтевших листьев; они дрогнули, будто дыхание самого лета прошло по комнате. На стене заиграли солнечные пятна, пробившиеся сквозь листву старого клёна, росшего под окнами: ветви шевелились, и золотистые блики лениво скользили по газетной бумаге, по чашке кофе, по лицу старика. В этот момент всё будто остановилось – даже время, казалось, прислушалось к их разговору.

И тут Кен встрепенулся, хлопнув ладонью по колену:

– Ага! И что они решили?

Эдвард, не сразу отвлекаясь от своих мыслей, медленно ответил:

– Это была трудная задача… Что делать? Лететь дальше – искать другие, незаселённые планеты, или всё же остаться здесь, в Солнечной системе? Мнения разделились. Большинство решило, что мы не вправе захватывать планету, где уже живут разумные существа. Это было бы несправедливо, почти как преступление. Они выбрали Марс – холодный, мёртвый, но пустой. Расчёты показывали, что терраформирование возможно, хоть и займёт тысячелетия. Другие же настаивали: Земля слишком прекрасна, чтобы отказываться от неё. Может, если вступить в контакт, если объяснить, кто они… возможно, земляне позволят им поселиться рядом, стать братьями по разуму.

Старик задумался, глядя куда-то поверх чашки, словно видел не комнату, а безграничный звёздный горизонт.

– Было решено так: сорок человек, экипаж, спустятся на Землю на небольшом катере. «Ковчег» же останется на орбите, под контролем автоматики, без пилотов и живых.

Кен, затаив дыхание, слушал, не шелохнувшись. Даже шоколад, который обычно исчезал мгновенно, остался нетронутым. На секунду в комнате наступила почти священная тишина: ровно тикали настенные ходики, мягко щёлкая маятником, где-то за окном воробьи спорили за крошку хлеба, а листья на дереве нашёптывали невнятное, будто далёкое эхо чужих миров.

Эдвард продолжил тихим голосом, чуть усталым, но проникновенным:

– Их было сорок человек. Они приземлились где-то в районе нынешней Антарктиды. Тогда там было теплее, лёд отступил, море парило от солнечного жара. Оттуда они на лодках добрались до южноамериканского континента. Но удача отвернулась от них: хозяевами земли тогда были конкистадоры – фанатики, ослеплённые верой и жаждой золота. Для них суэньевцы стали посланцами дьявола. У пришельцев не было оружия – только знания и мирные намерения. Их ловили, пытали, сжигали на кострах, топили, вешали. Лишь немногие спаслись, вернувшись к ледяным просторам.

Он умолк на мгновение, будто видел перед собой тот гибнущий катер.

– Но и Антарктида не пощадила их. Началось потепление, льды треснули, и кусок, на котором стоял катер, оторвался, поплыл к экватору, растаял… Корабль ушёл на дно. А «ковчег», оставшийся на орбите, продолжал кружить, ведомый лишь безмолвной автоматикой. Спящие суэньевцы так и не дождались пробуждения. И разведчикам ничего не оставалось, кроме как идти к людям – менять облик, учить язык, растворяться среди землян.

Кен, задумчиво постукивая пальцами по столу, представил это по-своему, так, как мог мальчишка с богатой фантазией. Он видел серое небо, айсберги, на которых стоят люди в серебристых костюмах, лица их усталые, но решительные. Потом – бушующее море, катер, тонущий в ледяной воде, и блестящие купола какого-то древнего города вдали, куда направляются те, кто выжил. Они идут по песку, по джунглям, среди диких племён и чуждых им цивилизаций, а потом… растворяются. Их глаза становятся человеческими, их волосы – темнеют, а кожа принимает оттенок земного солнца. И никто, никто на Земле не узнает, что среди людей ходят потомки тех, кто прибыл с далёкой звезды, с погибшей Суэньё.

– Не просто им было, – вздохнул Эдвард, глядя куда-то в сторону, будто сквозь стену и время. – Человеческая история развивалась на крови, жестокости и насилии. Войны, революции, геноцид – все это видели суэньевцы и понимали, что им будет трудно сосуществовать с землянами. Не скоро люди достигнут того состояния, когда каждый будет равен и свободен, защищён от зла. Хотя, если признаться, и суэньевцы прошли подобный путь – но не потому, что в их природе жило насилие. Просто звезда, давшая им жизнь, обратилась против них. Это была не злоба, не вина – трагическое стечение обстоятельств.

Он замолчал, сделал глоток остывшего кофе. Тонкие нити пара давно исчезли, на поверхности темнело отражение лампы. Школьник согласно кивнул, тоже пригубил свой напиток, морщась от горечи, и спросил тихо, будто боясь разрушить атмосферу рассказа:

– А что дальше?

– Дальше… – Эдвард задумался. – Без особых перемен. Хотя суэньевцы живут дольше людей, им приходилось постоянно менять место жительства, чтобы никто не заметил, что годы почти не касаются их лиц. Но и они не вечны – умирали, старели, как и мы. Их дети рождались уже среди людей, все больше становясь земными: с нашими привычками, языком, образом мыслей. И все же глубоко в них жила тайна – память об их инопланетном происхождении, и вера, что когда-нибудь им удастся вернуться на свой «ковчег».

– И что же они сделают, если вернутся? – спросил Кен с искренним любопытством. – Оживят остальных?

Эдвард пожал плечами, грустно улыбнувшись.

– Не знаю. Может, решат лететь дальше… А может, к Альфе Центавра, к своей звезде.

– Зачем? Ведь их родина мертва! – возразил Кен и ткнул пальцем в газету, где черным по белому было напечатано: «На открытой экзопланете признаков жизни не обнаружено». – Видите? Там же пустыня, пепел и камень.

Старик улыбнулся уголками губ, устало, как улыбаются люди, уже смирившиеся с тем, что ответов в жизни меньше, чем вопросов.

– Не знаю, не знаю… – сказал он мягко, почти шепотом. – Просто им не место на Земле. Вернуться – легко сказать. Как ты опустишься на глубину в четыре километра при нынешних технологиях и таких затратах? Привлекать власти? А что им сказать? Что на дне Тихого океана покоится катер с другого мира? Любое правительство сделает его военной тайной. Тогда всё потеряно: суэньевцы лишатся последнего шанса когда-нибудь добраться до своего корабля и выйти к поясу астероидов. Да и потом… их нынешние потомки знают об управлении кораблями лишь теоретически. Всё остальное давно забылось – вместе с родной звездой.

Он снова поднял чашку, но пить не стал – просто смотрел в темную гладь кофе, где отражались его глаза и дрожало слабое отражение далекого, выцветшего света.

В свою очередь, Кен замер, уставившись в одну точку, словно видел сквозь кухонный стол. В его воображении медленно рождалась безмолвная, жутко прекрасная картина – где-то в бескрайней тьме океанских глубин, там, куда не добирается даже шепот бурь и рев приливов, покоился мертвый корабль. Вода была густой, вязкой, словно чернила, и холод в ней стоял вечный, как сама смерть. Лучи солнца, пробивая толщу океана, терялись в темноте на первых сотнях метров, дальше же царило безвременье – ни света, ни тени, только медленно кружились частицы ила, оседая на металлический корпус. Там, где когда-то сияли панели и мерцали экраны, теперь жили колонии мелких существ – хрупкие, прозрачные, словно из стекла, равнодушные к чужой трагедии. Они ползали по обшивке, по стыкам, по выбитым иллюминаторам, как по скале, выросшей на дне мира. Внутри, за перегородками, все было застывшим – словно время остановилось вместе с последним ударом сердца погибшего экипажа.

В каютах стояли капсулы, покрытые слоем извести и водорослей. В них спали люди – если их еще можно было назвать людьми, – в серебристых коконах, с лицами, сохранившими странное спокойствие, будто они просто ждут сигнала, что скоро проснутся. Над ними плавала рыба-угорь, медленно извиваясь и касаясь хвостом стекла, – единственное существо, знавшее, что там, под слоем пыли, скрывается целая цивилизация, уснувшая навсегда.

Иногда мимо проплывала акулья тень – огромная, немая, чуждая всему живому, и отражалась в зеркальном корпусе, как сама смерть, сторожащая тех, кто слишком далеко ушел от дома. И корабль лежал, недвижимый, как саркофаг, как напоминание о тщете – о том, что даже те, кто покорял звезды, однажды становятся прахом под холодным дыханием моря.

В этот момент послышался звонок – вибрировал сотовый телефон Кена, скрытый в кармане его худенькой куртки. Аппарат дрожал и мигал ярким экраном, издавая тихое, но настойчивое «бззз», которое перебивало даже уличный шум и тихое постукивание часов. Школьник вытащил телефон, щёлкнув кнопкой, и сказал:

– Алло!.. Да, мама, я у дедушки Эдварда… Ага, ясно. Хорошо, куплю и приду.

Отключив телефон, Кен поднялся с кресла и произнес:

– Мне нужно идти – мама зовет домой, но сначала я загляну в магазин за хлебом.

– Конечно, конечно, – улыбнулся старик. – Приходи, когда будешь свободным. Жду от тебя новых сообщений. Газету не забудь.

– Спасибо за интересную легенду. Жаль, что это только легенда.

– Ах, дружок, и мне жаль, – печально ответил Эдвард, вставая и провожая школьника до двери.

Едва защелкнулся замок за Кеном, как старик вернулся в комнату. Он не сел за стол, а долго стоял, прислонившись к зеркалу, руки глубоко в карманах, взгляд блуждал по отражению. Потом крякнул, подошел ближе, нагнулся к стеклу и медленно пальцами извлек из глаз линзы. Лиловые зрачки обнажились, искрились в полумраке комнаты, а сквозь прядь черных волос пробивались ярко-зеленые переливы, словно в его венах горела чуждая, инопланетная жизнь.

«Нужно будет опять нанести темный пигмент», – вздохнул Эдвард. Уже две сотни лет ему приходилось скрывать свой естественный облик от людей. Трудно объяснить, что кровь у тебя такой группы, какой не бывает на Земле, сердце находится с правой стороны, мозжечок отсутствует. Он избегал медосмотров, подкупал врачей, воевал, строил города, занимался наукой. Земная жизнь так и не стала родной, хотя родился здесь. Земля была его домом лишь номинально.

Подойдя к комоду, Эдвард достал небольшой ящик. Ключом открыл его крышку и посмотрел на содержимое. Внутри покоился прибор, гладкий, из темного металла с тонкими прожилками светящегося кристалла, с набором непонятных кнопок и рычажков, явно внеземного происхождения. Человек, не знакомый с технологиями других миров, не смог бы определить его назначение.

Только Эдвард знал: это ключ для запуска катера, того самого, что покоился в глубинах Тихого океана. Это было единственное наследство от отца. И теперь нужно было передать его… кому? Сына не было, остальные суэньевцы погибли – кто от болезней, кто на войне, кто под пытками инквизиции или Гестапо. Эдвард был последним живым потомком тех, кто более пятисот лет назад прибыл на Землю. Его собственные годы тоже сочтены – осталось, может, два-три десятилетия. А дальше что?

«Если не смогу добраться до катера до конца своих дней, оставлю ключ Кену, – подумал старик, аккуратно закрывая ящик и возвращая его в комод. – Может, этот парень поднимется в космос и даст шанс суэньевцам начать жизнь заново… Наша раса не должна исчезнуть».

Тем временем Кен уже мчался с сумкой к магазину хлебобулочных изделий. Он был последней надеждой Эдварда.

(21 октября 2012, Элгг,

Переработано 17 сентября 2025 года, Винтертур)