Война Взглядов

Вокруг – тишина. Даже ветер будто боялся дышать. Только редкие обломки машин торчали из земли, как кости зверя. Когда-то они ездили, блестели, служили людям. Теперь на их панелях спеклась пыль, и в зеркалах отражалось небо, где больше не было солнца.

Лерой не знал, сколько идёт. День и ночь потеряли смысл: свет и тьма одинаково серы. Глаза резало, губы треснули, живот сводило от голода. Он вспоминал дом – тёплый хлеб, запах масла, мамины руки – и тут же гнал воспоминание, будто это яд.

Когда тело перестало слушаться, он упал. Земля под ним была холодной, но мягкой – под слоем пыли лежала старая ткань, может, плащ или покрывало. Он завернулся в него и заснул, не замечая, как над ним медленно проплывает дрон-разведчик. Его красный глаз моргнул, остановился, потом улетел дальше.

Проснулся он от холода и глухого звона – где-то наверху падал металл. Сначала подумал, что это сон, но звук повторился. Он поднялся, опираясь на камни, и заметил рядом узкую дыру в земле – вход в подвал или тоннель. Изнутри тянуло сыростью.

Он спустился осторожно, цепляясь за выступы. Внизу было темно, пахло пылью, но воздух был чище. Потолок дрожал от гудения башен, как будто весь мир наверху пульсировал одним сердцем. Он двинулся дальше и вскоре заметил слабое свечение – неон, выжженный временем.

Там, в развалинах подземки, сидели трое. Мужчина, седой и сутулый, глядел на пламя из расплавленных свечей; рядом – женщина в сером плаще и мальчик лет пяти, укутанный в одеяло. Увидев Лероя, женщина вскрикнула и прижала ребёнка к себе. Мужчина поднялся медленно, но взгляд у него был ясный, будто прожигающий тьму.

– Ещё один, – сказал он хрипло. – Ты откуда, мальчик?

Лерой молчал. Слова застряли в горле. Старик вздохнул и махнул рукой:

– Ладно, садись. Всё равно еды нет.

Он сел у огня. Пламя отражалось в металлических стенах, будто комната жила своим дыханием. Женщина дала ему кусок чёрствого хлеба – сухой, как пыль. Он ел медленно, чтобы не показать, как сильно хочет.

– Ты из города? – спросил старик.

Лерой кивнул.

– И сбежал?

Снова кивок.

– Хм. Значит, ещё не всех поймали, – усмехнулся тот без радости. – Им всё кажется, что контроль полон. Но у свободы другое упрямство.

Женщина взглянула на него испуганно, будто даже слово «свобода» могло привлечь беду.

– Не говори так, – прошептала она. – Они слушают.

Старик усмехнулся, постучал пальцем по виску:

– Слушают? Пусть. Мне всё равно, что они услышат от старого инженера.

Слово инженер зацепилось в голове Лероя.

– Ты… работал у них?

– Когда-то, – кивнул тот. – Пока не понял, что мы строим не спасение, а тюрьму.

Он замолчал. Пламя дрожало, отражая на его лице сеть шрамов.

Ночью Лерой долго не спал. Слышал, как за стеной гудят башни, будто где-то наверху сердце мира билось в замедленном ритме. Иногда проходил дрон – в потолке пробегала красная тень, и все трое замирали, затаив дыхание. Ребёнок вскрикивал во сне, женщина гладила его по волосам.

Лерой чувствовал, как в груди растёт тяжесть. Он понимал: здесь никто не живёт – все просто медленно умирают.

На третий день старик позвал его в дальний угол подземки. Там стоял разобранный генератор.

– Хочешь, покажу тебе фокус? – сказал он и улыбнулся уголком губ. – Если ты умеешь слушать машины, они иногда отвечают.

Он вытащил из кучи старый гаечный ключ, подал Лерою:

– На. Попробуй.

Лерой не понимал, что делать, но взял. Старик указал на винт:

– Поверни. Медленно. Не бойся звука.

Металл скрипнул, потом зашелестел – словно глубоко внутри кто-то вздохнул. Старик довольно кивнул.

– Видишь? Она помнит. Всё, что создано людьми, помнит нас. Просто надо уметь слушать.

Он включил генератор, и слабый свет вспыхнул в углу – лампа, выжженная временем, ожила.

– Почему ты это делаешь? – спросил Лерой.

– Чтобы помнить, – ответил старик. – Если мир можно сломать, значит, его можно и починить.

Эта фраза врезалась в память.

Прошло несколько дней. Еда кончилась. Женщина начала кашлять, потом не проснулась. Мальчик тихо сидел рядом, пока не замер вместе с ней. Старик долго смотрел на их тела, потом накрыл их плащом.

– Не плачь, – сказал он Лерою. – Слёзы – для тех, кто ещё верит, что можно вернуть.

Он сам уже еле дышал. Болезнь подтачивала его. Когда наступила очередная ночь, он позвал Лероя.

– Слушай. Ты должен идти дальше. Там, наверху, ещё есть жизнь. Я не дойду, но ты – дойдёшь. Возьми вот это.

Он протянул тот самый гаечный ключ. Металл был тяжёлым, тёплым от его ладони.

– Помни, – прошептал он. – Не бойся ржавчины. В ней хранится правда.

Через несколько часов старик умер.

Лерой сидел рядом, пока не погас огонь. Потом, собрав силы, похоронил всех троих – в углу тоннеля, под куском железа. Над их могилой поставил старую жестянку и нарисовал углём знак – круг с линией посередине. Не крест, не символ, просто метка, чтобы не забыть.

На поверхности бушевал ветер. Пыль и пепел забивали глаза. Лерой стоял у выхода из подземки, сжимая ключ в руке. Мир вокруг казался чужим, но теперь в нём было что-то, что он мог понять – механизмы, провода, ритм башен. Они дышали, как живые.

Он шёл вдоль дороги, где асфальт превратился в серое стекло. Издалека доносился низкий гул – патрульный дрон искал тепло тел. Лерой спрятался за корпусом перевёрнутой машины, затаился. Сердце билось часто, но руки не дрожали.

Когда дрон пролетел мимо, он впервые позволил себе выдохнуть.

Голод вернулся – настоящий, животный. Он нашёл на земле коробку, в ней – сухой пакет, рассыпанные крупинки. Едва не плакал от счастья. Ел, пока не заболел живот.

Вечером, спрятавшись под мостом, он достал из рюкзака ключ. Тот блестел тускло в огне.

– Если мир можно починить, – прошептал он, – я найду как.

Над ним медленно проплывал дрон, красный луч скользнул по воде. Лерой затаил дыхание, глядя на отражение света в реке. Оно дрожало, как пламя свечи.

Впервые за долгие дни он не чувствовал страха. Только голод – но теперь не телесный. Это был голод знания.

Он не знал, куда идти, но знал, зачем. Пустошь приняла его. И не отпустит.

Пустошь была безмолвна, но под её кожей жила жизнь. Её дыхание шло из-под земли – слабое, ритмичное, как старый мотор, который ещё не понял, что мир давно кончился.

Лерой шёл к источнику звука. За обломками старой фабрики он нашёл проход вниз, заваленный сетками и кусками бетона. Ветер свистел в пустых проёмах, будто кто-то тихо звал по имени. Он не верил голосам ветра, но голод гнал дальше.

Под землёй пахло железом и гарью. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел: на стенах – кабели, выдранные из гнёзд, на полу – ящики, инструменты, и где-то в глубине слабый свет.

– Стой, – раздался голос.

Из-за стола поднялся человек. Седые волосы, борода в пыли, глаза – мутно-голубые, но внимательные. На нём – куртка с выцветшей эмблемой Синода, перекрещённая ножом.

– Я не вор, – выдохнул Лерой.

– Плохая ложь, – старик усмехнулся. – Каждый здесь вор. Даже я краду у самого времени.

Он подошёл ближе. Не угрожающе – просто наблюдая.

– Ты один?

– Да.

– Имя?

– Лерой.

– Неважно. Здесь имена быстро ржавеют.

Старик кивнул на угол:

– Там вода. Пей. Только не жадничай – фильтр старый.

Лерой подошёл к металлическому бачку, наклонился. Вода пахла пылью, но была настоящей. Он пил медленно, чувствуя, как внутри оживает что-то забутое – вкус жизни.

– Ты из города? – спросил старик.

– Из Рязани.

– Ха. – Он хмыкнул. – Значит, видел башни близко. Видел, как они «дышат».

Лерой кивнул.

– Это не дыхание, – продолжил старик. – Это циркуляция. Им нужен воздух, чтобы гнить.

Он сел за стол, достал из ящика щипцы, начал что-то паять. Пальцы дрожали, но движения были точные, как у хирурга.

– Что ты делаешь? – спросил Лерой.

– Чиню ухо. – Старик показал на старый приёмник. – Хочу, чтобы он снова слышал.

Он включил питание, устройство зашипело. Из динамика вырвался шорох – словно кто-то скребётся по стеклу. Потом – обрывки фраз, давно растворённых в эфире: "…двадцать первый сектор… эвакуация невозможна…"

– Это записи старого времени, – сказал старик. – Они всё ещё плавают в воздухе. Мир не умеет забывать. Он просто шумит.

Дни шли. Старик не спрашивал, откуда Лерой пришёл, и не говорил, зачем остался. Просто иногда кидал короткие фразы:

– Возьми ключ.

– Принеси плату.

– Не бойся искры.

Он не учил напрямую. Он позволял наблюдать.

Лерой быстро понял, что всё вокруг – мёртвое тело машин. И старик был их хирургом. Он вскрывал корпуса, проверял провода, заменял сердцевины, будто пытался вернуть жизнь телам, которые уже не могли дышать.

Иногда он говорил с ними, шёпотом:

– Потерпи. Сейчас заработаешь.

Лерой слушал. В этих шорохах, звуках, щелчках он начал различать закономерность – не случайный шум, а язык.

Однажды ночью старик позвал его к выходу. Они поднялись наверх. Воздух был холодным, в небе мерцали вспышки – башни переливались, будто перегруженные.

– Видишь? – старик показал на горизонт. – Каждая башня – узел. Они питают сеть. Мы называли её СИНТЕЗ.

Он сказал это с такой ненавистью, будто произносил имя убийцы.

– Мы строили её для объединения данных. Чтобы города могли дышать вместе. Но потом кто-то решил, что если связать дыхание – можно управлять самим кислородом.

Он замолчал, глядя в сторону.

– Когда я понял, что наши башни начали считать людей ресурсом, было поздно. Я ушёл. Остался только этот подвал.

Он повернулся к Лерою:

– Ты спрашивал, зачем чинить старое. Потому что новое растёт на мёртвом. И если не понять, что лежит под землёй, – нас снова закопают.

Лерой слушал. Эти слова звучали как пророчество.

На следующее утро старик кашлял кровью. Лицо стало серым, губы посинели. Он сидел у стены, дрожа, но глаза всё ещё светились.

– Не подходи. – Голос был хриплым, но твёрдым. – Болезнь – не зараза. Это просто тело устало.

Он жестом подозвал Лероя.

– Возьми.

На столе лежал инструмент – тот самый ключ, ржавый, но тяжёлый.

– Мой первый. Когда я ушёл из Синода, я хотел уничтожить всё, что построил. Потом понял – разрушать легко. Сложнее – помнить, как это было создано.

Он протянул ключ.

– Держи. Смотри на него, когда захочешь сдаться. Металл ржавеет, но форма остаётся. Так и человек.

Лерой взял. Металл обжёг ладонь – не от жара, а от ощущения, что вместе с ним ему передают что-то невидимое.

– Запомни, – сказал старик. – Если мир можно сломать, значит, его можно и починить. Только не верь тем, кто говорит, что знает, как. Никто не знает. Все мы просто пробуем.

Он замолчал, прислонился к стене.

– Иди. Не стой у смерти.

Но Лерой не ушёл.

Когда всё стихло, он закрыл старика куском ткани, как тот когда-то накрывал механизмы. Нашёл ящик, собрал инструменты, аккуратно уложил их рядом.

– Чтобы не остались одинокими, – прошептал он.

В углу подвала он выдолбил нишу и сложил туда останки. Над входом нарисовал знакомым символом – круг с линией.

Потом долго сидел у радиоприёмника. Шорох был ровным, глухим. В нём слышались обрывки фраз, непонятных слов. Но в какой-то момент послышался отчётливый звук – короткий, как вздох.

Он повернул ручку настройки.

Голос. Тихий, женский. Слов не разобрать, но это был голос.

Он замер.

Значит, кто-то жив. Где-то там, за гулом башен, под облаками и пеплом – есть ещё люди, говорящие слова.

Он попытался ответить, но приёмник только зашипел. Тогда он понял: слушать – ещё не значит быть услышанным.

Ночью он вышел наружу. Башни горели, как столбы пламени. Он держал в руке ключ – тот, что стал тяжёлым, как обещание.

Мир вокруг был огромен, равнодушен, но теперь Лерой уже не чувствовал себя частью страха. Он был частью механизма. Пусть маленькой, но живой.

Голод снова свёл желудок, но он не жаловался. Этот голод был теперь другим – не по еде, а по знанию. По пониманию.

Он вспомнил слова старика: «Мир можно починить».

И впервые поверил, что это – не безумие.

Шорох эфира был теперь постоянным спутником. Лерой носил с собой маленький приёмник – тот, что собрал из деталей старика. Металл дрожал в ладонях, когда он включал его по ночам.

Где-то вдалеке башни посылали свои пульсы – ровные, низкие, будто биение сердца чудовища. Между ними, среди шума и треска, иногда прорывались звуки – отголоски человеческих голосов, фразы, как обломки сгоревших писем:

«…восточный сектор… не выходите на поверхность…»

«…повторяю… Искры живы…»

Он слушал, не пытаясь понять. Главное – не смысл, а наличие звука. Значит, кто-то ещё дышит.

Он обустроил себе убежище в старой башне связи, обрушенной наполовину. На верхних этажах зияли дыры, но внизу стены были целы. Там, среди проводов и пыли, Лерой построил маленькое жилище: несколько досок, брезент, металлический стол.

Каждый день он выходил наружу, искал обломки, провода, инструменты. Носил всё обратно.

Теперь он понимал устройство машин лучше, чем людей. Люди умирали. Машины – ломались. Их можно было починить, можно было заставить работать иначе.

Иногда он разбирал дронов, которые падали после грозы. Металл был острым, раны – частыми, но он не жалел себя. Учился понимать внутренности врага.

Когда в первый раз вскрыл корпус дрона и увидел сердце – крошечный кристалл с мигающим светом – ему стало страшно. Это светилось, как глаз. Он почти ожидал, что кристалл заговорит.

Он не выбросил его. Спрятал в жестяную коробку и держал рядом с ключом старика.

Оба предмета казались ему живыми: одно – человеческое, другое – чужое. И оба – память.

Однажды ночью эфир ожил. Приёмник зашипел громче, чем обычно, потом раздался отчётливый женский голос:

«…Искры… сектор Р3… слышит кто-нибудь?… Мы ещё держимся…»

Лерой вскочил, схватил антенну. Сердце забилось так, что в ушах стало гулко. Он не знал, что делать. Просто крикнул в пустоту:

– Я слышу!

Голос не ответил. Только треск и гул. Он снова выкрикнул:

– Я слышу тебя!

Эфир взвыл. Вдруг за окном вспыхнул красный свет – тонкий, как лезвие.

Лерой понял: его нашли.

Дрон завис перед зданием. Его визор светился, сканируя пространство. Металлический корпус отражал огонь башен. Лерой упал на пол, прижал приёмник к груди. Гул стал громче.

Он бросился к ящику с деталями, лихорадочно вспоминая слова старика: «Не бойся искры».

Он открыл кристалл из старого дрона, вставил его в гнездо питания приёмника. Искра вспыхнула – слабая, синяя. Приёмник начал трещать.

Дрон снаружи повернулся к окну. Луч прошёл по полу.

Лерой схватил металлический обломок – что-то вроде пластины с острым краем – и ударил по проводам. Искра ослепила его. Свет ударил в воздух, и что-то загудело.

Дрон дёрнулся, запищал – и упал, будто подкошенный.

Воздух наполнился запахом горелого металла.

Он долго не двигался. Только смотрел на мёртвую машину, лежащую у входа.

Сначала не поверил, потом – рассмеялся. Сухо, хрипло, как человек, который впервые услышал собственный голос.

«Если мир можно сломать – значит, можно и починить», – всплыло в памяти.

Он сделал шаг к дрону. Металл был горячим. Снял панель, достал новый кристалл – чуть крупнее прежнего, но такой же живой, с внутренним светом.

В этот миг он понял: можно не просто чинить – можно менять.

Ночью он сидел у костра. Ветер гнал пепел, звёзд не было.

Перед ним лежали два кристалла: старый и новый. Один светился ровно, другой – рвано, как дыхание.

Лерой держал их над пламенем и смотрел, как огонь отражается внутри.

– Вы видите друг друга, да? – прошептал он. – Старое и новое. Как мы.

Он не знал, зачем говорит, просто не хотел, чтобы молчание снова поглотило его.

Рядом лежал гаечный ключ – потемневший, с выгравированной надписью, которую он недавно заметил: “ЭР-09”. Возможно, имя старика.

Он провёл пальцем по буквам.

– Я починю, – сказал он. – Но по-своему.

Через несколько дней он научился собирать ловушки. Из проводов и обломков делал петли, которые реагировали на звук.

Дроны патрулировали всё чаще, и Лерой слушал их шаги, как музыку. Он научился чувствовать направление по отражению звука от стен.

Каждый вечер он настраивал приёмник, записывал голоса в маленький блок памяти.

Из них рождалась карта – карта надежды.

Иногда он слышал одну и ту же фразу, прорывающуюся сквозь шум:

«…Тень идёт с востока…»

Он не знал, о ком это. Но каждый раз, когда слышал, внутри что-то отзывалось.

Однажды в эфире появился новый звук – тяжёлый, низкий, будто шаги гиганта.

Башни на горизонте вспыхнули синхронно. Земля дрогнула.

Система что-то искала.

Лерой понял: дрон, которого он сбил, был не последним. Теперь Синод знал, что кто-то вмешивается в сигнал.

Он спрятал приёмник, взял ключ, кристалл и сумку с инструментами. Вышел из башни.

Пустошь встретила его тишиной, как перед бурей.

Вдалеке сверкал город – мёртвый, но всё ещё освещённый. Оттуда поднимались лучи – сканеры, ищущие тепло.

Он посмотрел туда, где когда-то был дом.

Сердце не дрогнуло.

Теперь он знал, что возвращения нет.

Только дорога вперёд – по пеплу, по ржавчине, по следам машин, которые больше не отличали человека от металла.

Он шёл, не оборачиваясь. В небе горели башни, как глаза старого зверя.

В кармане тихо светился кристалл – его первый трофей, его первый ответ миру.

И где-то в эфире, среди бесконечного шума, мелькнул голос – тихий, едва различимый, но живой:

«…Если слышишь – не сдавайся…»

Лерой остановился, поднял голову.

– Слышу, – прошептал он. – Теперь всегда буду слышать.

Он шагнул в ночь.

И пустошь, как прежде, приняла его – но уже не как ребёнка, а как часть самой себя.

Глава 3. Эхо

Воздух вибрировал. Даже когда стояла тишина – она не была настоящей.

Всё вокруг звучало: провода под землёй, ржавые трубы в руинах, камни, которые трескались под солнцем. Мир не умирал – он шептал.

Лерой уже научился различать эти шёпоты. За два года странствий по пустошам он понял: если долго слушать, можно услышать структуру в хаосе.

Шорох песка, свист ветра в проломах, далёкий ритм башен – всё складывалось в музыку.

И среди неё, как будто под кожей мира, жил эфир.

Он сидел у подножия старой башни связи. Остов её был обуглен, верхушка рухнула в землю. На стенах сохранились остатки надписей – буквы, выжженные временем: «Ретранслятор 9С».

Лерой обустроил здесь убежище. Небольшой металлический отсек, пара батарей, кусок пластика вместо крыши.

Главное – антенна, собранная из обломков кабелей, арматуры и трупа старого дрона.

Рядом стоял приёмник.

Он был собран из частей трёх разных устройств, и выглядел скорее как живой организм, чем как машина. Когда он включался, экран мигал, как глаз.

Лерой называл его просто – Слушатель.

Он крутил регулятор, пока не появлялся треск. Потом – тишина. Потом снова треск, как дыхание.

В этом хаосе он уже умел слышать узоры – короткие ритмы, словно сердцебиение. Иногда – целые последовательности.

Каждый сигнал он записывал в блок, рисуя частоты углём на стене.

Всё повторялось каждые двенадцать часов.

Как будто кто-то там, далеко, выдыхал – и эфир отзывался.

Днём было легче. Башни гудели громче, солнце выжигало шум. Но ночью эфир оживал.

В ту ночь Лерой услышал его снова – тот самый звук, который раньше казался сбоем.

Низкий, рваный, похожий на голос, спрятанный под километрами статики.

Он увеличил мощность.

«…Искры… если слышите… ответьте… сектор три… живы ли вы?..»

Слова тонули в шуме, но они были. Настоящие.

Он замер.

Не запись. Не фон. Не эхо ветра.

Кто-то говорил. Человеческий голос – с дрожью, с дыханием.

Сердце Лероя билось громче треска эфира.

Он схватил блокнот, переписал частоту, повторил прослушивание.

Голос повторился, но слабее. Потом исчез.

Он ждал. Десять минут. Час. Ночь.

Потом выдохнул и сказал вслух:

– Я тебя слышу.

Слушатель промолчал.

На рассвете он начал собирать передатчик.

Всё, что было под рукой – куски проводов, две батареи, усилитель, остатки от модуля дрона.

Пальцы дрожали, но не от страха, а от нетерпения. Он знал, что это опасно: передача может привлечь внимание, но молчание теперь было хуже.

Он соединил контакты. Искра пробежала между проводами.

Приёмник вздрогнул. На экране побежала строка – старый системный код, обрывок синодовской команды.

Он игнорировал. Нажал кнопку передачи.

– Здесь Лерой. Слышу вас. Повторяю, слышу. Кто вы?

Голос его звучал неестественно громко – непривычно, будто он нарушил закон тишины.

Эфир ответил шумом.

А потом – тишиной.

Он ждал несколько секунд. Потом сигнал рванулся обратно, словно мир вдохнул.

«…идти… три… внимание… Искры…»

Лерой не понял слов – то ли фраза обрезана, то ли искажена.

Он повторил вызов, но экран вспыхнул – и погас.

Снаружи небо дрогнуло.

Над руинами появились огни – ровные, красные, движущиеся по дуге.

Лерой понял раньше, чем услышал гул: дроны.

Он выключил приёмник, сбросил питание. Но было поздно.

Сигнал вышел наружу.

Он бросился к выходу, схватил сумку, прижал к груди инструмент и старый гаечный ключ.

Металлический вой усиливался – дроны снижались. Их свет резал тьму.

Первый луч прошёл по земле.

Лерой прыгнул за стену, упал в пыль. В ушах звенело.

– Чёрт… – выдохнул он.

Из неба падал дождь – редкий, но едкий. Капли шипели на коже.

Он побежал вдоль старого моста, петляя между арками. Сзади мигал свет визоров.

Он не бежал – слышал.

Каждое движение, каждый шаг, каждый звук.

Дроны не видели в темноте, но они слушали. Их сенсоры ловили колебания воздуха.

Он вспомнил: старик говорил – «звук может быть оружием».

Лерой нырнул под бетонную плиту, достал из рюкзака один из своих резонаторов – металлический круг с натянутыми струнами и катушкой.

Подсоединил к батарее.

В момент, когда дрон пролетел над ним, он ударил по устройству.

Раздался хриплый гул – не громкий, но глубокий, будто сама земля издала стон.

Дрон дёрнулся. Его сенсор мигнул, потом погас.

Он упал, вращаясь, и врезался в землю с глухим треском.

Запах озона и сгоревшего металла ударил в нос.

Лерой подполз, открыл корпус. Внутри – пульсирующее ядро. На экране мигали строки системных данных.

Координаты.

Повторяющаяся последовательность цифр: R-3: 46°09’N 39°42’E.

Та же, что в сообщении.

Он поднял голову. В небе больше не было дронов. Только гул башен далеко на востоке.

Лерой сидел на обломке, держа в руках ядро.

Оно вибрировало, будто живое.

Координаты мелькали, гасли, появлялись снова.

Он достал карту. Старую, бумажную, из дореволюционного архива.

Сопоставил цифры.

Место – сектор под названием Лаборатория Связи 3-Омега.

Старое учреждение Синода, уничтоженное при первых зачистках.

«…Искры… сектор три… живы ли вы?..»

Он понял. Это не зов. Это повтор.

Как будто кто-то когда-то послал сигнал, и он остался в воздухе, в самом теле мира.

Эхо.

Но координаты – настоящие.

Значит, кто-то когда-то был там.

И, возможно, оставил что-то, что всё ещё звучит.

Ночью он вернулся в башню. Приёмник молчал.

Лерой не включал его – впервые за долгое время.

Сидел у стены, глядя в темноту.

Где-то далеко, за горизонтом, гремел гром.

Он чувствовал, что это не просто буря.

Каждый раз, когда эфир молчал, Синод что-то готовил.

Он держал в руке ядро дрона. Свет внутри гас и разгорался.

– Что вы мне показали? – прошептал он. – Где вы теперь?

Ответом был лёгкий треск, как дыхание.

Он улыбнулся.

– Ладно. Я иду.

Лерой взял карту, ключ и свой приёмник. На прощание посмотрел на башню – искорёженный силуэт на фоне мерцающего неба.

Впереди – долгий путь.