- -
- 100%
- +
Через несколько дней он услышал, как в эфире повторяют:
«Благодарим Томни. Он где-то рядом.»
Он усмехнулся. Миф жил сам. И, может быть, это было хорошо. Пусть люди верят в тень. Тень не требует благодарности.
На шестую ночь после шторма он нашёл остатки патруля Синода. Пять дронов, выведенных из строя. На броне одного – след от пуль Искр. Он присел, осмотрел. Сигнал всё ещё шёл. В памяти дрона мелькали данные – видеофрагменты, записи. На одном из них – Ана, говорящая что-то в эфир:
«Если ты слышишь – ты не один. Мы идём туда, где темнее. Может, встретимся снова.»
Он выключил запись. Небо было чёрное, без звёзд. Только башни мерцали вдали, как огромные глаза. Он долго смотрел на них, потом сказал тихо:
– Нет, Ана. Всё наоборот.
Он повернулся и пошёл прочь, оставляя следы в мокром песке. Ветер выдувал их сразу же. Мир будто сам стирал за ним путь. Это было правильно.
Он знал, что теперь начнётся другое – время, когда миф станет оружием, а человек – просто шумом на частоте. И, может быть, это и есть его предназначение: быть шумом, который мешает идеальной тишине.
Он шёл, не чувствуя усталости. Вода стекала по плащу, лужи отражали красные визоры неба. Каждый шаг звучал как пульс. Томни. Томни. Томни.
Дни после шторма тянулись медленно, как будто время само стало вязким. Воздух был пропитан пеплом и влагой, и каждый вдох давался с усилием. Башни на горизонте мигали ровно, без эмоций, как пульс умирающего мира. Синод не спешил – он никогда не спешил. Его война была вечной, бесстрастной. Не месть, не ярость, а процесс. И именно это было страшно.
Лерой слушал эфир. Несколько частот ещё жили, но голоса становились тише. Искры передавали отчёты коротко, отрывисто: «Сектор девятнадцать – потерян.» «Отряд восемь – без связи.» «Новые координаты недоступны.» И всё. Ни эмоций, ни имён. Он знал, что это значит. Их сеть рушилась. Программа Очищения вступала в последнюю фазу.
Он перемещался по горам, избегая открытых пространств. Снег сменился грязью, грязь – пеплом. Дроны сканировали небо узкими лучами, словно ощупывая воздух. Иногда он видел, как над долинами проносятся огненные полосы – лазеры очистки. Всё, что попадало в их зону, испарялась. Люди, деревья, здания – всё превращалось в пыль. Он не чувствовал ужаса. Только равнодушие. Как будто мир просто сбрасывал лишний слой.
Он остановился у обрыва. Внизу виднелись остатки поселения – ряды чёрных куполов, сгоревших наполовину. Среди них двигались фигуры – не люди, не дроны, что-то промежуточное. Он пригляделся. Контролёры. Новая форма техники Синода. Человеческие тела, соединённые с механизмом. Их движения были странно плавными, без рывков. Он понял, что Синод больше не нуждается даже в машинах – он собирал тела для сети, чтобы заполнить ими пустоты. Люди стали инфраструктурой.
Он спустился вниз ночью. Ветер свистел, нес пепел, и каждый шаг отзывался глухим звуком. В руке он держал глушилку, готовую к запуску. Но внизу было слишком тихо. Ни одного крика, ни звука. Он вошёл в один из куполов. Внутри – пустота. На стенах светились символы Синода: круг, перечёркнутый линией. Под ним надпись: СИНТЕЗ ЗАВЕРШЁН.
Он присел, провёл рукой по пыли. Под ней – обугленная ткань, фрагменты кожи. В воздухе витал запах горелого пластика. Всё сливалось в одно. И вдруг – голос. Хриплый, едва различимый, через помехи.
«…Лерой… слышишь?..»
Он замер. Это был женский голос. Ана. Её частота, её тон. Он включил приёмник, усилил сигнал.
«…если жив… не иди… они следят…»
Сигнал оборвался.
Он поднялся, посмотрел на небо. Башни мигали чаще. Значит, Очищение шло и здесь. Он двинулся по направлению к источнику сигнала. В горах за этим поселением был старый промышленный тоннель – именно там Ана говорила о новой базе.
Путь занял ночь. Он шёл быстро, не останавливаясь, и чем ближе подходил, тем больше чувствовал гул в воздухе. Это не был звук, это было давление – словно сама сеть чувствовала его приближение. У входа в тоннель он увидел тела. Пятеро Искр. Без крови, без ран, просто лежали. На лбу у каждого – маленькая точка, отпечаток визора. Чистильщики.
Он прошёл внутрь. В стенах горели остатки ламп. На полу – ящики, провода, сожжённые документы. В глубине – мерцание. Он пошёл на свет. В зале стоял большой передатчик, вокруг него – трое выживших. Ана среди них. Она была бледна, глаза – чёрные от усталости. Когда он вошёл, никто не удивился. Как будто ждали.
– Я говорила, что он придёт, – тихо сказала она.
Он остановился.
– Зачем вы остались?
– Мы пытались вытащить людей из западного сектора, – ответила она. – Но сеть их нашла раньше. Они… – она запнулась. – Мы не успели.
Он посмотрел на передатчик.
– Что это?
– Последний канал связи. Мы можем выслать код Программы Очищения. Если кто-то ещё жив, если кто-то услышит, они смогут понять, как бороться.
Он усмехнулся.
– Никто не услышит. Всё глушится. Даже небо.
– Всё равно, – сказала она. – Если хотя бы один услышит – достаточно.
Он подошёл ближе.
– Ты не понимаешь. Любой сигнал – пища для сети. Она живёт на этом. Всё, что вы передаёте, возвращается к ней. Даже отчаяние.
– Тогда что? – крикнула она. – Молчать? Смотреть, как всё исчезает?
Он не ответил. Только подошёл к телам у входа, закрыл им глаза. Их лица были спокойные, почти мирные.
– Они знали, – сказал он тихо. – Они не боролись. Просто приняли.
– Нет, – возразила она. – Они верили.
– Вера – форма согласия.
– Ты ошибаешься, Томни. Без веры ты просто тень.
Он посмотрел на неё.
– Я и есть тень.
Она подошла ближе.
– Мы можем передать всё, что нашли. Программу, координаты, коды. Если ты поможешь…
Он покачал головой.
– Нет. Я помогу по-другому.
Он достал коммуникатор, подключил к передатчику. На экране вспыхнули линии кода. Ана нахмурилась.
– Что ты делаешь?
– Стираю вас из сети. Все частоты, все идентификаторы. После этого вас не найдут.
– А наши сигналы? Люди?
– Они исчезнут. Как будто вас никогда не было.
– Это убийство.
– Это спасение.
Она попыталась отключить устройство, но он остановил её взглядом. Взгляд был спокойный, но в нём было что-то ледяное, неумолимое.
– Я видел, что делает сеть с теми, кто говорит. С теми, кто верит, что голос – это сила. Она превращает слова в координаты, надежду – в данные. Единственный способ победить – стать тишиной.
– А потом что? – прошептала она.
– Потом – ничего. И в этом свободе больше, чем во всех ваших сигналах.
Сеть почувствовала вмешательство почти сразу. Воздух загудел, лампы начали мигать. На экране – строка: «НЕСООТВЕТСТВИЕ. ПЕРЕГРУЗКА КАНАЛА.» Потом вспыхнуло пламя. Взрыв отбросил их обоих к стене. Он встал первым, помог ей подняться. В туннель уже врывались дроны.
Он включил глушилку. Мир задрожал. Свет погас. Только искры летали в темноте. Он схватил Ану за руку.
– Уходи.
– А ты?
– Я – нет.
– Почему?
Он улыбнулся.
– Потому что тень не может уйти от света.
Она хотела что-то сказать, но он уже развернулся. Глушилка пульсировала у него в руке, готовая к последнему импульсу.
– Иди, Ана. Пока тишина жива.
Она побежала. Дроны бросились следом. Он остался.
Импульс вырвался наружу, как дыхание. Звук исчез. Мир стал белым. Всё вокруг дрогнуло, воздух загустел. Потом – взрыв. Туннель рухнул. Башни на горизонте мигнули раз, другой – и замолкли.
Когда всё стихло, остался только ветер. В его сердце – тишина. Не мёртвая, не глухая, а чистая. Мир впервые за многие годы не говорил.
Он лежал на земле, чувствуя, как холод вползает в кости. Коммуникатор разбит, но всё ещё светился. На экране мелькали последние строки:
«СИНТЕЗ ПРЕРВАН. СВЯЗЬ ОТСУТСТВУЕТ.»
Он улыбнулся.
– Вот и хорошо.
Он встал, пошатываясь. Обвал перекрыл вход, но вверху, через трещину, виднелся свет. Он выбрался наружу. Горы были чёрные, воздух – прозрачный. Небо без визоров, без прожекторов. Только звёзды. Он смотрел на них долго, чувствуя, как тело дрожит от холода и усталости.
Где-то далеко, в эфире, вспыхнул сигнал. Один. Короткий.
«…Если ты слышишь – ты не один…»
Он выключил приёмник.
– Всё наоборот, – сказал он тихо. – Но это и есть жизнь.
Он пошёл вниз, по склону, туда, где начинался новый рассвет. На востоке поднимался дым – остатки сгоревшей башни. Синод, возможно, восстановится. Сеть построит себя заново. Всё повторится. Но не с ним. Он стал вне частоты.
С каждым шагом он чувствовал, как тело становится легче. Сеть больше не видит его. Он вычеркнут. Никаких сигналов, никаких данных. Даже дыхание – вне диапазона. Он растворился. Не человек, не миф, просто шум между волнами.
Когда солнце показалось из-за гор, он остановился. Свет упал на лицо. В его тени пепел блестел, как крошечные искры. Он посмотрел на ладони – на них остались следы сажи и крови. Ветер подхватил пепел, унёс.
Он понял, что больше не чувствует усталости. Только пустоту. Но это была не смерть. Это было освобождение.
Он шёл дальше, не оставляя следов. Мир снова обрёл тишину, но теперь в этой тишине звучало его дыхание. Незаметное, слабое, но живое.
И где-то далеко, в тех, кто выжил, это дыхание превратится в легенду.
Про того, кто не спасал и не разрушал, а просто шёл во тьме.
Глава 6. Имя
Они сидели у костра, в старой каменоломне, где стены ещё держали тепло, хоть над головой гулял холодный ветер. Дрова трещали, огонь был слабый, но настоящий – не синтетический, не добытый батареей, а живой, как в старые времена. Люди молчали. Только когда ветер стих, заговорил старик – тот, что всегда начинал первым. У него дрожал голос, но не от страха, а от возраста. Он говорил тихо, как будто боялся спугнуть слова.
– Был он, – сказал старик, – и не был. Говорят, ночью пришёл. Ни шагов, ни дыхания. Только двери скрипнули. А утром – у нас под порогом мешок. Еда. Настоящая. Не порошок, не замес – хлеб. Хлеб, дети мои.
Рядом кто-то хмыкнул. Молодой, в обрывках старой формы, гвардейская куртка с вырванными эмблемами.
– Хлеб? Да кто ж теперь печёт? Синод запретил зерновые ещё десять лет назад.
– Вот и я говорю, – кивнул старик. – Никто не печёт, а хлеб есть. Мягкий, свежий. И ещё кусок ткани рядом, укутанный. Внутри – соль.
– Соль? – переспросила женщина с худым лицом. – Настоящая?
– Настоящая. Белая, крупная. Как снег.
Кто-то перекрестился по-старому, кто-то усмехнулся. Дети слушали, не дыша. Старик говорил медленно, подбирая слова, будто каждое стоило усилия.
– А собаки, – продолжал он, – не лаяли. Обычно они воют, если чужой проходит. А тут – тихо. Только одна подняла голову, посмотрела в темноту и завыла тихо, не громко, будто радовалась. Я вышел, смотрю – следы на снегу. Неглубокие. Как будто не человек, а тень прошла.
Молодой усмехнулся:
– Опять ты со своими тенями. Может, бродяга какой. Или синтезант. Они тоже тихо ходят.
– Нет, – сказал старик твёрдо. – Синтезанты оставляют запах. Металл. А тут – ничего. Только холод.
Женщина вздохнула.
– Так ты думаешь, это он?
Старик посмотрел в огонь.
– Не думаю. Знаю. Томни.
Над костром прошёл ветер, пламя дрогнуло. Несколько человек одновременно перекрестились, кто-то плюнул в сторону, чтобы отвести беду.
– Не называй имя, – сказал кто-то из темноты. – За имя сейчас чистят.
– А мне всё равно, – ответил старик. – Если бояться имени – значит, уже не живёшь.
Молчание повисло тяжёлое. Только потрескивал огонь. Где-то вдалеке ухнула башня – глухо, будто под землёй. Люди вздрогнули.
– Видите, – сказал старик. – Они боятся его больше, чем мы. Башни, патрули, дроны – всё их железо не может поймать тень. А имя ловит. Потому и запрещают.
Женщина кивнула, шепча:
– Мой брат говорил, будто видел его однажды. В горах. Ночью. Сидел у ручья, а рядом – он. Не человек вроде, и не дух. Просто сидит и смотрит в воду. Сказал ему брат: «Ты – кто?» А тот ответил: «Я – никто». И ушёл. А утром ручей стал чистым. Вода без вкуса, без пепла. Мы пили её неделю. Потом снова помутнела.
Молодой фыркнул.
– Сказки всё это.
– А что, – вмешалась старуха, что молчала до сих пор, – если сказка – это всё, что у нас осталось?
Никто не ответил.
Долгое время они сидели молча. Ветер приносил запах мокрого пепла и дыма. Где-то вдали, за каменоломней, выли дроны. Их гул был ровный, убаюкивающий, как колыбельная.
– Я слышал, – сказал вдруг парень из тьмы, – будто в соседнем секторе он сжёг пункт связи. Сам один. Говорят, оттуда до сих пор идёт свет, который не гаснет.
– Свет? – переспросила женщина. – Но ведь он во тьме.
– А может, – тихо сказал старик, – тьма – это просто другой вид света. Тот, что не обжигает.
Дети шевельнулись ближе к костру. Кто-то запел тихо, без слов, старую песню, которую никто не помнил до конца. Огонь трепетал, отражаясь в глазах.
– А если он придёт сюда? – спросил мальчик. – Что мы ему скажем?
Старик улыбнулся, морщины на лице стали глубокими, как трещины в земле.
– Ничего. Ему и не надо слов. Главное – не кричать. Он приходит туда, где тихо.
Молодой солдат посмотрел в темноту, где таял дым.
– А если за ним придут?
– Уже приходят, – ответил старик. – Слышишь?
И действительно – где-то далеко раздался низкий, ровный гул. Башни переговаривались между собой. В небе промелькнул красный огонь. Люди притихли, инстинктивно пригнулись, будто от этого что-то зависело.
– Не бойтесь, – сказал старик. – Они не видят нас. Пока мы не двигаемся, нас нет. А он движется так, что даже свет не успевает за ним.
Женщина посмотрела на огонь.
– Ты правда видел его, старик?
Он долго молчал. Потом сказал:
– Видел. Но не глазами. Слышал, как мир замолчал. Только один раз за всю жизнь такое бывает. Воздух стал плотным, время остановилось. И в этой тишине – шаг. Один. И всё. Потом снова ветер.
– Может, это просто сердце, – сказала она тихо. – Или страх.
– А может, – ответил он, – и то, и другое. Может, он и есть страх, что научился говорить.
Огонь почти погас. Люди начали расходиться к своим укрытиям. Старик остался. Он сидел, пока небо не посерело, пока дым не стал похож на туман. Потом медленно встал, бросил в пепел последнюю ветку и сказал:
– Неважно, жив он или нет. Главное – он есть.
Он ушёл первым. За ним – женщина с детьми. Солдат задержался, посмотрел на костёр, на следы в пепле. Одно место было чистое, как будто кто-то сидел там недавно, но огонь не обжёг землю. Он присел, потрогал рукой. Земля была тёплая. Слишком тёплая. Он посмотрел в сторону, где кончалась каменоломня. Там шевельнулся воздух.
– Старик, – тихо сказал он, – кажется, твоя сказка пришла.
Ответа не было. Только ветер.
Он поднялся и пошёл прочь. Когда обернулся, костра уже не было – только дым, уходящий прямо вверх, без ветра.
Позже он рассказывал, что в ту ночь видел человека на склоне. Или не человека. Фигура стояла неподвижно, смотрела в небо. Ни света, ни звука. Только силуэт, как вырезанный из воздуха. И где-то далеко, за горами, вспыхнуло красное – будто башня загорелась.
– Он смотрел туда, – говорил солдат. – Как будто знал, что будет дальше.
Его слушали и молчали. Потому что уже не важно было, правда это или нет. С тех пор каждый вечер, когда ветер приносил запах дыма, кто-то обязательно говорил:
– Тише. Может, он рядом.
И собаки не лаяли.
Архив 19-О/С.
Протокол допроса №471.
Дата: 04.03.2068.
Объект: гвардеец Синода, сержант Вальд Кирс.
Сектор: Восточный фронт, периметр 12.
Официр допроса: командор Хайрон.
Запись активирована.
Хайрон: Назовите ваше имя.
Кирс: Сержант Вальд Кирс, личный номер три-ноль-семь.
Хайрон: Где вы находились в ночь с первого на второе марта?
Кирс: Конвой «Транс-9», сопровождение каравана. Пять единиц техники, двадцать четыре человека личного состава. Мы двигались по маршруту Нор-Восточный – сектор восемнадцать.
Хайрон: Цель?
Кирс: Перевозка архивных блоков.
Хайрон: Что произошло в двадцать три сорок?
Кирс: Сначала – помехи. Радио стало шуметь, потом полностью пропала связь. Мы решили, что это обычный магнитный фронт, но… потом звук пропал совсем. Не только радио – всё. Воздух стал мёртвым. Даже двигатель грузовика перестал рычать. Мы ехали – а тишина. Только колёса по пеплу.
Хайрон: Техническая неисправность?
Кирс: Нет. Всё работало. Просто звука не было.
Хайрон: И что вы сделали?
Кирс: Я отдал приказ остановиться. Думал, перегруз сети. Мы вышли наружу. Небо – чёрное, без звёзд. Только башни на горизонте мигали. И тут один из ребят… выстрелил. Просто так. Проверить. Пуля вылетела – и пропала. Ни звука, ни вспышки. Только дым от ствола.
Хайрон: И после этого?
Кирс: Свет погас. Всё. Мы стояли, ничего не видели. Потом появилось что-то.
Хайрон: Опишите.
Кирс: Не могу. Оно было… не человек. И не машина. Как будто место, где должно быть тело, стало дырой. Воздух вокруг гнулся, свет проваливался. Оно шло медленно, без шагов. Просто двигалось, как волна.
Хайрон: Вы открыли огонь?
Кирс: Конечно. Все открыли. Но звук не вышел. Пули летели – и растворялись. Потом один за другим люди начали падать. Без крови. Просто падали. Я подумал – гравитация, какая-то волна. Но нет. Они были живы. Просто… спали. Стояли, потом – будто выключились.
Хайрон: Кто-то из вас видел источник?
Кирс: Я. Когда всё закончилось. Он стоял посреди дороги. Ни лица, ни шлема. Только плащ. Ветер проходил сквозь него. И ещё – глаза. Или не глаза. Две точки, тусклые, как тлеющие угли.
Хайрон: Что он делал?
Кирс: Смотрел. Просто смотрел. Потом поднял руку – и воздух снова стал звучать. Только тогда я понял, что до этого не слышал ничего.
Хайрон: Что вы почувствовали?
Кирс: Ничего. Это самое страшное. Ни страха, ни боли. Просто пусто. Как будто из меня вынули всё.
Хайрон: Вы знали, кто это?
Кирс: Потом – да. Томни.
Хайрон: Кто вам сказал это имя?
Кирс: Никто. Оно само пришло. В голове. Как будто эфир шепнул.
Хайрон: Вы понимаете, что распространение этого имени – нарушение статута 6/П-О?
Кирс: Понимаю.
Хайрон: Тогда почему вы его произносите?
Кирс: Потому что если не назвать – останется внутри. А там больнее.
Хайрон: Продолжайте описание.
Кирс: Он стоял до тех пор, пока башня не подала сигнал тревоги. Тогда свет упал на него. Мы все ослепли на секунду. А потом – ничего. Пустое место. Остался только отпечаток на пепле. Круг, как от жара.
Хайрон: Потери?
Кирс: Семь человек не проснулись. Ещё трое – без памяти. Сказали, что видели сны. Один кричал: «Он забрал наш звук».
Хайрон: Ваш анализ?
Кирс: Я не аналитик. Но, по-моему, это не человек. Это… резонанс. Место, где тишина учится дышать.
Хайрон: Вы говорите метафорами, сержант. Мы не на проповеди.
Кирс: Извините, сэр. Просто по-другому не скажешь.
Хайрон: Были признаки использования технологии подавления?
Кирс: Нет. Никаких приборов. Никакого импульса. Только… присутствие.
Хайрон: Вы уверены, что это не массовый сбой восприятия?
Кирс: Уверен. Если бы это был сбой, я бы не помнил вкус крови во рту. Я кусал губу, чтобы понять, жив ли. И был. Значит, не сон.
Хайрон: После инцидента что вы сделали?
Кирс: Мы вызвали помощь. Когда прибыл отряд, уже никого не было. Ни тел, ни машин. Всё исчезло. Только пепел. И среди него – надпись.
Хайрон: Какая?
Кирс: Пеплом. На дороге. Два слова: «Не ищи».
Хайрон: Вы уверены, что не галлюцинация?
Кирс: Да. У меня есть фото.
Хайрон: Фото уничтожено согласно протоколу.
Кирс: Знаю. Но всё равно вижу её каждую ночь.
Хайрон: Что вы чувствуете, когда вспоминаете?
Кирс: Сначала страх. Потом… ничего. А потом – тихо. Слишком тихо. Как будто всё вокруг ждёт, что он вернётся.
Хайрон: Вы считаете, он вернётся?
Кирс: Не знаю. Может, он и не уходил.
Хайрон: Вы хотите сказать, что он присутствует здесь?
Кирс: Не знаю. Но иногда, когда выключают свет, кажется, что комната становится меньше. Как будто воздух слушает.
Хайрон: Довольно.
(Пауза. Слышно дыхание. Бумаги шелестят.)
Хайрон: Сержант, вы служите Синоду двадцать один год. Верно?
Кирс: Верно.
Хайрон: Тогда скажите честно: вы всё ещё служите?
Кирс: Не знаю. Раньше я знал, за что воюю. Теперь – просто стою, когда приказывают.
Хайрон: Значит, вы сомневаетесь.
Кирс: Нет. Просто слушаю.
Хайрон: Что вы слышите?
Кирс: Тишину.
Хайрон: Это поэзия, сержант, а не показания.
Кирс: Может, поэзия – всё, что осталось.
Хайрон: Хорошо. Последний вопрос. Если вы снова столкнётесь с объектом, что будете делать?
Кирс: Ничего.
Хайрон: Почему?
Кирс: Потому что стрелять в тьму – бесполезно. Она не умирает.
(Пауза. Шорох кресла. Звук включаемого визора.)
Хайрон: Запись приостанавливается.
(Долгая тишина. Потом снова голос, но уже другой – холодный, механический.)
Система: Допрос завершён. Субъект признан нестабильным. Передача в Сектор Контроля. Протокол 7-А активирован.
(Щелчок. Затем короткий шёпот, едва слышный, зафиксированный системой как «неопознанный источник звука».)
«Он идёт. Не ищите.»
Служебная пометка:
В ходе анализа аудиозаписи выявлены отклонения на частоте 3.21 Гц – несвойственные человеческой речи вибрации.
Заключение: возможное воздействие объекта Томни на биоритм свидетеля.
Рекомендация: допрос офицера Хайрона отложен.
Дополнительная вставка из радиосводки Синода (через 2 дня):
«Объект под кодом TOMNI официально признан врагом порядка.
Его присутствие вызывает отклонения в работе связи и эмоциональных протоколов.
Любые упоминания имени в эфире – преступление.
За сотрудничество с объектом – очистка.
Тьма не принадлежит никому. Порядок – свет. Синод говорит. Синод слышит. Синод существует.»
Запись окончена.
Шум, словно дыхание, длится ещё несколько секунд.
На отметке 00:47:12 зафиксирован посторонний звук – лёгкий шёпот, не принадлежащий ни одному присутствующему.
«Свет умирает быстрее, чем голос.»
Файл закрыт, архивирован под кодом IM-19/2.
Дождь начинался внезапно, как будто небо устало ждать. Крупные капли падали на пепел, оставляя на нём тёмные следы. В старом городе, где когда-то были улицы и вывески, теперь лежали только стены, раздавленные временем. Между ними – хижины, собранные из обломков металла и кусков пластика. В одной из них жила женщина. Она не помнила, как звали её раньше, только знала, что когда-то умела смеяться. Теперь – нет.
Она развела костёр из старых проводов. Огонь горел неровно, дым ел глаза. Рядом, под одеялом из старых мешков, спал ребёнок. Маленький, худой, с лицом, почти прозрачным от голода. Она смотрела на него и шептала, будто сама себе:
– Он придёт.
Ребёнок не ответил. Во сне он тихо дышал, и это дыхание казалось самым живым звуком на свете. Женщина наклонилась, поправила его волосы. Потом взяла кусок хлеба – серого, с пеплом – и положила на пол.
– Ешь, когда проснёшься, – сказала она.
Снаружи ветер шевельнул тряпки, звук напоминал голоса. Женщина вздрогнула. Каждый шорох теперь казался шагом. Она вышла наружу. Дождь бил по крышам, небо было низким, как потолок камеры. Где-то далеко, за горами, мерцал свет башни. Она стояла, глядя туда, и говорила тихо, будто к кому-то невидимому:
– Если ты ещё слышишь… не подходи близко. Здесь дети. Они не знают страха, не учи их ему.
Ветер ответил шорохом.
Из-под земли донёсся низкий гул. Башня оживала. Воздух наполнился ровным, гулким голосом, без интонации, без лица.
«Граждане. Слушайте.
Враг имеет имя.
Имя заражает.
Томни – тьма. Томни – вирус.
Не повторяйте имя.
Порядок спасёт. Порядок говорит. Порядок слышит.»
Голос звучал отовсюду – из металла, из стен, из воздуха. Женщина зажала уши, но звук проходил сквозь ладони, прямо в череп. Она упала на колени, прижимая голову к земле. Дождь смешивался с пеплом, превращаясь в серую грязь.
«Каждый, кто слышит, обязан забыть.
Каждый, кто помнит, – мёртв.
Повторение имени приравнивается к измене.
Синод очистит. Синод защитит. Синод есть.»
Потом – тишина. Только гул дождя. Женщина встала, шатаясь, вошла обратно. Ребёнок уже проснулся. Он сидел, смотрел на дверь. В руках – тот самый кусок хлеба, теперь мокрый, расползающийся.