Алекс Рейн

– К человеку, который должен мне «ничего», – ответил я. – Лучший тип долга.

Она посмотрела вопросительно. Я не спешил объяснять. В таких делах имена произносят как пароль, когда стоишь уже у нужной двери. Но в голове давно крутилось одно: Майкл Крейн. Мой бывший напарник. Человек, который знает, как работает этот город, потому что он давно научился работать с ним, а не вопреки.

Крейн никогда не любил ждать. И никогда не приходил туда, где его ждут. Значит, мне нужен был его маршрут, а у Майкла был один святой ритуал – ночная парковка под административной башней на Западной. Он ненавидел охраняемые жилые комплексы с электронными дворецкими, зато обожал бетонные кишки старых паркингов, где каждый поворот – как параграф уголовного кодекса: можно трактовать по-разному.

Мы пересекли два квартала, нырнули под мост, где добивали свои дни старые рекламные щиты, и вскоре оказались у въезда. Ржавые шлагбаумы торчали в дождь, как ребра подтонувшего зверя. Я провёл ладонью по влажному металлу – остался серый след. От этого места всегда пахло холодным маслом и терпением. Машинам здесь нравилось стоять. Людям – исчезать.

– Это безопасно? – спросила Лина, поправляя ремень сумки.

– Нет, – сказал я. – Зато привычно.

Мы спустились на минус второй. Лампы под потолком светили неровно: у одной внизу копилась дрожащая лужа света, другая мигала с задержкой, как сердце после длинной сигареты. Следы шин пересекались на бетонном полу, образуя карту, понятную только тем, кто умеет читать чужие маршруты. Я прислушался. Где-то далеко щёлкнуло реле, затем хлопнула дверь технического помещения. Шаги. Тяжёлые. Ровные. Я знал, как ступает Майкл: носок, пятка, пауза – будто обдумывает каждое следующее решение.

Он появился из-за колонны, такой же, каким остался в моей памяти, только чуть более отполированный дождями и должностями. Высокий, плечистый, короткая стрижка под «ничего лишнего». Пальто цвета мокрого угля. На лице – та самая экономия выражений, которой учат на лекциях по карьерной устойчивости. Взгляд, как у человека, перебравшегося на сторону тепла и теперь жалеющего только об одном: что сделать это не догадался раньше.

– Рейн, – сказал он без удивления. Имя произнес так, будто пробует на зуб простроченную нитку. – Думал, ты вымер.

– Пытаюсь, – ответил я. – Город не даёт.

Он перевёл взгляд на Лину. На секунду в глазах промелькнуло: оценить, классифицировать, пометить. Движение челюсти – щёлк! – и дело закрыто. Он кивнул ей вежливо, как кивают незнакомым свидетелям, которым лучше бы быть стенами.

– Тебя ищут, – сказал Майкл и вынул из внутреннего кармана тонкий планшет. – Камеры любят тебя сегодня. Где ты был в 23:40?

– Там же, где ты десять лет подряд: между строк. – Я чуть улыбнулся. – У Восточного Виадука. Был труп. Потом его не было. А вот я – был дважды.

Он повёл плечом, как будто сбрасывал с него мокрую ткань разговора.

– Слышал. Плохо выглядишь на записи, Алекс. И не потому, что стареешь. – Взглянул в сторону. – Половина отдела считает тебя замешанным. Вторая – что ты сошёл с ума. Профессиональная солидарность на нуле.

– Значит, ты в какой половине?

– В третьей, – сказал Майкл. – В той, которая не верит в совпадения. Кто такая?

– Лина, – сказала Лина сама. – Исследователь. Я видела то, что не должно происходить. И я не хочу, чтобы кто-то умер из-за того, что это «не должно».

Майкл чуть хмыкнул, отметил её сухой кивком – не одобрение, не скепсис, просто новая строка в его внутренней базе.

– Мне нужна помощь, – сказал я. – Не протекция, не «прикрыть хвост». Информация. Доступ к сырым лентам Восточного, без монтажных слоёв. Имена групп быстрого реагирования, которых гоняли туда сегодня. Отметки по частным контрактам охраны в периметре на тот час.

– Это незаконно.

– Мы же оба знаем, что закон – это форма. А ты любишь хорошие костюмы.

Он улыбнулся краем рта. В этой улыбке было всё, что я в нём помнил: дружба, которая умеет считать деньги; память, которая хранит, пока не попросишь забыть.

– Хорошо, – сказал Майкл после короткой паузы. – Но ты расскажешь мне всё, что видел. Без романтики и без твоих философских «если время – река». С фактами.

– Согласен. – Я кивнул. – Факты: тело мужчины, опознание по документам – Карл Херман, охранная фирма. Гильза – латунь, девять миллиметров, свежая. Часы на запястье замёрзли на 23:40. Исчезновение тела – мгновенное, без следов волочения. Камера наблюдения показывает меня в двух позициях одновременно. Присутствие двоих наёмников с «игрушками», похожими на разрезатели времени. И – это уже не факт, а ощущение – среда там «шатается», как будто её дёргают за невидимую нить.

Майкл слушал, не перебивая. Это он тоже умел: тянуть паузу так, чтобы собеседник сам хотел её разрезать.

– Разрезатели – слово из уличного сленга, – сказал он наконец. – В отчётах это называется «инерционный инструмент локальной задержки». Но ты в общем прав. Если такие штуки были на месте, туда отправляли не полицейских. Отправляли тех, кого у нас называют «партнёрами». Ты понимаешь, что это значит?

– Что мы наступили на чужую территорию. И что ты рискуешь, уже стоя тут со мной.

Он пожал плечами так небрежно, как будто уронил на пол чужую сигарету.

– Я умею ходить по канату. Ты – падать с него и вставать. У каждого свой талант.

Мы на секунду оба замолчали. Дождь барабанил по вентиляционной решётке, и этот звук делал разговор честнее.

– Доступ к сырым лентам я выбью, – сказал Майкл. – Но не бесплатно, Алекс. Не для тебя – для меня. Я должен понимать, во что лезу. Кто у тебя за спиной?

– Никто. – Я сказал это слишком быстро, и он это заметил. – Только Джей, который даёт кофе худшим людям этого города. И она, – кивнул на Лину. – Которая, похоже, единственная видит то, что происходит.

Майкл перевёл взгляд на Лину снова. Дольше, внимательней. Она выдержала.

– Хорошо, – сказал он. – Но есть проблема. Официально у меня приказ – если я увижу тебя, доставить в участок. Я не люблю ломать официальное. Оно, когда ломается, громко звенит.

– Сочувствую твоим ушам.

– Есть компромисс. – Он поднял ладонь. – Я делаю вид, что не видел тебя здесь. Ты делаешь вид, что не звонил мне. Через два часа ты получаешь место и время. Там будет копия с лент, насколько я смогу её откопать. Если я не приду – значит, разговор окончен навсегда.

– Похоже на старые добрые «пока не стреляют в спину», – сказал я.

– Они всегда стреляют в спину, – ответил Майкл спокойно. – Просто не всегда попадают.

Он уже собирался уходить, когда я добавил:

– Майкл… – Он остановился. – Скажи честно. Ты веришь в то, что я не убивал?

Он подумал ровно столько, сколько нужно, чтобы ответ был не автоматическим.

– Я верю, что ты иногда всё ещё смотришь туда, куда другим страшно, – сказал он. – А это редко совпадает с пальцем на спусковом крючке.

Он исчез за колонной, как правильно поставленная точка. Мы с Линой остались в жужжании ламп и запахе бензина.

– Он поможет? – спросила она.

– Если не передумает, – сказал я. – Или если ему не помогут передумать.

На потолке вспыхнула и погасла лампа – раз, два, три. Как сигнал. Как морзянка, которую никто не отправлял. Я поймал себя на том, что снова слушаю тиканье. Оно вернулось – не такое явное, как под виадуком, но настойчивое, как мысль, от которой отмахиваешься и всё равно возвращаешься.

– Нам нельзя оставаться, – сказал я. – Здесь слишком много бетона. Бетон запоминает следы лучше, чем люди.

Мы двинулись к лестнице. На первом пролёте Лина остановилась и, не глядя на меня, сказала:

– Он говорил о «партнёрах». Если это корпорации… значит, то, что мы видели, – не случайность. Это чьё-то «технологическое решение».

– Или чья-то ошибка, – ответил я. – А ошибки крупные игроки исправляют живыми людьми.

Наверху дождь был прежним. Но улица – другой. Машины двигались чуть быстрее, чем секунду назад, или мне так казалось. Реклама на щитах сменялась с лёгким заиканием. И в витрине автомойки я увидел нас двоих – на секунду раньше, чем мы туда шагнули.

Я вытянул руку, касаясь воздуха перед отражением.

Поторопись, Алекс. Через два часа у тебя будет шанс. Или ловушка.

Мы вышли на улицу, где дождь стёк по асфальту мутными ручьями, и каждый свет фонаря превращался в длинное размазанное пятно. Город шумел так, будто ему было нечего скрывать, хотя именно этим он всегда и занимался – скрывал больше, чем показывал.

Я втянул воздух, пахло мокрым электричеством и выхлопом. Лина шла рядом, настороженная, держала сумку так, будто там была последняя спичка в мире, который уже погас.

– Ты доверяешь ему? – спросила она после долгой паузы.

– Крейну? – я усмехнулся. – Ему доверять нельзя. Но иногда это полезнее, чем доверять.

Она нахмурилась:

– Звучит как игра словами.

– Это и есть игра, – сказал я. – В этом городе доверие – валюта. И Майкл всегда был банкиром.

Мы свернули в другой проулок, чтобы не попадаться патрулям. Сирены всё ещё выли где-то вдали, но улица вокруг нас выглядела сонной. Только автоматы с напитками мигали лампами, да старый рекламный экран пытался запустить ролик, но зависал на каждом третьем кадре. На секунду лицо модели моргнуло – и вместо улыбки на губах появилась трещина.

Лина заметила, затаила дыхание:

– Видели?

– Вижу чаще, чем хотелось бы, – ответил я. – Но не рассказываю. Люди не любят истории, в которых реклама ломается вместе с реальностью.

Мы остановились у закусочной. Внутри – пара усталых фигур, запах жареного масла и кофе из порошка. Я жестом пригласил Лину внутрь. Она колебалась, но пошла.

Взяли угол у окна. Свет бил сверху, лампа подрагивала, как нервный глаз. Я заказал два кофе. Она всё ещё держала сумку, не выпуская из рук, будто боялась, что если отпустит – исчезнет.

– Хочешь знать, что я думаю? – сказал я.

– Скажи.

– Крейн поможет. Но не нам. Себе. Он всегда так делал. Если даст запись – значит, она нужна ему. А если не даст – значит, он уже продал нас тем, кто платит больше.

Лина наклонилась ближе:

– Почему вы вообще к нему пошли?

Я посмотрел ей прямо в глаза. Серо-зелёные, упрямые. В таких глазах даже страх выглядел как вызов.

– Потому что лучше предатель, которого знаешь, чем друг, которого не понимаешь.

Она хотела возразить, но в этот момент на её планшете мигнул сигнал. Экран ожил – на нём появилось сообщение: «23:59. Время, место. Один. Без свидетелей». Координаты внизу – пустырь у старого завода.

Я выругался тихо.

– Он назначил встречу, – сказала Лина.

– Да. И сразу предупредил, что тебе там делать нечего.

Она резко отодвинула планшет:

– А если это ловушка?

– Тогда у нас будет шанс узнать, кто именно хочет меня закопать.

Мы замолчали. Кофе принесли, но вкус у него был как у бумаги, вымоченной в кипятке. Я сделал пару глотков, оставил кружку.

Почему именно я? Этот вопрос снова встал в голове. Я видел сотни людей, которых могли обвинить. Убийства, ошибки, грязные сделки. Но почему-то камеры снова выбрали меня. Может, это не случайность. Может, это та самая петля, из которой я не выбрался тогда, десять лет назад.

Я посмотрел на своё отражение в окне. В отражении я выглядел старше. Морщины глубже, глаза тусклее. Но самое странное – отражение моргнуло не вместе со мной. Оно опоздало на секунду.

Я резко отодвинулся от стекла. Лина заметила:

– Что?

– Ничего, – сказал я. – Просто кофе слишком горячий.

Она не поверила, но промолчала.

Мы вышли из закусочной. Город шевелился вокруг нас, как зверь в клетке. Где-то хлопнула дверь, где-то мигнула вывеска, где-то звук шагов эхом повторился дважды.

– У тебя есть оружие? – спросила Лина.

– Нет, – ответил я. – У меня есть привычка выживать.

Она сжала губы, кивнула.

Вдалеке громыхнул поезд. Я поднял голову. На мосту мигнули огни. Но поезд шёл странно – рывками, будто его вагон то догонял сам себя, то отставал. Я замер. Лина тоже.

– Видите? – спросила она.

– Вижу, – ответил я. – И мне это совсем не нравится.

В этот момент на экране моего старого телефона всплыло сообщение. Незнакомый номер, короткая фраза: «Твоё время кончилось».

Экран мигнул, и сообщение исчезло.

Я убрал телефон в карман, чувствуя, как внутри холоднее, чем снаружи.

Кажется, кто-то не просто играет со временем. Кто-то решил, что оно моё больше не принадлежит мне.

Я смотрел на чёрный экран телефона так, будто мог силой взгляда выжечь в нём ответ. Сообщение исчезло, но не стерлось из памяти – и моей, и устройства. Я знал этот почерк: угроза, брошенная так, чтобы не осталось улик, но остался осадок. Такие фразы не пишут незнакомцы. Их шлют те, кто слишком хорошо тебя знает.

– Что там было? – спросила Лина.

– Приглашение, – сказал я и спрятал телефон. – Только без ужина и вина.

Она прищурилась:

– Вы собираетесь пойти?

– А у меня есть выбор? – я пожал плечами. – Когда город шлёт тебе билет, он не спрашивает, поедешь ли ты. Он просто ждет, когда ты зайдёшь в поезд.

Мы двинулись дальше. Дождь усилился, словно хотел стереть нас с улиц. Свет реклам плавал по мокрому асфальту, превращая его в море дешёвых цветов. Я шёл молча, слушая, как под ногами чавкают лужи, а в голове всё громче звучал один вопрос: Почему именно я?

– Я пойду с вами, – сказала Лина вдруг.

– Нет, – отрезал я. – Если там ловушка, тебя убьют первой.

– А если нет? – её голос дрожал, но не от страха. – Если это шанс?

Я остановился, посмотрел на неё. В её взгляде было что-то, что я давно разучился видеть у людей: упрямство, за которое платят слишком дорого.

– Ты слишком молода, чтобы понимать, что шанс и ловушка – это часто одно и то же, – сказал я. – Ты останешься в тени. Если я не вернусь через два часа, ищи Джея. Скажешь ему «Река замерзла». Он поймёт.

Она нахмурилась, но кивнула.

Мы разделились у угла улицы. Лина ушла в сторону бара, а я повернул к старому заводу.

Путь туда был длиннее, чем я помнил. Или время тянулось медленнее. Я шагал мимо витрин, где манекены на долю секунды меняли позы, мимо экранов, где новости повторялись с разными концовками, мимо людей, чьи лица я узнавал и не узнавал одновременно. Город дышал аномалией.

Завод встретил меня пустотой. Огромные ангары, заросшие ржавчиной, окна, выбитые ещё до того, как я родился, запах сырости и металла. Пустырь перед главным входом казался ареной, готовой принять зрелище.

Я остановился, достал сигарету, закурил. Зажигалка, как всегда, сработала со второго раза. Огонёк дрогнул, и я заметил, что в отражении лужи сигарета у меня в руке горела ярче, чем в реальности. На секунду я увидел там самого себя – стоящего чуть ближе к ангару.

– Чёртов город, – пробормотал я.

Сзади послышались шаги. Тяжёлые, знакомые. Я не обернулся.

– Опаздываешь, – сказал я.

– Проверял, придёшь ли, – ответил голос Майкла.

Он вышел из тени, такой же собранный, как всегда. Пальто не промокло, будто дождь его обходил стороной. В руках у него был кейс.

– Здесь копия, – сказал он и поставил кейс на землю. – Сырые ленты Восточного. Я рисковал карьерой, чтобы достать их.

– Карьерой? – я усмехнулся. – Ты продаёшь свою душу с тех пор, как мы познакомились.

Он не улыбнулся. Его лицо оставалось каменным.

– Не перегибай, Алекс. Я мог не прийти вообще.

Я посмотрел на кейс. Чувство было странное. Слишком просто. Слишком гладко. Город так не работает.

– Где подвох? – спросил я.

Майкл вздохнул.

– Подвох в том, что тебя уже приговорили. Камеры – не ошибка. Они нужны, чтобы сделать из тебя пример. Кто-то очень хочет, чтобы Рейн снова стал «тем, кто виноват».

Я молчал. Дождь капал по воротнику, стекал за шиворот.

– Почему я? – спросил я наконец.

Он посмотрел прямо в глаза. И впервые за весь вечер в его взгляде мелькнула искра – живая, человеческая.

– Потому что ты когда-то зашёл туда, куда никто другой не решился. И город тебе этого не простил.

Я наклонился, открыл кейс. Металлические защёлки щёлкнули глухо, звук отдался эхом под пустыми стенами завода. Внутри – маленький чёрный накопитель, обычная коробочка, каких тысячи. Но именно в таких коробочках хранились самые опасные вещи – не оружие, не деньги, а правда.

Я достал накопитель, подключил к старому карманному терминалу. Экран ожил, полосы помех пробежали, потом появилась картинка. Сырые ленты. Без монтажа, без фильтрации. Чистое время, каким его увидела камера.

Платформа Восточного Виадука. Свет дрожит, дождь падает как рой стрел. На рельсах сверху пробегает поезд. В кадре появляется человек – я. Стою, наклонившись над телом. Мужчина в сером костюме, кровь на виске, часы остановлены на 23:40. Всё так, как я видел сам.

Но через секунду – другой кадр. Тот же я. Но в другом положении: на несколько метров левее, спиной к телу. Камера фиксирует двух меня одновременно. Один склонён, другой уходит. Оба отчётливо видны, оба чётко вписаны в картинку.

– Чёрт… – вырвалось у меня.

Лина смотрела через плечо, пальцы её побелели, так сильно она вцепилась в сумку.

– Это не подделка, – сказала она. – Я вижу помехи, они естественные. Запись не резали. Это действительно так зафиксировалось.

Я пролистал дальше. Вдруг – рывок картинки. Камера словно захлебнулась, и на секунду экран стал черным. Когда изображение вернулось, тела уже не было. Остались только гильза и пустота.

Я откинулся, провёл рукой по лицу. На экране оставалась лишь мокрая платформа и я сам, один, растерянный, как будто всё происходящее было спектаклем для постороннего зрителя.

– Теперь понимаешь? – сказал Майкл. Его голос звучал спокойно, но в нём чувствовалась сталь. – Ты в любом случае виноват. Даже если не делал ничего. Камеры сделали свою работу. А публика всегда верит глазам, даже если это глаза машины.

Я закрыл терминал, убрал накопитель обратно в кейс. Он весил теперь как тонна.

– И что ты предлагаешь? – спросил я.

– Исчезнуть, – сказал Майкл. – Спрятаться, пока не станет слишком поздно. Пусть город пережуёт сам себя. У тебя нет шансов бороться против тех, кто крутит время.

Я посмотрел на него. Его лицо оставалось бесстрастным, но я знал Майкла слишком хорошо. В глубине глаз пряталось что-то ещё. Сожаление? Зависть? Или страх?

– Спасибо за совет, – сказал я. – Но я уже пробовал исчезнуть. Это не работает.

Он усмехнулся уголком губ.

– Тогда тебя просто сотрут за секунду. Как того Хермана.

Мы оба замолчали. Дождь стучал по железным крышам завода, создавая ощущение, будто время само отсчитывает минуты.

– Я дам тебе ещё один совет, – сказал Майкл и шагнул ближе. – Не доверяй никому. Ни Лине, ни мне, ни даже себе. Потому что «ты» – это не всегда «ты».

Он развернулся и пошёл прочь, не дожидаясь ответа. Его шаги растворились в гуле пустого ангара, будто он тоже был записью, которая скоро сотрётся.

Я остался стоять с кейсом в руках. Лина молчала, её лицо было бледным, глаза – как у человека, который впервые увидел, что реальность умеет ломаться.

– Что теперь? – спросила она.

Я посмотрел на кейс, на отражение в мокром асфальте под ногами. В отражении я всё ещё держал его… но крышка была закрыта, как будто я никогда его не открывал.

– Теперь, – сказал я, – мы ищем правду. Даже если она не хочет, чтобы её нашли.

Сирена завыла где-то совсем близко. Ветер принес запах гари. Я понял, что у нас остаётся мало времени, прежде чем город снова изменит правила.

Или уже изменил.