Тень Голодного

Пролог: Наследие печати

В веках, задолго до того, как люди начали измерять время по солнцу и луне, мир носил в себе тайну, скрытую под тенью своих лесов и пустынь, рек и гор. Она дремала, тихая и осторожная, словно зверь, что прячется в пещере, не смея выйти на свет. Эта тайна носила имя, которое никто не решался произнести вслух: Голод. Но не тот голод, что кроет животные желудки или чрево детей, не тот, что разрушает хлеб и виноград. Этот голод был древним и бесконечным, живым, как сама земля, и старым, как кости гор. Он жил в мире, прежде чем мир обрел формы, и дожил до тех дней, когда смертные начали считать себя властителями жизни.

Люди знали лишь о малой тени этого голода. Когда зерно исчезало с полей, когда амбары становились пустыми, когда в городах и деревнях стоял запах пряной гнили и сырости – это были лишь отблески его настоящей силы. Истинный Голод существовал в глубине, за пределами глаз и слуха, как шепот, который чувствуется только сердцем, как холод, что не тает даже под жаром солнца. И было предначертано, что придет тот, кто примет этот шепот, кто станет сосудом, и голод станет его наследием.

Сначала он был лишь знаком, тенью на коже мира. Камни в полях трескались, вода в реках сгущалась и мутнела, листья деревьев скручивались в спирали, а ветер приносил с собой пустоту, которую невозможно было наполнить. Старцы, мудрые и древние, собирались по ночам, читали свитки и шептали слова, что прожигали дыхание, ибо знали: придет день, когда один из смертных станет хозяином силы, что превышает его собственное тело и разум. Но никто не мог сказать, кто он, где он, и как распознать его среди живых. Единственное, что оставалось верным, – знак: сосуд голода никогда не будет искать путь в тишине; он сам станет дорогой, и путь его будет сплетён с судьбой мира.

И вот пробудилась печать. Она не поднялась с криком и не ринулась вихрем. Она тихо, осторожно, словно змея, ползла через время, через поколение за поколением. Сначала это были едва различимые следы: несколько зерен в амбаре превратились в пыль, блеск золота мерцал, словно жидкая пустота, и взгляд ребёнка встретился с холодной пустотой, которую никто не мог объяснить. Потом следы стали явными. Сила не ждала согласия, она находила сосуд сама. Сосудом стал Каэль, наследник древней крови, молчаливый наблюдатель мира, который жаждал порядка, власти и контроля. Он был ещё молод, но в его сердце уже дремал огонь пустоты, готовый разгореться и поглотить всё, что стояло на пути.

И тогда мир впервые почувствовал дыхание печати. Оно шло тихо, но с каждым вздохом становилось ощутимым. Земля дрожала под ногами, словно сама осознавала приближение нового хозяина. Река в долине замерла на мгновение, и вода её, отражавшая свет луны, покрылась тонким слоем пыли, что казалась светящейся в ночи. Леса замерли: листья остановили движение, птицы замолчали, а волки, что бродили по склонам гор, прижались к земле и принюхивались, будто чувствовали чужое дыхание. Каждый зверь, каждый куст, каждый камень ощутил присутствие силы, что не подчиняется никому, кроме того, кто сможет принять её целиком.

Но печать – это не просто сила, это испытание. И она пришла к Каэлю не в виде подарка, а в виде клейма. В тот миг, когда он впервые коснулся амбара с зерном и ощутил, как оно рассыпается у него в руках, печать вплелась в его плоть. Его глаза потемнели на миг, а затем вспыхнули жёлтым светом, словно в них отражалось пустое солнце. В тот момент он понял: этот голод не угаснет, пока живёт он сам. Он был хозяином силы, которая питалась его жаждой и одновременно разрывала мир вокруг. Каждый кусок хлеба, каждая монета, каждый взгляд на сытых людей стал испытанием: чем больше он пытался насытить других, тем сильнее пустота внутри него разрасталась.

И тогда шепот печати раздался впервые в его голове. Он был мягок, едва различим, но настойчив:

– «Ты знаешь голод. Ты чувствуешь его. Он не твой, но он твой. Он везде и нигде. Он просит, чтобы ты принял его, чтобы стал его сосудом. Но будь осторожен: принять – значит сломать, а сломать – значит родить».

Каэль остолбенел. Слова были простыми, но в них жил вес веков, сила, что рушит города и сердца, голод, что не отпускает. Он почувствовал холод, который медленно заполнял грудь, и горячую жгучую пустоту, что разливалась по венам. Печать искала не только власть над ним, она искала его согласие. Сосуд и сила – это не один и тот же мир. И только тогда он осознал истину: мир, который он знал, больше не существовал. Каждый шаг его будет следствием голода, а каждый взгляд – зеркалом пустоты.

И так зазвучала печать. Не в амбарах и залах, не в полях и городах – а внутри сердца. Голос шептал, но не говорил. Он был в каждом зерне, в каждой монете, в каждом движении мира. И в этом шёпоте слышалась обещанная свобода, но цена её была велика. Потому что сила ищет хозяина, а хозяин ищет свободу, и не всегда они находят друг друга.

Мир изменился в тот момент. Амбары, тронные залы и пустые улицы – всё стало зеркалом внутреннего состояния сосуда. И лишь один человек, ещё не понимающий себя, ощутил, что теперь его путь навсегда переплетён с вечным голодом. Он – сосуд, он – хозяин, он – первопробудившийся. И в этом пробуждении лежала надежда и ужас одновременно.

– Но в каждом сосуде сила ищет хозяина, и хозяин ищет свободу. И не каждый найдет её без боли.

Так родилась печать Голод. И с того дня ни один путь, ни один замок, ни одно сердце не было больше прежним.

Глава 1. Амбары пустоты

Только что пробудившийся рассвет мягко касался крыши дворца, окрашивая каменные башни в бледно-жёлтый свет, который скользил по золоту и бронзе, отражаясь на лужайках и прудах. Но свет этот был холодным, пустым, словно сам мир заметал следы ночи, не желая согревать глаза человека, что носил в себе тайну голода. Каэль стоял у окна своего тронного зала, наблюдая, как первые слуги начинают свою рутину: несут корзины с хлебом, сыплют зерно в мешки, проверяют амбары, где золото и монеты отражались в утреннем сиянии. И всё это казалось обычным – ежедневным, привычным. Но он чувствовал под собой зыбкую почву, ту тонкую грань между властью и пустотой, которую только недавно пробудила печать.

Амбары были полны. Полки трещали от габаритов зерна, которое осыпалось, если слишком резко дотронуться. Сундуки с золотом и драгоценностями сверкали в утреннем свете, как будто сами камни пытались удержать свою полноту. Всё это – хлеб, золото, ткани, вина – должно было внушать людям чувство изобилия, стабильности, уверенности. Но Каэль ощущал пустоту, которая с каждым шагом расширялась внутри него. Он чувствовал, что сила, что теперь владела им, – не его. Она жила собственной жизнью, как огонь, который горит без причины, поглощая всё вокруг, и чем больше он пытался её подчинить, тем сильнее она сопротивлялась.

Он спустился по лестнице, и холодный камень под ногами передавал ему ощущение пустоты, которое не уходило ни с дыханием, ни с движением. Слуги кланялись, мужчины и женщины шептались, а глаза их – полные ожидания, надежды и страха – искали утешения в его взгляде. Каэль вздохнул, но вдох не принес облегчения. Он подошёл к первому амбару. Дверь была массивной, деревянной, украшенной металлическими обручами, и когда он толкнул её плечом, звук тяжёлого дерева эхом прокатился по пустому пространству. Перед ним раскинулся мир: ряды мешков с зерном, бочки с мукой, сундуки с редкими специями. Он коснулся одного мешка, и мгновение показалось вечностью: зерно рассыпалось в его руках, превращаясь в серый, почти пепельный прах.

Сердце Каэля сжалось. Он взглянул вниз – слуга, стоявший рядом, замер, не смея пошевелиться. Ему казалось, что мир дрожит, что дыхание печати ощущается каждым атомом воздуха. Каэль наклонился, чтобы подхватить рассыпанный прах, но чем сильнее он старался собрать зерно в ладони, тем быстрее оно растворялось, словно воздух всасывал его, оставляя только пустоту. И в этот момент он услышал шепот – не голос, а внутреннее эхо:

– «Ты владеешь богатством, но богатство не принадлежит тебе. Ты насыщаешь, но не утоляешь. Ты держишь мир, но мир – лишь отражение пустоты внутри тебя…»

Слуга вздрогнул и бросился к двери амбара, но Каэль остановил его взглядом. Он понимал: каждый человек рядом с ним ощущает то же, что и он – тревогу, страх, непостижимую пустоту. И всё же никто не мог объяснить, что происходит. Они лишь чувствовали вибрацию силы, которая скрывалась за золотыми сундуками и зерном, которую невозможно было утолить простыми действиями.

Он поднялся на амбарный помост, чтобы взглянуть сверху. Зерно рассыпалось, превращаясь в дымку пепла, когда он пытался разделить его для рабочих. Бочки с мукой, что казались полными до краёв, опустели, когда он наклонился к ним. Медленно, шаг за шагом, он осознал – вся его власть, всё богатство, что он скопил, стало иллюзией. Иллюзией изобилия, которая скрывала единственную правду: сила, что обитает в нём, не подчиняется никаким законам мира. И каждый раз, когда он пытался её направить, она ускользала, оставляя пустоту, как пустой колодец, в котором отражается собственное бессилие.

Каэль спустился с помоста и обошёл амбар. Он трогал сундуки с золотом, ощущал вес металла в ладонях, но в глазах его сверкающий блеск был чуждым, холодным. Его взгляд упал на бочку с вином – жидкость была густой, темно-красной, сверкающей, словно живой организм. Он наклонился, чтобы налить в кубок, но в мгновение ока вино стало мутным и превратилось в густой серый осадок, который осыпался на пол. Каэль почувствовал, как внутри что-то дернулось, голод внутри него взмолился, разливаясь по венам, огнём и пустотой одновременно. Он сжал кулак, и звук металла, что стукнулся о камень, отозвался эхом в амбаре. В каждой вещи, в каждом предмете, что он держал, слышалось дыхание голода, словно предметы сами ждали, чтобы их кто-то принял и насытил. Но насытить было невозможно.

Он опустился на колени. Его ладони касались холодного каменного пола, и он почувствовал пульсацию пустоты под ногтями, в суставах, в самом сердце. Шепот печати усилился, и внутренний голос прошёлся по нему словно ледяная волна:

– «Ты видишь богатство. Ты держишь хлеб, золото, вина. Но всё это превращается в прах, потому что оно не твоё. Сила не принадлежит тебе. Она ищет сосуд, и сосуд ищет свободу. Ты – сосуд, Каэль, и этот путь только начинается».

Слуги и рабочие стояли в тишине, наблюдая за ним. Никто не осмеливался произнести слово, потому что ощущали – это не просто власть, это начало испытания, которое превратит всё вокруг в отражение его внутреннего состояния. Каэль поднялся. Его взгляд скользнул по амбару, по зерну, что рассыпалось между пальцев, по сундукам с золотом, что больше не давали ощущения полноты. И тогда он понял – чтобы овладеть силой, ему нужно было принять её. Принять Голод, что теперь жил в нём, стать его хозяином, но также и пленником одновременно.

Он вышел из амбара, и солнце, пробивающееся сквозь высокие окна, казалось бледным, почти серым. Ветер шелестел тканями, шептал в коридорах дворца, будто предупреждая: каждая крупица хлеба, каждая монета, каждый взгляд людей теперь будут проверкой, испытанием его новой сущности. Каэль сделал шаг по холодным каменным плитам, и каждый его шаг отзывался внутренним эхом пустоты, которая будет сопровождать его навсегда. Амбары были полны, но пусты. И лишь тот, кто сможет пройти этот путь, станет хозяином иллюзии и реальности одновременно.

Когда Каэль покинул амбар, мир, казавшийся до этого знакомым и послушным, вдруг заскрежетал под ногами. Пустота, что заполнила пространство в его руках, словно расширялась в воздухе, проникая в коридоры дворца, в улицы города, в сердца людей. Он шел по мраморным плитам, чувствуя, как каждый его шаг отражается в сознании слуг и придворных: их взгляды стали другими – настороженными, жадными, наполненными странной, непостижимой потребностью. Каждый человек, встречавшийся ему на пути, казался одновременно знакомым и чужим, словно отражение в треснутом зеркале. И чем дальше он продвигался, тем яснее становилось: сила, что обитала в нём, уже не слушается его. Она жила собственной жизнью, вытягивая голод из окружающих, делая людей одновременно желающими и ненасытными.

На площади перед дворцом собралась утреняя толпа. Женщины несли корзины с продуктами, торговцы выкрикивали цены, дети бегали между ног взрослых, смеясь и играя. Но смех был странным: он звучал тонко, резко, почти неприятно. Каэль заметил, как один мальчик, держащий в руках яблоки, вдруг бросился к соседу, отбирая его фрукты, и тот в страхе схватился за кулак. Женщины начали спорить, держа хлебные корзины, мужчины жадно хватали кувшины с вином. И каждый крик, каждый жест был как отражение голода, который появился из ничего – из самой силы, что поселилась в Каэле.

Он остановился на ступенях дворца и наблюдал. Его глаза, уже привыкшие к пустоте амбаров, начали замечать детали, которые прежде ускользали: трещины на каменных стенах, будто печать тянула за собой время; блеск золота в руках людей – и одновременно пустоту в их сердцах; напряжение в плечах слуг – они сами не знали, что ищут и что им нужно. Каэль чувствовал, как голод его собственной печати переливается наружу, словно невидимая река, разливающаяся по улицам и площадям, соединяя людей одним невидимым узлом жажды.

– «Это не их воля», – услышал он снова внутренний шепот печати. – «Ты несёшь силу, но сила не твоя. Она вырывает желания, насылает пустоту, а потом требует: наполни её».

Внутренний голос дрожал в груди, вызывая одновременно трепет и ужас. Каэль понял, что больше не может контролировать поток: что он делает – делается не им, а через него. И чем сильнее он пытался вмешаться, чтобы остановить хаос, тем более он ощущал, как сила управляет его руками, словами и мыслями.

На улицах города возникла сцена, которая показалась ему одновременно комичной и ужасной. Торговец, держащий в руках мешок с зерном, начал кричать, что кто-то украл у него часть припасов. Мальчишка, подслушавший слова, ринулся к соседнему торговцу, пытаясь забрать ещё, и ссора мгновенно разрослась. Женщины начали орать, мужчины вмешались, драка стала шириться по площади, словно заражая каждого, кто попадался на пути. Люди кричали и хватались друг за друга, не понимая, почему внезапно потеряли рассудок. А Каэль стоял на ступенях дворца, глядя на это, ощущая, что каждая капля напряжения, каждая искра раздражения – результат его новой сущности. Он не приказывал, не велел, не направлял. И всё же это происходило через него.

Сердце его сжалось. Он опустил взгляд на руки, пытаясь увидеть там что-то знакомое, человеческое, но пальцы были холодными, пустыми. И вдруг он ощутил, как пустота, что дремала внутри, пробивается наружу с еще большей силой. Он услышал в ушах не шёпот, а крик – голодный, непрекращающийся, вопиющий. И чем громче звучал этот внутренний крик, тем сильнее люди вокруг становились ненасытными: старики хватали хлеб у детей, дети – у друг друга, женщины тянули на себя всё, что попадалось под руку, мужчины рвались к сундукам с золотом, не зная почему, не понимая, зачем.

Каэль почувствовал, как колени подкосились. Он опустился на ступень, руки сжались в кулаки, и тогда, впервые ясно, ощутил, что сила, которой он владел, полностью вышла из-под контроля. Ему казалось, что голод в его сердце уже не принадлежит ему; он – лишь сосуд, марионетка, через которую разыгрывается сила, древнее и всепоглощающее. Сердце билось быстро, дыхание становилось неровным, а сознание разрывалось между желанием остановить хаос и бессилием перед ним.

Он поднялся, шагнул к торговцу, и в голосе дрожь отразилась:

– «Остановитесь!» – но слова вылетели, а толпа лишь усилила бурю. Как будто звук его голоса подчинялся не законам речевого общения, а собственной печати, которая вызывала ещё больший голод, ещё большее желание захватить, съесть, обладать.

Каэль спустился к фонтану, где вода, отражавшая утреннее небо, стала мутной, густой, как клей. Он коснулся её руки – и вода шипнула, вспыхнув серыми искрами, словно протестуя. Он отдернул руку. Но пустота, что разлилась в воздухе, уже не уходила. Она пронзала каждую улицу, каждую душу, каждого прохожего. Он ощущал, как её дыхание скользит по костям людей, как глаза их наполняются жадностью, как руки сами тянутся к тому, чего недостаточно для удовлетворения.

– «Ты держишь, но не владеешь», – раздался внутренний голос. – «Ты насыщаешь, но не утоляешь. Сила не твоя, а мир – отражение твоего голода».

Каэль опустился на колени у фонтана, глаза его блестели жёлтым светом, отражая одновременно ужас и осознание. Он понял, что сила Голоде не слушается. Она формирует реальность, управляет желаниями и поступками людей, подчиняет их невидимым законам, созданным им самим. И каждый, кто сейчас пытался насытиться, стал частью её игры.

Первые признаки голода уже проявились – и мир, казавшийся стабильным, оказался всего лишь иллюзией. Каэль почувствовал, как внутри него что-то изменилось окончательно: пустота, которую он нес, начала жить своей жизнью, а он стал лишь её проводником. В этот момент он впервые осознал истину: сила, что поселилась в нём, не подчиняется никому. И чтобы овладеть ею, ему нужно не бороться с голодом – ему нужно принять его полностью.

Именно в этот миг, стоя посреди площади, среди кричащих людей, взрывов жадности и ненасытности, Каэль впервые понял, что путь его только начинается. Сила не спрашивает разрешения. Сила не знает жалости. Сила – это пустота, которая ищет сосуд, а сосуд ищет свободу.

И Каэль встал, сжав кулаки, готовый пройти этот путь.

Глава 2. Шёпоты силы

С того утра, когда амбары превратились в пустые сосуды, мир для Каэля уже не был прежним. Толпа на площади рассеялась, оставив за собой гул пустоты, который эхом отдавался в стенах дворца. Каменные коридоры, в которых он вырос и которые казались знакомыми и надёжными, теперь были чуждыми, словно чужая память вселилась в них. Каэль шел по мраморным плитам, и каждый шаг отдавался тяжёлым гулом, будто пол под ним знал больше, чем он сам. Внутри него что-то шептало, тихо и едва различимо, но с каждым мгновением звук становился всё яснее, всё настойчивее.

Он остановился у окна своей личной покоины, усталый и тревожный, и закрыл глаза. Внутренний шёпот печати прозвучал впервые не как намёк, а как зов: низкий, ровный, словно дыхание огромного существа, спрятанного где-то в самой глубине мира. Голос не принадлежал ни ему, ни живым существам, что его окружали. Он был стар, старше любого дерева, любого камня, любой реки. И в нем звучало обещание власти, одновременно сладкой и опасной:

– «Ты видишь мир. Ты слышишь его дыхание. Он голоден… так же, как и ты. Но ты – сосуд, и я – твой голос. Позволь мне направлять тебя, и я покажу силу, что творит и разрушает одновременно».

Каэль вздрогнул. Он ощутил лёгкую дрожь по позвоночнику, как будто сам воздух вокруг него стал плотнее, наполнился невидимым током. Он открыл глаза и увидел, что пространство комнаты словно расширилось и сузилось одновременно. Тени на стенах начали шевелиться: сначала едва заметно, потом явственно, как будто они сами дышали, искали направление, подчиняясь чужой воле. Он почувствовал, как холод пустоты разливается по венам, как шепот проник в каждую клетку, не оставляя ни одной свободной.

В тот же миг перед его внутренним взором появились видения. Они были не сновидением и не сном, но чем-то средним между реальностью и иллюзией. Голод обретал форму существа – огромного, непостижимого, одновременно прекрасного и страшного. Его тело казалось сделанным из пересохшей земли, из пепла, из золотых искр, что светились в темноте. Глаза существа горели жёлтым светом, холодным и всепоглощающим. Оно шевелилось плавно, как вода, но при этом издавало звук, похожий на шелест тысячи голодных ртов. Каждое движение этого существа оставляло за собой тень, которая медленно растекалась по комнате, впитывая в себя тепло, запах, жизнь.

– «Я твоя сила, и ты мой сосуд», – прошептал голос, но на этот раз он уже не звучал внутри головы Каэля – он исходил от существа, что висело перед ним в воздухе. – «Я покажу тебе, как насытить мир и как лишить его последней капли. Я дам власть, что разрушает, и силу, что управляет. Но всё это требует – принятия… полного, окончательного».

Каэль сделал шаг назад, чувствуя, как тело под ним дрожит от напряжения. Он опустил руку, но жёлтый свет существа обвился вокруг пальцев, касаясь кожи, не причиняя боли, но оставляя ощущение жжения внутри. Каждое движение этого существа, каждое шевеление, каждое прикосновение было пропитано знанием веков, пониманием того, как управлять голодом, как насытить и одновременно разрушить.

– «Ты боишься», – прозвучал шёпот. – «Боишься пустоты, которая уже внутри тебя. Боишься, что потеряешь себя. Но ты уже потерян. Ты – сосуд, Каэль. И сосуд ищет форму. Найдёшь ли ты её или станешь частью хаоса?»

Голос проникал глубже, чем мысли, глубже, чем ощущения. Он заполнял память Каэля, выдавливал из него привычные ощущения, оставляя лишь одно: голод. Но это был голод не телесный. Это был голод души, голод сознания, жажда власти, которая не знает меры, которая требует продолжения, пока есть жизнь и пока есть мир.

Он почувствовал, как комната вокруг него меняется. Стены стали прозрачными, и он увидел пространство за пределами дворца – города, поля, леса. В каждом уголке ощущалась жажда, но теперь она не принадлежала только людям: она была частью голода, что вырывался наружу через Каэля. Торговцы хватали товары, дети дрались за хлеб, старики кричали, женщины рвались к сундукам – и всё это отражало пустоту, разлившуюся по миру. Сосуд и сила – они стали одним, и одновременно один не подчинялся другому.

Каэль сел на пол, голову опустив в ладони, пытаясь собраться с мыслями. Голос печати не отпускал его. Он ощущал, как каждое мгновение, проведённое в сознании, обостряет восприятие. Видения существа исчезли, но ощущение присутствия осталось: шепот в сердце, дыхание пустоты, холод, что проникал через кожу и кости. Он понимал, что теперь каждая мысль, каждое действие будет формироваться не только его желанием, но и голосом печати, живущим в нём.

– «Ты можешь сопротивляться», – снова прозвучало. – «Ты можешь пытаться удержать власть, но власть – лишь иллюзия, если ты не понимаешь, что голод управляет тобой. Прими его, и он станет твоей силой. Откажись – и он поглотит всё, что дорого».

Слова звучали в голове Каэля ещё долго, когда он поднялся и вышел на балкон покоины. Рассвет уже полностью расстелил свет по городским крышам, и город выглядел обычным, привычным. Но теперь он видел его иначе: в каждом доме, в каждой улочке, в каждом взгляде горел голод, отражение силы, что поселилась в нём. Он понял: не только люди подчиняются печати, но и сам мир теперь отражает его внутреннюю пустоту.

Он сделал глубокий вдох. Силу нельзя остановить. Она жила внутри него, дышала его грудью, шептала, искушала и пугая одновременно. И он впервые понял: чтобы овладеть этой силой, нужно принять её целиком, но принять – значит перестать быть прежним человеком. И даже мысли о том, что мир подчиняется ему, казались иллюзией, потому что теперь он подчинялся не миру, а печати, и каждый шаг вперед был одновременно шагом навстречу могуществу и бесконечной пустоте.

Голос замолк, но тишина, что осталась, была плотной, как камень, и насыщенной ожиданием. Каэль опустил взгляд на руки, снова ощутил их холод, пустоту, что пульсировала внутри, и впервые в полной мере осознал: путь только начинается. Голос печати, шепот голода, не оставят его ни на мгновение. И всё, что будет дальше, будет испытанием – испытанием власти, силы и жажды, которая теперь жила в нём и через него в мире.

Когда первый шёпот печати стих, Каэль остался один на балконе, сжатый в своей тревоге и мысли о том, что только что пережил. Город внизу казался обычным – крыши домов, дым из труб, люди, спешащие по делам. Но теперь его взгляд проникал глубже: он видел за улыбками и приветствиями скрытую жажду, которая не поддавалась объяснению. Каждый прохожий был отражением голода, который жил в нём самом, но который он ещё не научился контролировать.

Сомнение медленно подползало к его разуму. Он вспомнил амбары, зерно, что превратилось в пепел, торговцев, что теряли рассудок под действием его силы. И впервые в жизни он задал себе вопрос, который прежде казался немыслимым: стоит ли принимать печать, или пытаться бороться с ней?

Он спустился с балкона и прошёлся по длинным коридорам дворца, его шаги отдавались эхом в тишине. Стены, покрытые картинами и гобеленами, казались живыми. Лица на портретах старых предков будто следили за ним глазами, наполненными тревогой и осуждением. Он чувствовал, как каждая картина, каждый камень пола, каждый шорох штор отзывается на его внутреннюю пустоту. Казалось, что весь дворец наблюдает за ним, оценивает его силу и сомнение одновременно.