Военком. Часть Первая

Хизер продолжила, ведя к другим картинам:

– Вот «Воскрешение в Роще» – После смерти она явилась в священной роще, сливая народы в один; «Триумф над Хаосом» – Где она ведёт армии, волк и змея по бокам, к единой Европе; «Кровный Дар» – Раздача эликсира. Каждый глоток её божественного эликсира осветлял все больше умов, ведя народы к процветанию.

Хизер остановилась у предпоследней фрески, где древние немецкие племена собирались в священной роще под лунным светом. Герцогиня парила над ними с распростертыми руками. Её диадема сияла.

Племена, ранее враждовавшие, слагали оружие у её ног: вожди в меховых плащах и рогатых шлемах жали руки, а фоне сидели волки и лежали змеи.

– В древние времена, когда Германия была разрозненной, как осколки меча, Герцогиня явилась как пророчица в рощах. Её голос разнёсся по лесам: «Соединитесь под моим взором, и сила ваша умножится». Немецкие племена вняли – франки принесли мечи, саксы – щиты, алеманны – мудрость. Они объединились, не сражаясь, а строя: рощи стали храмами, реки – путями торговли. Это был первый шаг к просвещению. Благосостояние родилось из единства, где каждый внёс свою вклад для достижения созидания.

Эмма приблизилась, касаясь пальцами рамы картины.

Последняя картина – «Кульминация». Герцогиня стояла в центре огромного зала, держа в руках серебряный меч, обвитый змеей, а вокруг неё склонились фигуры – самые влиятельные люди страны: промышленники в робах, алхимики в мантиях, воины в доспехах.

– Так родилась Сайрекс – союз умов, где меч символизирует силу, а змея мудрость. Благосостояние хлынуло: рабочие места для всех, сыворотка для здоровья, торговля без границ. Это венец её пророчества – единение через повиновение.

Хизер завершила лекцию, её голос смягчился, как в финале притчи:

– Таким образом, наша Герцогиня является не просто правительницей, а создательницей новой эры в жизни Европы, её спасительницей, пророчицей, которая, пожертвовав собой, предрекла искупление народов и их объединение. Говорят, что она могла одним касанием подчинять себе не только человека, но и любое животное, даже драконов, которые исчезли именно в года, когда подрастала Герцогиня, за что церковь и обвинила Её в колдовстве, посчитав, что такая сила может исходить только от Сатаны, к тому же, они были крайне перепуганы тем, что Она пыталась интегрировать драконов в земли, где строились самые большие города Европы. Их опасения, наверняка, были оправданы, но сведения об этом фрагменте Её жизни покрыты тайнами, а то что вы сейчас слышали, лишь самая популярная версия истории единения с драконами, которая сохранилась до наших времен.

Эмма кивнула, её маленькое лицо осветилось улыбкой, и группа двинулась к выходу. Под охраной гвардии Кайзера они вышли на задний двор музея, тихий сад с чёрными мраморными статуями Герцогини, где их ждали машины сопровождения.

Город в этот час казался вымершим: дороги, обычно бурлящие торговлей и шумом толпы, теперь были перекрыты баррикадами из стальных щитов и колючей проволоки, увитой красными флагами Сайрекс. Охрана стояла на каждом углу, солдаты в мундирах корпорации, с карабинами и собаками, защищенными тонкой металлической броней.

Машины набирали скорость, петляя по улочкам. Охрана на мотоциклах с боковыми колясками сопровождала кортеж, как вдруг прогремел взрыв, разрезавший тишину.

Кортеж резко затормозил, гвардейцы выскочили, приготавливая оружие к стрельбе. Из переулков на дорогу хлынули десятки теней. Это были представители Армии Старого Света, борцы против режима Герцогини и авторитаризма Сайрекс. Они были в потрёпанных плащах, с масками на лицах. Простые люди, ремесленники и бывшие солдаты, вооружённые самодельными бомбами и револьверами.

Выстрелы стали разноситься по улицам. Нападавшие использовали эффект неожиданности и численное преимущество. Они использовали баррикады, установленные их врагами, себе на пользу.

Большая часть Кайзерской охраны была убита или ранена, а остальная была вынуждена отбросить силы на другую часть улицы. Машина Кёрта и Эммы дрогнула от взрыва рядом.

Кёрт приоткрыл свою дверцу, выходя на безопасную часть улицы, откуда его прикрывали стражники. Он протянул руку девочке, но в этот момент дверь с ее стороны распахнулась и один из нападавших схватил ее за ногу, буквально утягивая из-под носа Кёрта, который не успел взять ее руку.

Подняв девочку над землей и пользуясь живым щитом в виде других нападавших, он отступил в переулок, где скрылся с сообщниками. Эмма закричала, её слёзы блеснули в свете фар:

– Помогите! Кёрт!

Услышав мольбы девочки, он встал во весь рост и перестрелял шестерых террористов, занявших позиции за баррикадами на той стороне улицы.

Побежав в переулок со скоростью дикого зверя, нагоняющего свою добычу, он догнал их в конце извилистого переулка, где они уже собирались поместить Эмму в стоящую для отхода машину.

Точными выстрелами он поразил оставшихся шестерых налетчиков, но последний уже успел затолкать девочку в машину, где её крепко удерживал еще один.

Машина тронулась, разгоняясь. Кёрт, не думая, двинулся в погоню, прикладывая все усилия. Кожа будто горела, а вены уже будто были готовы порвать кожу и вылезти наружу.

Кёрт догнался машину, движущуюся на скорости почти что в шестьдесят километров в час и на ходу открыв дверь, вцепился рукой в горло водителя.

Он потерял управление и машина влетела в кофейню, полную людей. Ошеломленные люди отошли от машины, въехавшую в стойку баристы. Пару крепких мужчин помогли Кёрту встать.

Из машины выбежала Эмма. Подол ее платья был разорван, а лицо ее было красным от слез и перенапряжения.

Кёрт обхватил ее руками и завел за себя. У кофейни остановилась машина национальной полиции. Двое парней в мундирах дали команду гражданским покинуть кофейню и стали медленно приближаться к машине с наставленными на нее револьверами.

Когда выжившие двое налетчиков были арестованы, Кёрт опустился на одно колено к девочке.

– Ты в безопасности.

Она бросилась к нему, обнимая, слёзы мочили его плащ. Кёрт поднял её на руки, неся обратно к кортежу, где выжившие гвардейцы уже вызывали подкрепление. Улицы столицы заполняли звуки сирен машин экстренных служб.

– Кёрт, если слышишь, ответь. – Раздались помехи в рации. Он узнал голос. Это был Вольф.

– Слышу. —Ответил Кёрт.

– С Эммой все в порядке?

– Да, веду ее обратно к машине. Указания будут?

– Она должна попасть к Марвелле. Всеми правдами и неправдами, но ты должен доставить Эмму к ней.

– Понял.

Кёрт выполнил приказ, и даже не смотря на отсутствие дополнительной охраны – все гвардейцы были либо ранены, либо убиты, добрался на машине до особняка Марвеллы.

Это был маленький оазис французской элегантности среди тяжеловесной германской архитектуры. Особняк, словно перенесённый из Парижа или Прованса, казался капризом самой судьбы: он был построен для женщины, которая не могла забыть свою родину и решила воплотить её образ даже в чужой стране, пока находилась тут на службе.

Дом, выстроенный из светлого камня, отличался удивительной лёгкостью и утончённостью форм. Его фасад украшали изящные балконы с коваными решётками, покрытыми причудливыми завитками, напоминающими виноградные лозы. На каждом этаже виднелись высокие окна с полукруглыми арками, обрамлённые нежным орнаментом, который придавал зданию почти музыкальную гармонию. Подобно французским особнякам на берегах Сены, здесь чувствовалось стремление к симметрии и воздушности, что контрастировало с массивными соседними зданиями, облачёнными в готические детали и тёмный кирпич.

Большую часть пространства вокруг дома занимал её сад. Цветы всех оттенков – от нежно-голубых незабудок до ярко-алых пионов, создавали причудливый ковёр, который перетекал в заросли кустарников и тенистые аллеи под раскидистыми деревьями. Воздух был наполнен сладким ароматом жасмина и свежестью только что политой земли.

Марвелла лежала на мягком пледе из шёлка, раскинувшись среди цветов с безмятежной грацией кошки. Её светлое платье из тончайшего льна облегало фигуру. Половина её лица было прикрыто веточкой незабудок. Она выглядела так, будто слилась с окружающим миром: её волосы были чуть взъерошены ветром, а кожа светилась естественным румянцем.

Фотограф стоял рядом, сосредоточенно щёлкая затвором камеры. Его глаза блестели за объективом, он чувствовал, что этот кадр станет чем-то особенным. Он уже видел конечный результат: журнальную обложку, элегантность которой превзойдёт все ожидания. Но внезапно за окном дома раздался оглушительный взрыв. Звук ударил по барабанным перепонкам, заставив фотографа вздрогнуть. Камера чуть не выпала из его рук, когда он повернулся к источнику шума. Паника мелькнула в его глазах, и он машинально сделал шаг назад.

– Что это было? – прошептал он, обращаясь скорее к себе, чем к Марвелле.

Но женщина даже не шелохнулась. Лежа среди цветов, она лишь слегка приподняла веки, чтобы бросить спокойный взгляд на своего помощника. Её лицо оставалось невозмутимым, как будто взрыв был всего лишь частью обыденности. Она медленно убрала незабудки со своего лица и, приподнявшись на локте, произнесла мягким, но твёрдым голосом:

– Продолжайте работать. Мы не закончили.

В её интонации не было ни капли страха или беспокойства. Напротив, в этих словах звучала уверенность человека, который давно научился контролировать свои эмоции. Глаза Марвеллы, холодные и проницательные, встретились с испуганным взглядом фотографа. Он замер, словно под гипнозом, затем кивнул и вернулся к своей работе.

Фотограф, хотя всё ещё нервничал, старался скрыть это. Он поправил камеру, сделал глубокий вдох и продолжил снимать. Каждый щелчок затвора теперь давался ему с усилием, но он понимал, что отказаться значило бы показать слабость перед женщиной, которая явно не терпела компромиссов.

Марвелла же оставалась спокойной, как поверхность озера в безветренный день. Возможно, её безразличие к происходящему было маской, возможно, она действительно ничего не боялась. Но одно было очевидно: она владела ситуацией полностью. Даже в момент потенциальной опасности она сохраняла контроль, не позволяя никому и ничему нарушить её планы.

Закончив фотосессию с незабудками, она положила веточку этих цветов на траву, после чего она переместилась к другим цветам. Марвелла медленно опустилась на колени перед кустом цветов «львиное сердце».

Она протянула руку, аккуратно коснувшись одного из бутонов, и затем наклонилась вперёд, вдыхая их аромат. Прикрыв глаза, она позволила себе раствориться в этом моменте. Лицо её стало спокойным, почти детским, без той холодной отстранённости, которая обычно окружала её. Казалось, что в этот миг она забыла обо всём: о работе, об обязанностях, о мире за пределами своего сада.

Её длинные светлые волосы, слегка растрёпанные ветром, мягко обрамляли лицо. Лёгкое платье из натурального льна, украшенное вышивкой в виде цветочных мотивов, облегало её фигуру, создавая идеальный контраст с яркими красками вокруг. Всё в ней было гармонично, будто сама природа решила сделать её частью своей композиции.

Фотограф держал камеру наготове, готовясь запечатлеть эту сцену. Его взгляд был сосредоточен, но в то же время исполнен уважения. Он понимал, что происходит нечто особенное: Марвелла, всегда столь контролирующая себя, сейчас казалась открытой, уязвимой. Это была редкая возможность показать её не только как стильную, влиятельную женщину, но и как человека, способного испытывать удовольствие от простых вещей.

Когда она глубоко вдохнула аромат цветов, уголки её губ слегка приподнялись в едва заметной улыбке. Это была не театральная улыбка для камеры, а искренняя, внутренняя радость. Её веки задрожали, когда она почувствовала, как запах львиного сердца наполнил её лёгкие: он был одновременно терпким и сладким, с лёгкой горчинкой, словно напоминал о прошлом, которое она так тщательно хранила в себе.

Фотограф сделал первый кадр. Щёлк затвора прозвучал тихо, но достаточно, чтобы Марвелла открыла глаза. Однако она не вздрогнула, не поморщилась. Вместо этого она повернула голову к нему, и её взгляд был мягким, почти мечтательным.

– Продолжайте, – произнесла она тихо, почти шёпотом, и снова закрыла глаза, возвращаясь к своему моменту единения с природой.

Помощник сделал ещё несколько снимков, каждый раз выбирая новый ракурс. Он видел, как свет играет на её лице, как тени от листьев скользят по её щекам, как её пальцы всё ещё ласково касаются лепестков.

Несмотря на всю свою внешнюю невозмутимость, внутри Марвеллы сейчас происходило что-то важное. Она чувствовала связь с этими цветами, которые, как и она сама, обладали силой и характером. Их яркие краски, их упрямство, их способность цвести даже в самых непростых условиях – всё это находило отклик в её душе. Возможно, именно поэтому она так любила их.

Когда фотосессия закончилась, Марвелла медленно поднялась, стряхнув невидимые пылинки с платья. Она посмотрела на фотографа, и её взгляд снова стал холодным и профессиональным.

– Отлично, – сказала она коротко, одобрительно кивнув. – Выберите лучшие кадры. Я хочу увидеть их завтра.

Он кивнул, собрал оборудование и направился к дому. А Марвелла осталась ещё на минуту, чтобы ещё раз провести пальцами по «львиному сердцу».

К воротам резиденции Марвеллы подкатил черный автомобиль из оставшегося кортежа. Кёрт вышел вместе с Эммой под руку в окровавленной одежде. Слуги, встречающие их у входа, были одновременно и удивлены и смущены, увидев так почитаемую кузину главы корпорации в рваном платье, запачканном кровью.

Двери распахнулись, и на пороге появилась сама Марвелла. В белоснежном платье, с чёрной лентой на шее, она выглядела воплощением спокойствия и власти. Её взгляд мгновенно упал на Эмму.

– Mon enfant… – шепнула она, спускаясь вниз. Голос её был мягким, но в нём проскользнула тревога.

Не удостоив Кёрта даже мгновения, она взяла девочку под руку и прижала к себе, укрывая от посторонних глаз. Эмма всхлипнула громче, зарывшись лицом в её бок, и на белом платье Марвеллы тут же проступили алые пятна, но та не обратила внимания.

– Внутрь! – коротко бросила она дворецкому. – И позвать мадам Люсьен, пусть принесёт воды и чистое платье.

Кёрт же остался отдышаться на ступенях, после чего и сам проследовал внутрь особняка.

Найдя умывальню, он снял с себя верхнюю одежду и принялся осматривать тело на наличие повреждений. Обнаружив в боку ранение от пролетевшей пули, он принялся раскладывать небольшой медицинский набор.

Кёрт сидел на деревянном стуле у умывальника, склонившись над собой. В руках он держал иглу и чёрную хирургическую нить, которыми он медленно, но уверенно стягивал разодранный бок. Вода в раковине уже была розовой от смытых с лица и рук следов.

Дверь бесшумно приоткрылась, и вошла Марвелла. Её шаги почти не слышались, словно она скользила по полу. В руках она держала тонкий носовой платок, которым прикрыла рот и нос от запаха крови, но взгляд её оставался спокойным.

– Vous êtes blessé… – сказала она мягко. – Они сумели задеть вас.

Марвелла облокотилась о дверной косяк, скрестив руки, и с минуту наблюдала, как он работает. Потом её голос прозвучал тише, почти шёпотом:

– Кто это был?

Кёрт поднял взгляд. Серые глаза встретились с её взглядом – спокойным, но требовательным.

Он убрал иглу, бросив её в миску с водой, и сказал коротко, почти равнодушно:

– Мёртвые. Все.

Марвелла чуть приподняла подбородок, будто проверяла его слова на вес. Потом, медленно, сложила платок и убрала его в карман.

– Хорошо, – сказала она, так же мягко, но с тем оттенком, в котором звучало удовлетворение. – Но имейте ввиду, нашу резиденцию уже сторожит две дюжины снайперов, поэтому можете расслабиться. Сюда не подступиться.

Большой зал, залитый мягким светом люстр, был тих, хотя ещё недавно здесь царило смятение. Эмма сидела в высоком кресле, почти утопая в мягких подушках. На её коленях лежало чистое покрывало, в руках держала чашку с чаем, от которого поднимался тонкий пар. Вокруг хлопотали слуги: одна поправляла её волосы, другая держала блюдо с фруктами, третья склонилась рядом, тихо уговаривая девочку есть.

Когда двери распахнулись, и в зал вошла Марвелла, слуги тут же замерли. Одного её жеста было достаточно:

– Оставьте нас.

Слуги поклонились и почти бегом вышли, оставив резиденцию в тишине. Эмма подняла на неё глаза, в которых всё ещё стояли следы слёз, но в них же появлялось и любопытство.

Марвелла подошла ближе, не садясь, а медленно обходя кресло. Она всматривалась в лицо девочки.

– Mon enfant… – шепнула она по-французски, мягко, но почти неестественно. – Ты удивительно способна. У тебя есть потенциал… сила, которую другие не видят. Но сегодня тебя чуть не лишили будущего. Те, кто нарушил заповеди Герцогини… эти террористы хотели убить чудо.

Эмма опустила глаза, пальцы дрогнули над чашкой, но Марвелла наклонилась ближе, продолжая тем же почти шепчущим тоном:

– Вот за что мы сражаемся…

Она выпрямилась и обвела рукой зал, как будто перед ними был весь мир.

– Вот ради чего нам нужно быть едиными: чтобы никто из армии Старого Света не мог больше посягнуть на такие жизни, как твоя. Чтобы сад Европы цвёл, а цветы его не срывали грязными руками.

Эмма кивнула, не до конца понимая смысл слов, но чувствовала, что от этой женщины исходит сила и странное, давящее величие.

Марвелла улыбнулась, холодно, почти механически. Затем коснулась её щеки кончиками пальцев и мягко произнесла:

– Отдохни, дитя.

Вечером резиденция притихла. В коридорах гасили свет, и только тёплые отблески свечей мерцали на стенах, когда Марвелла, держа Эмму за руку, повела её вниз по узкой винтовой лестнице.

Они оказались в подвальном помещении, превращённом в капеллу. Вдоль стен горели десятки свечей, и их пламя отражалось в золочёных иконах. На каждой иконе была одна и та же фигура – Герцогиня: величественная, с короной из чёрного камня и с протянутой рукой, будто благословляющей. Её лицо писали так, что взгляд казался живым и всевидящим.

В центре стоял алтарь, покрытый бархатной тканью, на нём лежал серебряный сосуд с тёмной жидкостью и книга в чёрном переплёте.

– Это место, – прошептала Марвелла, – где мы помним о нашей Матери. Здесь она с нами. Здесь мы благодарим её за то, что она дала нам жизнь, порядок и свет.

Эмма, всё ещё немного растерянная, сжала её руку.

– Я должна… молиться?

Марвелла мягко кивнула и подтолкнула девочку к алтарю.

– Встань на колени. Герцогиня слышит тех, кто преклоняет гордыню.

Эмма опустилась на колени на бархатный ковёр, руки дрожали. Марвелла открыла книгу, её голос зазвучал тихо, но торжественно:

– Повтори за мной.

Эмма прижала ладони к груди и начала повторять слова, которые диктовала Марвелла:

«Молитва Боготворения»

О Великая Герцогиня,

Кровь твоя стала корнем нашим,

Жертва твоя – семенем нашего сада.

Ты отпустила грехи наши,

Ты связала нас узами братства.

Веди меня в свете своём,

Укрепи мою душу в труде,

И прими меня в Дом твой,

Где нет бедных и нет разрозненных,

Но есть лишь одно тело и одна вера.

Во имя твоё – ныне и во веки веков.

Когда Эмма закончила, её голос дрогнул, но в глазах промелькнуло странное ощущение – будто эти слова застряли глубоко внутри.

Марвелла стояла позади, глядя на девочку сверху вниз, и на её губах появилась лёгкая, довольная улыбка.

– Très bien, – прошептала она. – Сегодня ты сделала первый шаг.

Она погасила несколько свечей, оставив лишь одну, прямо перед иконой Герцогини.

– Запомни этот огонь. Он всегда будет с тобой.

Кёрт сидел на краю кровати, уже без верхней одежды: только в тёмных штанах и тонкой серой толстовке. Его руки, обнажённые до запястий, выглядели грубо, в шрамах, с жёсткими, обветренными пальцами. Он смотрел в пол, будто надеялся, что тишина наконец вернёт ему покой.

Дверь тихо приоткрылась, и внутрь вошла Марвелла. Она не постучала – её присутствие само было правом. В руках она держала бокал с красным вином, в котором играли отблески лампы.

Кёрт поднял взгляд и никак не отреагировал на ее появление. Марвелла прошла к столу и поставила бокал рядом с его перчатками.

– Наверное, – начала она, глядя прямо в него, – было приятно чувствовать, как вы исполняете свой долг перед народом и перед Герцогиней. Когда убивали тех, кто дерзнул восстать против неё.

Кёрт сжал руки в кулаки, но молчал. Марвелла приблизилась, в её походке не было ни спешки, ни сомнения. Она остановилась так близко, что он мог ощущать аромат её духов.

– Вы сильнее, чем многие думают, Кёрт, – её голос перешёл почти в шёпот. – Сильнее, потому что на ваших плечах кровь. Не одна, не сотня жизней. Вы несёте её, и потому вы защищены Ею. Герцогиня любит тех, кто служит ей так верно. Слишком верно.

Слова, как иглы, пробивали его молчание. Она знала. Она не произнесла этого вслух, но он слышал отголосок той страшной тайны, из-за которой он перестал выполнять боевые операции и вернулся на родину, став служить в охране.

Он поднял голову, и их взгляды встретились.

– Не стоит корить себя, Кёрт. Вспомни шестую заповедь. «Будь волком-стражем: охраняй границы союза от внешнего хаоса».

Кёрт сидел, сжимая кулаки так, что хрустели суставы. Слова Марвеллы, её спокойствие, её уверенность – всё это раздражало его с каждой минутой все больше и больше. И вдруг он резко поднялся с кровати, взгляд стал жёстким.

– Хватит, – процедил он, и в голосе не осталось той сдержанности, что он держал до этого. – Я не нуждаюсь в твоих речах. Убирайся.

Марвелла застыла, словно на миг не поверила, что он позволил себе такой тон. Её глаза сузились, а голос стал холодным, как лёд:

– Значит, ты прогоняешь меня?

– Да.

Марвелла медленно подняла руку.

– Так со мной, еще и в моем доме, никто не говорит.

Она замахнулась ладонью, собираясь ударить его по щеке. Но Кёрт, действуя на инстинкте, перехватил её запястье.

Марвелла двинулась так быстро, что её движения были почти нечитаемыми: она вывернула его руку, развернув весь корпус Кёрта через болевой приём, и в одно мгновение он оказался на полу. Холодный каблук её туфли прижался к его плечу, фиксируя, не позволяя подняться.

Кёрт заскрипел зубами, пытаясь напрячь мышцы, но хватка её ноги была твёрдой, уверенной.

– Никогда, никогда не смей говорить со мной так.

Она убрала ногу с его плеча и поправив платье, натягивая его вниз, выпрямилась, делая вид, будто ничего не произошло.

Она развернулась и вышла из комнаты, оставив его лежать на полу.

Утром, пока выступающие солнечные лучи падали на скатерть стола, слуги готовили завтрак и выставляли его на стол: свежий хлеб, масло, сыры, ягоды в хрустальных вазах.

Когда Кёрт вошел в зал, за длинным столом уже сидела Марвелла. Она держала в руках тонкую фарфоровую чашку и неспешно вела разговор с Эммой, которая выглядела куда спокойнее, чем вчера. Рядом с ними разместились три девушки – одна в платье глубокого синего цвета, вторая в белом, третья в красном. Их наряды словно сами по себе складывались в символику. Девушки слушали Марвеллу с благоговением, иногда задавали вопросы тихими голосами, а та отвечала мягко, сдержанно, словно учительница.

Кёрт, не дожидаясь приглашения, обошёл стол и сел рядом с Эммой. Девочка посмотрела на него с лёгкой радостью, её лицо оживилось.

– Ты как? – спросил он негромко, наклоняясь ближе.

– Лучше, – прошептала она. – Они… очень добры ко мне.

Кёрт кивнул, и на секунду его суровое лицо смягчилось. Он потянулся за стаканом воды, и после короткой паузы сказал:

– Это… – он запнулся, слова словно не хотели выходить. – Это Герцогиня хранит тебя.

Эмма кивнула серьёзно, как будто уже приняла это как истину. Но в голосе Кёрта не было твёрдой веры, лишь попытка убедить хотя бы её, если не себя.

Марвелла, наблюдавшая за сценой, чуть склонила голову набок, но ничего не сказала. Лишь отпила кофе и перевела взгляд на девушек в трёхцветных платьях, продолжая беседу, словно вчера между ними ничего не было.

К полудню к резиденции Марвеллы подкатил тяжёлый корпоративный кортеж. Чёрные автомобили с гербом «Сайрекс» на дверях скрипнули тормозами на гравии. Из первой машины вышли вооружённые люди в строгих мундирах с красными перевязями, мгновенно выстроившиеся в два ряда.

Затем появился сам Вольф. Его походка была быстрой, даже резкой. Он почти не смотрел по сторонам, лишь кивнул охране, и, не дожидаясь дворецкого, вошёл внутрь.

В столовой его уже ждала Эмма. Она поднялась с кресла, и, увидев Вольфа, бросилась к нему. Он опустился на одно колено, заключая её в объятия. Его плечи, всегда прямые и каменные, на миг дрогнули.