- -
- 100%
- +
С этими словами она исчезла, оставив после себя лишь запах – смесь озона, разложения и чужих психических ран.
Макс медленно поднялся с кресла и подошёл к окну. На улице зажглись фонари. Мир продолжал жить своей жизнью, не подозревая, что за треснувшим стеклом стоит человек, из которого медленно сочится яд, способный уничтожить всё вокруг.
Он посмотрел на своё отражение в стекле. Его глаза по-прежнему были пусты, но теперь в этой пустоте читалась не просто отстранённость. В ней ощущалась холодная, нечеловеческая готовность.
Он прикоснулся к виску. Ледяное пятно пульсировало в такт его спокойному сердцу. Оно было его новой душой, его клеймом, его договором.
Сверху, сквозь перекрытия, донёсся приглушённый, одинокий стон. А затем – тихий, монотонный плач.
Вторая нота была сыграна. Симфония только начиналась.
Последовавшая за этим тишина была совершенно иной. Она не была пустотой – она была живой и насыщенной, с эхом недавно отзвучавшего безумия. Воздух в квартире стал тяжёлым, словно влажная шерсть, и каждый вдох требовал усилий, оставляя в лёгких сладковато-трупное послевкусие. Макс стоял, прислушиваясь к плачу, доносившемуся сверху.
Это был не просто звук – это была вибрация, пронизывающая перекрытия, струящаяся по стенам и проникающая в него через подошвы босых ног. Он ощущал отчаяние той женщины, её окончательное и бесповоротное крушение, словно её разум растекался тёплой, липкой лужей по потолку его комнаты.
Он медленно провёл ладонью по стене. Обои, ещё вчера просто пыльные, теперь были влажными на ощупь и отдавали сыростью подвала. Под пальцами он ощутил лёгкую пульсацию – будто по капиллярам дома теперь текла не вода, а что-то тёмное и вязкое. Он поднёс пальцы к лицу. Пахло плесенью и чем-то кислым, словно стена начала незаметно гнить изнутри.
Его взгляд упал на лужицу загустевшего молока на полу. Она не просто высохла – она ссохлась в жёлто-коричневую, покрытую плёнкой корку, из которой торчали чёрные, нитевидные прожилки, похожие на мицелий гриба. Он наклонился, разглядывая это. Внутри него не было отвращения. Был лишь холодный, научный интерес. Он ткнул в корку носком. Та с хрустом провалилась, и оттуда брызнула мутная, пахнущая брожением жидкость.
Он пошёл по квартире, и с каждым шагом открывались новые детали апокалипсиса в миниатюре. Деревянная дверца шкафа покрылась сетью мелких трещин, из которых сочилась липкая, смолистая субстанция. Книги на полках почернели корешками, а страницы слиплись, как после потопа. Воздух становился всё гуще, насыщаясь спорами невидимой гнили. Ему стало трудно дышать, но это удушье было приятным, родным, как возвращение в утробу, полную разложения.
Он подошёл к раковине. Вода из крана теперь текла ржаво-бурой жижей с вкраплениями чёрных хлопьев. Он сунул под струю руку. Жидкость была тёплой, почти горячей, и пахла старыми бинтами и гноем. Он оставил руку под потоком, наблюдая, как та окрашивает его кожу в болезненный, желтоватый оттенок. Холод внутри него вступал в симбиоз с внешним гниением, и это порождало странное, противоестественное спокойствие.
Сверху плач сменился монотонным, бессмысленным бормотанием. Слова нельзя было разобрать, но интонация была ясна – это был лепет абсолютно опустошённого, сломленного существа. Макс закрыл глаза, и в его сознании всплыли образы: учительница музыки, сидящая на полу среди обломков своей жизни, с разбитым лицом и пустым взглядом, её пальцы бессознательно ковыряют щель в полу, а вокруг неё клубятся тени, рождённые её собственным сумасшествием. Он видел это так отчётливо, как если бы находился в той комнате. Он был подключён. Он был частью этого.
Внезапно бормотание стихло, и в комнате воцарилась пугающая тишина. Но вскоре её нарушил новый звук – он доносился не сверху, а из-за стены, из соседней квартиры.
Сначала это был приглушённый спор между мужчиной и женщиной, их голоса звучали злобно и устало. Затем раздался звон разбитой посуды, резкий, пронзительный крик женщины и глухой удар.
Макс прислонился лбом к холодной, влажной стене. Он ощущал каждую эмоцию, которую переживали люди за этой перегородкой. Он чувствовал старую, как мир, семейную ненависть, раздражение, копившееся годами, и ярость, которую обычно гасили вином и телевизором. Теперь же эта ярость, словно бензин, пролитый на тлеющие угли его собственного холодного присутствия, вспыхнула ослепительным, разрушительным пожаром.
Он слышал всё. Слышал, как мужчина рычал что-то о деньгах и о бессмысленности всего. Слышал, как женщина захлёбывалась слезами и проклятиями. И новый удар – уже не по посуде, а по плоти. Тупой, мягкий звук. Затем – короткий, обрывающийся стон.
И снова тишина. Но ненадолго. Её нарушил тихий детский плач. Слабый, испуганный, доносящийся из-за той же стены.
Внутри Макса что-то дрогнуло. Не чувство – инстинкт. Осколок того, что когда-то было человечностью. Холодная пустота на мгновение колыхнулась, пытаясь вытолкнуть наружу что-то тёплое и жалостливое. Он почувствовал слабый, едва уловимый спазм в горле.
И в этот же миг в комнате сгустился холод. Тот самый, знакомый. Запах озона перебил вонь гниения. Тени в углу сомкнулись, и из них вышла Она.
Она не выглядела довольной. Её акульи глаза сузились, изучая его. Она подошла так близко, что её ледяное дыхание обожгло его кожу.
– Жалость? – её шёпот был похож на скрежет льда. – Ко мне? Или к тому пиздёнышу за стеной?
Макс не ответил. Он не мог. Детский плач буравил его мозг, находя крошечные, не затронутые холодом трещинки в его душе.
– Глупо, – она провела пальцем по его груди, и за этим движением оставался ледяной ожог. – Жалость – это роскошь. Привилегия тех, кто не подписывал договор. Ты отдал свою жизнь. Ты отдал всё. В тебе не осталось места для этого.
Её рука резко двинулась, и пальцы впились ему в висок, в то самое ледяное пятно. Боль была неописуемой – не физической, а метафизической. Он почувствовал, как последние островки тепла в нём выжигаются, замораживаются, превращаются в лёд. Детский плач стал тише, отдалился, словно кто-то убавил громкость. А затем и вовсе исчез, растворившись в нарастающем гуле пустоты в его собственной голове.
– Ты – проводник, – произнесла Она, наполняя его своим ледяным дыханием. – Ты – дверь. Не смей испытывать жалость. Твоя задача – чувствовать их боль, их ненависть, их страх. Пропускать их через себя и выпускать наружу. Превращать в музыку. Ты понял меня?
Макс с трудом кивнул. Его тело стало ещё холоднее, словно чужим. Пустота внутри сомкнулась, став абсолютной и монолитной.
Она отпустила его. На его виске, рядом с первым, теперь горело второе ледяное пятно.
– Хорошо, – в её голосе вновь прозвучала насмешка. – Теперь слушай. Слушай симфонию, которую ты помогаешь создавать.
С этими словами Она исчезла. Макс, обессиленный, опустился на колени на липкий, испачканный пол. Он сидел не двигаясь и вслушивался. Из-за стены больше не доносилось ни звука – ни плача, ни стонов. Была лишь абсолютная, зловещая тишина, которая говорила больше, чем любые крики.
Он поднял голову и посмотрел на свою руку. Кожа казалась полупрозрачной, а сквозь неё проступали синие, почти чёрные вены. Он был больше не человеком, а инструментом. Частью великого, ужасающего механизма по производству хаоса.
И где-то глубоко внутри, на дне ледяной пустоты, он ощутил первые ростки чего-то нового. Не жалости, не страха. А холодного, ненасытного голода. Голода по новой ноте в этой симфонии распада.
Глава 3
Он не знал, сколько времени провёл на коленях, впитывая липкую влагу пола через ткань джинсов. Время словно спуталось, превратившись в густой сироп, где минуты растягивались в часы, а часы сжимались в мгновения мучительного озарения. Ледяные пятна на висках пульсировали в унисон, как два чёрных сердца, вывернутых наружу. Их ритм был единственным, что оставалось постоянным в этом мире, медленно уплывающем из-под ног.
Голод.
Он не был физическим. Он был глубже. Ощущался не в желудке, а в каждой клетке, в самой структуре его нового, ледяного естества. Это была жажда не пищи, а распада. Жажда услышать новый аккорд в симфонии разрушения, который он помог извлечь.
Стук в дверь.
Он был негромким, робким, но в гробовой тишине квартиры прозвучал как выстрел. Макс медленно поднял голову. Его шея скрипела, словно ветка, покрытая льдом. Он не шевельнулся, не спросил «кто там?». Он просто уставился на входную дверь, чувствуя, как древесина двери становится для него прозрачной.
За дверью стоял ребёнок. Мальчик лет семи-восьми. Тот самый, чей плач он слышал сквозь стену. Макс видел его сквозь щели и слои краски – испуганное, бледное личико с огромными, полными слёз глазами. Мальчик держал в руках плюшевого мишку, трясущимися пальцами сжимая его потрепанную лапу.
– Папа… не просыпается… – прошептал мальчик за дверью, и его голосок, тонкий и разбитый, просочился в квартиру, словно струйка ледяной воды. – И мама… на полу… там кровь…
Макс чувствовал его страх. Он был острым, чистым, без примеси взрослой горечи. Как кристалл. И от этого он был ещё вкуснее. Холод внутри Макса шевельнулся, почувствовав лакомую добычу. Голод заурчал глубоко в его пустоте.
Он поднялся. Его суставы издавали глухой хруст. Он сделал шаг к двери. Пол под ногами был мягким, податливым, будто просевшим от влаги. С каждым его шагом из досок сочилась тёмная, пахнущая болотом жижа.
Он не открывал дверь сразу. Он прислонился к ней лбом. Дерево было ледяным и шершавым. Он чувствовал крошечное, трепещущее тепло за ней – живое, испуганное биение маленького сердца. Оно было таким хрупким. Таким лёгким, чтобы погасить его.
– Открой… пожалуйста… – всхлипнул мальчик.
Рука Макса словно сама потянулась к замку. Его длинные, бледные пальцы с синеватыми ногтями обхватили холодную металлическую ручку. Он повернул замок, и раздался тихий зловещий скрежет, словно в каком-то механизме перемалывали кости.
Дверь приоткрылась на несколько сантиметров, и в образовавшуюся щель выглянуло испуганное лицо мальчика. Его широко раскрытые глаза уставились в темноту коридора, где в этом мраке виднелось бледное лицо Макса.
– Ты… сосед? – прошептал мальчик.
Макс не ответил. Он распахнул дверь шире, и тусклый свет из пыльного подъездного окна упал на него. Мальчик отшатнулся, прижимая к груди игрушку. Он увидел глаза Макса – пустые, словно два обсидиановых осколка. За спиной Макса он заметил влажные темные разводы на стенах и уловил запах – смесь озона, гниения и чего-то невыразимо чужого и страшного.
– Иди, – произнес Макс, и его голос прозвучал скрипуче, как ветер в сухих ветвях.
Но мальчик не мог пошевелиться. Ужас парализовал его. Слезы текли по его щекам, но он не издавал ни звука.
И тут тени в коридоре сгустились. Из-за спины Макса, из самой глубины квартиры, появилась Она. На этот раз она казалась более реальной, более плотной. Её черные джинсы сливались с мраком, а майка отливала маслянистым блеском. Её волосы были сухими и двигались сами по себе, словно щупальца.
Она не взглянула на мальчика. Её акульи глаза горели тусклым красным светом, как тлеющие угли.
– Ну что же, – прошептала Она, и её голос прозвучал прямо в сознании обоих – и Макса, и ребенка. – Новый инструмент для нашей симфонии. Чистый. Неиспорченный. Его страх… он превосходен.
Мальчик затрясся. Из его горла вырвался тонкий, застывший звук, похожий на писк мыши, попавшей в когти кошки.
– Покажи ему, – приказала Она Максу. – Покажи, что такое настоящий ужас. Возьми его страх. Сделай его своим.
Макс почувствовал, как ледяные пятна на его висках вспыхнули ослепительной, черной болью. Холод хлынул по его венам, концентрируясь в ладонях. Он протянул руку к мальчику. Не для удара. Просто протянул, раскрыв ладонь.
И мальчик увидел.
Он увидел не руку, а нечто иное. Вместо пальцев – бледные, извивающиеся щупальца холода. Вместо ладони – воронку из тьмы, вращающуюся с леденящим шепотом. Он увидел отражение своей собственной, перекошенной от ужаса физиономии в этой тьме, а за своей спиной – тени своих родителей, лежащих в неестественных позах в лужах крови.
Это был не гипноз, а проекция. Макс проникал в самые сокровенные страхи ребёнка, материализуя их перед его глазами.
Мальчик закричал, но его крик остался беззвучным. Он застрял у него в горле, превратившись в безмолвный, судорожный вопль. Его глаза закатились, налились кровью, а из носа и ушей потекла алая струйка. Он упал на пол подъезда, затрясшись в безмолвной агонии, сжимая в конвульсиях своего плюшевого мишку.
Макс стоял на пороге, наблюдая за происходящим. Он чувствовал, как чистый, кристальный страх ребёнка вливается в него через его протянутую руку. Этот страх был холодным, как горный ручей, и опьяняющим, как самый крепкий наркотик. Голод утих, насытившись на мгновение. Пустота внутри него наполнилась этим новым, дивным ощущением. Это было лучше, чем ярость. Тоньше. Глубже.
Она рассмеялась, её тихий, хриплый смех был полон удовлетворения.
– Да… – прошептала она. – Вот так. Теперь ты понимаешь. Страх – это лишь начало. За ним следует боль. Настоящая, физическая боль. Она тоже может быть… вкусной.
Она шагнула за порог, оказавшись над телом дергающегося в припадке ребёнка. Её пальцы, холодные и острые, коснулись его виска. Мальчик вздрогнул и затих, обмякнув. Из его открытого рта вырвался последний, хриплый выдох.
– Не стоит растрачивать инструмент впустую, – сказала Она, поднимаясь. Её глаза снова были пустыми. – Он своё уже отдал. Его боль больше не интересна. Она… обычная.
Она повернулась к Максу.
– Ты научился питаться. Теперь научишься отдавать. Этот дом… он лишь проба. Город ждёт. Мир ждёт. Они все кричат в тишине своей обыденности. Их крики создают музыку. И мы будем её играть.
Она исчезла, растворившись в тени лестничного пролета.
Макс остался стоять в дверном проёме, глядя на маленькое тело на полу. Внутри него не было ни жалости, ни сожаления. Лишь насыщенный, холодный покой. И предвкушение следующей «трапезы».
Он медленно закрыл дверь, и замок щёлкнул с окончательностью захлопывающейся крышки гроба.
Вернувшись в гостиную, он подошёл к окну. Трещины на стекле теперь складывались в подобие паутины, в центре которой сидела чёрная, безглазая паучиха. На улице, вроде бы, был день. Но свет, пробивавшийся сквозь грязное стекло, был серым, мертвенным, как в затмение.
Он коснулся пальцами своего отражения в зеркале. Холод стекла был приятным, словно родной.
Внизу, на первом этаже, кто-то включил телевизор. Из динамиков доносились обрывки весёлой музыки из старого фильма. Но она звучала фальшиво, словно насмешка.
Макс прислушался. Сквозь шум веселья он уловил другой звук – тихий, но нарастающий. Сначала с одного конца улицы, потом с другого. Это были сирены. Много сирен. Они сливались в один протяжный, тревожный вой, заполняющий город.
Он улыбнулся. Это была лишь прелюдия. Симфония только начиналась, и он был её дирижёром.
И он снова почувствовал голод.
Вой сирен не прекращался. Он был не просто звуком – он создавал физическое давление, вдавливая серую, мёртвенную дымку неба в треснувшие стёкла окон. Звук проникал сквозь щели, вибрировал в размягчённой древесине пола, отдаваясь глухим гулом в костях Макса. Он стоял, впитывая этот хаос, как сухая земля впитывает ядовитый дождь. Предвкушение следующей «трапезы» было острым, почти болезненным. Голод пульсировал в такт ледяным пятнам на висках.
Он отошёл от окна, и его босые ступни с каждым шагом погружались в липкую, пропитанную гнилью поверхность пола. Ковёр, когда-то безвкусный, но чистый, теперь напоминал разложившуюся органику, испещрённую чёрными жилками плесени. От него поднимался запах – сладковатый, тошнотворный, запах тысячелетнего болота.
Его маршрут по квартире был похож на ритуал. Он подошёл к стене, которая разделяла его с квартирой, где произошла первая трагедия. Тишина за стеной была абсолютной, но не пустой. Она была тяжёлой, как свинцовая плита, придавившая то, что осталось от жизни там. Макс прислонился к обоям, которые теперь были влажными и холодными, как кожа мертвеца. Он закрыл глаза.
Увидел.
Не образы, а ощущения. Он чувствовал остывающую плотность тел за перегородкой. Чувствовал, как кровь на паркете медленно густеет, превращаясь в липкую, тёмную корку. Чувствовал последние, угасающие вибрации ужаса, застрявшие в молекулах воздуха. Это был не страх, а его эхо – тонкое, выдержанное, как дорогой коньяк. Он втягивал его в себя через поры кожи, и холод внутри него шевелился, довольно урча.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.