Игра во льдах

Эмилия

29 Августа. 1861 год. 61-ый день экспедиции.

Воздух в лазарете был густым и обволакивающим, словно вата. Он впитывал все звуки, оставляя лишь приглушённый стон корабельных балок. Скрип половиц под моими ногами казался навязчивым и нескромным, нарушающим тихий ритуал, что я совершала. Я медленно двигалась между стеллажами, заставляя тени плясать на стенах от колеблющегося пламени лампы. Её жёлтый свет боролся с мраком, освещая стол, заставленный склянками, и маленькую чугунную печку, в треснувшем окошке которой плясали оранжевые языки пламени.

На её поверхности стоял медный котелок. Его содержимое тихо булькало, испуская резкий, лекарственный пар. Он висел в воздухе, смешиваясь с запахом старой, сырой древесины и сладковатым ароматом пергамента – запахом знаний, которые могли как исцелять, так и вредить. Это было логово, а не больница. Убежище и лаборатория.

Дверь резко распахнулась, впустив вихрь холодного воздуха. В комнату вошла София, и её появление было похоже на появление раненой птицы в этом гнезде из тёмного дерева и ядов.

– Ты как раз вовремя, – мой голос прозвучал ровно, без нотки приветствия. Я указала на котелок, не отрывая глаз от полок. – Почти приготовила. Голова всё ещё болит?

– Да, – её голос был тонкой нитью, готовой порваться. Она опустилась на край моей кровати. – Уже третий день.

Мои пальцы скользили по корешкам, ощущая шершавую кожу и шёлк старых переплётов. Наконец, я нашла его – тот самый том в потрёпанном кожаном переплёте, цветом тусклой запёкшейся крови. Я извлекла его, и с полки поднялось маленькое облачко пыли, кружащееся в луче света.

– Как твои успехи с ядом? – спросила София после долгой паузы, заполненной лишь бульканьем зелья и тиканьем карманных часов у меня в жилете. – Уже нашла нужный?

– Всё здесь, – я протянула ей книгу, тяжёлую от знаний. – Ингредиенты у нас есть. Ещё с самого Лондона их храню.

Она взяла её, и её тонкие пальцы с нервной дрожью принялись перелистывать страницы. Она не читала, а лишь скользила взглядом по названиям и мрачным гравюрам, изображавшим цветы с бездонными чашечками и змей, обвивающих черепа.

– Когда мы ему дадим яд? – её вопрос повис в воздухе, слабый, как шепот.

– Не на корабле, – ответила я, медленно и чётко, вбивая каждое слово в её сознание, как гвоздь. – Сначала найдём сокровище. Потом возьмёмся за яд. Всё сделаем на острове.

София подняла на меня взгляд, и в её зелёных глазах, больших и выразительных, я увидела не решимость, а ту самую ловушку, стенки которой я для нас обеих и возводила.

– Поскорее бы добраться до суши, – прошептала она, и её бледные губы дрогнули в слабой, безрадостной улыбке. Это была не улыбка предвкушения, а гримаса отчаяния, попытка сделать вид, что она всё ещё во что-то верит. Во что-то, кроме мести.

Чарльз

Я сидел за своим лакированным столом, заваленным картами, которые теперь казались насмешкой – яркие краски флагов и условных обозначений ничего не значили перед слепой мощью Арктики.

В углу, пыхтя, трудилась буржуйка. Её тепло было жалким и локальным; оно не могло пробиться сквозь холод, что струился от заиндевевших стёкол и гулял по каюте ледяным сквозняком, заставляя пламя в масляных лампах нервно вздрагивать. Позолота на секстанте и хронометрах потускнела, подёрнулась пылью. Вся эта каюта, некогда символ моего авторитета, теперь была лишь красивой клеткой.

Стук в дверь прозвучал как выстрел. В проёме возник высокий, подтянутый силуэт Альфреда. Он вошёл стремительно, его цепкий взгляд мгновенно оценил и карты, и моё, вероятно, слишком усталое лицо.

– Вызывали, сэр? – его голос был ровным, почти бесстрастным.

– Да, – я с усилием поднялся со стула, кости ныли от неподвижности и, возможно, от чего-то другого. Подойдя ближе, я ощутил исходящую от него энергию, которой мне так не хватало. – Наша экспедиция… сильно задержалась. София докладывает, что припасов может не хватить на обратный путь.

Я сделал паузу, давая ему осознать тяжесть этих слов. Это был провал, высеченный на моём капитанском послужном списке.

– Нам нужно ответственнее отнестись к расходам.

– Ответственнее? – он едва заметно приподнял бровь.

– Нужно уменьшить пайки, – выдохнул я, заставляя себя смотреть ему в глаза. – Для каждого члена экипажа, включая нас с тобой.

Альфред выпрямился ещё больше. Ни тени возмущения, ни вопроса. Лишь короткий, деловой кивок. В его холодной, почти металлической выдержке я видел ту самую опору, за которую цеплялся всё эти недели. Профессионализм, лишённый сомнений. С самого начала плавания мне казалось, что это тот человек, на которого можно положиться. Сейчас эта вера стала отчаянной.

– Доложу команде, – произнёс он твёрдо. – Ещё какие-нибудь распоряжения?

И я задал вопрос, который жёг меня изнутри, вопрос, выдающий всю мою неуверенность.

– Как долго? Как долго нам ещё плыть?

В его глазах я надеялся увидеть уверенность, которой не было во мне.

– Море непредсказуемо, сэр, – ответил он, и его слова были обманчивым бальзамом. – Но сегодня фортуна нам улыбается. Дует попутный ветер. Если не подведёт, к завтрашнему утру увидим землю.

– Хорошо, – я выдохнул с таким облегчением, будто сбросил с плеч гирю. – Ступай к команде. Надеюсь… надеюсь, мы не задержимся на этом острове надолго.

Альфред снова кивнул, чётко развернулся и вышел, закрыв за собой дверь без единого лишнего звука. Я остался один в качающейся каюте, вновь глядя на враждебный ландшафт за стеклом. Ничто в его словах или поведении не вызвало у меня тревоги. Я должен был верить в этого человека.

Альфред

Выйти из капитанской каюты было не просто приятно – это было глотком свежего, пусть и ледяного, воздуха после удушья. За спиной оставался запах страха и старой бумаги, смешанный с кислым ароматом беспомощности, который источал этот седой усач, Вуд. Стоило ему появиться на борту в день отплытия, как во рту появился привкус грядущего провала. В его потухшем взгляде, в дрожи рук, перебирающих карты, не было и тени той силы, что ведёт корабли сквозь шторма. Это был не капитан, а реликт, догнивающий на лакированном кресле благодаря заслугам, о которых давно пора забыть. Будь у меня штурвал, мы бы уже месяц как рвали бы паруса к цели, а не ползали по этому ледяному кладбищу, экономя сухари.

Я вышел на палубу, и ветер, острый как бритва, ударил мне в лицо. Он не освежал, а высвистывал из груди последние остатки терпения. «Ахиллес» медленно продвигался вперёд; его могучий корпус с тихим стоном противился натиску, и скрип раздираемого дерева был похож на предсмертный хрип. Солнце, бледное и холодное, как трупная луна, пробивалось сквозь свинцовую пелену туч.

Мой путь лежал к штурвалу, где недвижимой скалой застыл Питер Джонс, первый матрос. Он вглядывался в горизонт с таким напряжением, будто силой взгляда мог растопить лёд. Я позволил себе секунду понаблюдать за ним. Двадцать два года, а в позе – усталость старого волка. Грубые, угловатые черты лица, обветренные и огрубевшие, кричали о бунте, который клокочет под кожей. Засаленный платок на шее, растрёпанные светлые волосы – портрет человека, которому нечего терять. Что Вуд нашёл в этом оборванце? Слепоту старого человека? Или это очередное доказательство его некомпетентности? Неважно. Факт был в том, что Питер ненавидел капитана почти так же сильно, как и я. И это делало его бесценным.

Пит говорил, что полжизни отдал флоту, пока травма не приковала к берегу. Потом работал плотником в доме у Чарльза – вот и завязалась эта паутина знакомств. Старик, отправляясь в плавание, решил прихватить с собой живое напоминание о суше, сделал его первым матросом. Сентиментальная слабость, ещё одна ошибка в длинном списке. Но для меня их «дружба» была лишь точкой давления. За время плавания я удобрил эту неприязнь, превратив её в нечто большее – в общее дело. И теперь зрелый плод готов был упасть мне в руки. Мной двигал холодный расчёт, им – тлеющая злоба. Идеальное сочетание.

– Как плавание? – спросил я, приближаясь так, что между нами оставался лишь ветер.

– Отличный ветер, – Пит бросил реплику с дежурным энтузиазмом, не отрывая глаз от белой пустыни перед нами. – Скоро увидим остров.

– Едва ли, – я сдержанно усмехнулся, следуя за его взглядом. Зрелище было удручающим. – В лучшем случае, такая возможность подвернётся только завтра. Если этот старик снова не передумает.

– Что ж, – я развернулся к нему всем телом, занимая пространство, – Капитан отдал новый приказ. Тот самый, которого все так ждали.

Питер медленно повернул голову. В его взгляде читалось усталое ожидание очередной глупости. Я наслаждался этой секундой неведения, растягивая паузу, позволяя тревоге пустить корни в его сознании.

– Старик велел затянуть пояса. Экономить припасы. Урезать пайки, понимаешь? До крошки.

– Но у нас и так рацион – птичий, – голос Питера сорвался на хриплый шёпот, полный возмущения. – Чем же мы будем питаться? Снегом?

– Тем, что останется со стола нашего доброго капитана, – я позволил себе ядовитую улыбку. – Не жди, что он станет ущемлять себя. Будем доедать за ним. Как верные псы.

– Это… это он тебе так сказал? – в его голосе прорвалось неверие, смешанное с зарождающейся яростью.

– Нет, – я сделал легкий, снисходительный жест рукой, будто отмахиваясь от наивного ребёнка. – Конечно, нет. Он никогда такого не скажет вслух. Но разве нужно быть гением, чтобы понять, что он замышляет? Он хочет сохранить свои силы для сокровищ. А мы будем голодать. Мы – расходный материал.

Я наблюдал, как мои слова, будто капли яда, проникают в него. Как его взгляд из уставшего превращался в озлобленный, как сжимались его кулаки на руле. В его глазах шла та самая битва – между долгом и инстинктом выживания. И я знал, какой стороной она закончится.

– Но так нельзя… – прошептал он, но в его тоне уже не было прежней уверенности. Теперь это был стон загнанного в угол зверя.

– Он – капитан. Ему решать, что для нас благо, – произнёс я с подобострастной горечью, идеально рассчитанной, чтобы подлить масла в огонь.

– И ты предлагаешь просто принять это? – в его голосе зазвучал вызов. – Неужели ты, штурман, смиришься с такой несправедливостью?

Вот он, момент истины. Рычаг был найден, оставалось лишь нажать.

– Я предлагаю не дать ему нас обокрасть, – мои слова прозвучали тихо, но чётко, словно удар кинжала. – Я предлагаю показать, что у нас есть голос. Когда начнётся обед, тебе нужно будет начать ссору. Подними шум. Сделай так, чтобы все услышали. Уверен, мы не останемся одни. Что скажешь?

– Бунт… – он произнёс это слово не как вопрос, а как тяжёлое, неизбежное признание. Его взгляд утонул в дереве палубы. Мышцы на его лице дёргались. Прошла ещё одна долгая секунда, наполненная воем ветра и скрипом корабля. – Бунт… – повторил он. – Обед… Ладно. Пусть будет так.

Я кивнул, сохраняя маску деловой серьёзности, в то время как внутри всё ликовало. Он согласился. Я знал, что он согласится. В этом матросе кипела какая-то тёмная, личная ярость, причина которой была от меня сокрыта. Неважно. Мне не нужна была его душа – лишь его гнев, направленный в нужное русло. Он станет тем тараном, что пробьёт брешь в авторитете старого капитана. А я буду ждать в тени, готовый занять место у штурвала. Очень скоро этот корабль, его команда и его сокровища будут принадлежать мне.

Томас

Трюм был самым неумолимым местом на всём «Ахиллесе». Деревянное чрево корабля, пропитанное солёной сыростью и мраком. Скудный свет от нескольких масляных ламп, висевших на гвоздях, отбрасывал на стены пульсирующие, искажённые тени, которые танцевали безумный танец в такт каждому удару льда о корпус. Воздух был густым и тяжёлым, им невозможно было надышаться; он пах затхлостью, потом и старой плесенью, въевшейся в балки. После леденящего ветра на палубе это уединение должно было бы стать благом, но здесь, в этой деревянной гробнице, было не лучше. Грохот и скрежет, доносящиеся сверху, здесь, внизу, превращались в приглушённый, но навязчивый стон – будто сам корабль медленно умирал от тысячи ран.

Я лежал в гамаке, беспомощно раскачиваясь в такт качке, и пытался заставить сомкнуть веки. Но усталость – это одно, а сон – совсем другое. Моё тело было ватным и разбитым после ночной вахты, однако мысли, словно испуганные птицы, метались в голове, не находя покоя. Я ворочался с боку на бок, и гамак отчаянно скрипел, вторя стонам корабля.

Вдруг из коридора, ведущего в трюм, донёсся звук – не скрип, а тяжёлые, мерные шаги, которые заглушали даже грохот. Я инстинктивно прикрыл глаза, притворяясь спящим. Шаги приблизились, остановились прямо рядом со мной, и я почувствовал, как гамак подался под чьим-то весом. Прежде чем я успел сообразить что-либо, чья-то мощная ладонь грубо ткнула меня в бок.

Я вздрогнул так, что чуть не вывалился на груду ящиков под собой, судорожно ухватившись за верёвки. Воздух огласил негромкий, но гулкий смех. Передо мной, перекрывая скудный свет, стояла исполинская фигура Роберта.

Охотник был похож на гору, сошедшую с утёса. Его плечи, закутанные в огромную медвежью шубу, казалось, могли бы подпереть низкие потолки трюма. Густая, тёмная борода скрывала половину лица, а такие же тёмные волосы спадали на плечи спутанными волнами. Он выглядел дикарём, забредшим с далёких снежных вершин, но в его глазах, тёмных и внимательных, светилась странная, почти отеческая доброта.

– Что ты тут ворочаешься, как червь на крючке? – пробасил Роберт, его смех стих, но в уголках глаз играли весёлые морщинки. – Тебя аж из коридора слышно.

– Уснуть не могу, – пробурчал я, чувствуя, как кровь бросается мне в щёки.

– День только начался, а тебя уже в сон клонит? – ухмыльнулся он.

– Всю ночь за штурвалом простоял, – огрызнулся я. – Посмотрел бы я на тебя после такой вахты.

– И о чём же ты там думал всю ночь? – поинтересовался Роберт, скрестив на груди мощные руки.

– О том, что капитан приказал плыть без остановок. Мы и так уже потеряли уйму времени, пока ветер спал. Если ещё столько же простоим, в Лондон нам можно будет и не собираться.

– Ты всё преувеличиваешь, – Роберт махнул рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи. – У вас ведь есть я. Вот высадимся на остров, наловлю вам дичи – и все сыты, и довольны.

Я с раздражением плюхнулся обратно в гамак, закрыв глаза. Его беспечность действовала на нервы.

– Какая ещё дичь на ледяном острове?

– Тюлени, волки, медведи… – его голос приобрёл задумчивые, почти сказочные нотки. – Арктика – не мёртвая земля. Тут своя жизнь кипит, просто спрятана ото всех.

– Медведи? – я приоткрыл один глаз, и моё воображение тут же услужливо нарисовало чудовищного зверя из страшных сказок.

– Белые, – подтвердил Роберт, облокачиваясь о балку. Его фигура стала ещё массивнее. – Сам ни разу не встречал, но старики рассказывают – свирепые, как демоны, и размером чуть ли не с каюту.

Я снова захлопнул глаз, но теперь передо мной стоял этот образ – огромный, белый и безжалостный. Покой был окончательно потерян. Я заворочался с новой силой, пытаясь стряхнуть с себя наваждение.

– Да брось ты, – фыркнул Роберт, и снова его палец ткнул мне в спину, на этот раз скорее дружески. – У меня за плечами не одна охота. Чего я только не повидал.

– Но не белых медведей, – парировал я, отворачиваясь к стене, чтобы скрыть подступающий страх.

Охотник что-то проворчал себе под нос, а затем сменил тактику. Его голос стал нарочито бодрым и чуть лукавым.

– Ладно, проехали. Лучше расскажи, как у тебя дела с коком. С Софией.

При звуке её имени я вздрогнул, будто меня хлестнули по голой коже. Кровь снова ударила в лицо.

– А что у нас с ней? – пролепетал я, чувствуя, как глупо это звучит.

– Мне кажется, последний глухарь на всём побережье уже знает, что она тебе нравится. И чего ты медлишь? Поговорил с ней хоть раз?

– Нет, – выдавил я, и это слово прозвучало как приговор.

– И чего же ты ждёшь? Золотого приглашения? Мы не вечно будем болтаться на этой скорлупке. Пройдёт несколько недель – и ты её больше никогда не увидишь. Так что решайся, парень, пока не поздно.

– Решаться… – я сглотнул комок в горле. – А вдруг она откажет?

– Ну и пусть откажет! – Роберт рассмеялся своей простой, ясной логикой. – Зато перестанешь мучиться. Ясность – она лучше этой вечной неизвестности.

От его слов стало и больно, и светло. Чтобы отвлечься, я перевёл стрелки, повернувшись к нему с хитрой улыбкой.

– А сам-то когда пойдёшь?

– Я? – Роберт на мгновение опешил. – А зачем мне к Софии идти?

– Не к ней, а к её сестре. К Эмилии. Я тоже не слепой, замечаю, кто тебе нравится.

Эффект был мгновенным и сокрушительным. Исполинский охотник вдруг смутился, как юнец. Он заёрзал на месте, его пальцы принялись теребить край своей шубы, а взгляд устремился куда-то в пол.

– Слушай, парень… – он начал тараторить, сбивчиво и поспешно. – Это… это уже совсем другое дело. Ты лучше о своём позаботься. Я сам разберусь, когда и с кем мне говорить.

Роберт фыркнул, развернулся с грацией медведя и скрылся в тёмном проёме коридора. Его тяжёлые, мерные шаги ещё долго отдавались в деревянных балках, словно эхо удаляющегося грома, пока окончательно не растворились в гнетущей симфонии скрипов и стонов корабля.

Я остался один. Напряжение медленно покидало тело, смягчаемое бархатной тишиной, что опустилась после ухода охотника. Я снова откинулся в гамаке, позволив векам сомкнуться. Теперь мои мысли, освобождённые, метались между двумя полюсами: призрачными белыми медведями и сияющим образом Софии. Я никогда не видел этих арктических чудовищ, и мой разум услужливо рисовал неясные, но пугающие тени – огромные, бесшумные, с горящими глазами. Но стоило им начать обретать форму, как их тут же вытесняло её лицо – отчётливое, как гравюра в книге. Светлые, шелковистые на вид волосы. Большие зелёные глаза, в которых, казалось, затаилась вся нежность этого жестокого мира. Её улыбка, редкая и потому бесценная, и голос, тихий и мелодичный, способный заглушить вой ветра. Непроизвольная улыбка тронула мои губы, и я почувствовал, как тяжёлое одеяло сна наконец начинает окутывать моё сознание, унося прочь и страхи, и трепет.

Но этой хрупкой идиллии не суждено было длиться и минуты.

Новые шаги, на этот раз быстрые, чёткие и безжалостные, врезались в моё полусознательное состояние. Я инстинктивно замер, притворяясь спящим, надеясь, что незваный гость пройдёт мимо. Увы, удача отвернулась. Шаги замерли прямо рядом со мной, и прежде чем я смог сообразить что-либо, чья-то сильная, костлявая рука грубо впилась мне в плечо, принимаясь трясти с безразличной жестокостью.

– Просыпайся, – прозвучал над самым ухом голос Альфреда. В нём не было ни доли снисхождения, только холодная, властная сталь. – У тебя есть задание.

– Задание? – пробормотал я, притворно продирая глаза и пытаясь придать голосу хрипоту только что пробудившегося. – Какое задание, сэр?

– Иди к девушкам. В лазарет. Сообщи им, что с этого дня мы переходим на уменьшенные порции. Понял?

– Уменьшенные порции? – невольно вырвалось у меня. Мысль о ещё большей скудости в желудке заставила его сжаться.

– Да, – штурман раздражённо щёлкнул языком, будто объяснял что-то несообразительному ребёнку. – Завтрак, обед, ужин. Всё станет меньше. Что здесь непонятного?

– Всё понятно, сэр, – поспешно ответил я. – А… а с чем связана такая экономия?

Его глаза, холодные и пронзительные, впились в меня, заставляя почувствовать себя ничтожно маленьким.

– Матрос, – он произнёс это устало, но с убийственной ясностью, – я сказал, тебе нужно донести это до девушек. Ты не понял приказа?

Ледяная волна страха пробежала по спине.

– Понял. Прошу прощения, сэр.

Я сорвался с гамака и быстрым шагом направился к выходу из трюма, в голове пульсировала лишь одна мысль: скорее, скорее выполнить приказ и исчезнуть. Я уже почти скрылся в тени коридора, когда его голос, острый как лезвие, настиг меня в спину.

– Хотя… стой.

Я замер, как вкопанный.

– Добавь, – продолжил Альфред, и в его тоне появились странные, ядовитые нотки, – скажи им, что во всём виноват капитан. Он сам признался, что это из-за его решений мы все теперь страдаем. Донеси это. А теперь иди.

Я лишь молча, испуганно кивнул и почти побежал вперёд, в лабиринт тёмных проходов, судорожно пытаясь вспомнить дорогу к лазарету. В ушах звенело, а внутри всё сжималось от неприятного, липкого чувства. Мне не хотелось злить Альфреда. Мы никогда открыто не спорили, но в нём было нечто, что заставляло инстинктивно вытягиваться по струнке и подавлять любые вопросы. Что-то холодное, скользкое и опасное, чего я не мог понять, но что пугало меня куда больше любых сказочных белых медведей.

Эмилия

Тишину в лазарете нарушало лишь ровное бульканье зелья и тихие, прерывисты вздохи Софии. Я наблюдала, как пар от кружки поднимается в воздух, смешиваясь с густыми лекарственными ароматами, что висели в этом помещении. Этот воздух был нашим общим дыханьем, нашей общей тайной.

– Вот, выпей, – мой голос прозвучал ровно. Я протянула сестре глиняную кружку. – Через несколько минут боль отступит.

Её пальцы, холодные и нежные, коснулись моих, когда она взяла кружку. Она сделала маленький, осторожный глоток, и её плечи слегка расслабились. Потом она подняла на меня взгляд, и на её губах дрогнула слабая, беззащитная улыбка.

– Спасибо, – прошептала она своим тихим, мелодичным голоском, который всегда казался таким неуместным в этой суровой реальности. – Не знаю, как бы я справилась здесь без тебя.

Я села на край кровати, пружины жалобно скрипнули под моим весом. Взяла её руку в свою – такую маленькую и хрупкую в моей ладони. Я ощущала под пальцами лёгкую дрожь.

– Я никогда тебя не брошу, – мои слова были не просто утешением, а клятвой, выкованной в огне нашей общей потери. – Мы вместе вошли в эти врата ада, Софи. Вместе мы из них и выйдем.

Она улыбнулась в ответ, и её пальцы сжали мои с внезапной силой, словно она держалась за единственную соломинку в бушующем море. Сделав ещё один глоток, она посмотрела на меня, и в её глазах, обычно таких ясных, я увидела бурю.

– У меня странное предчувствие, Эмили. – Её голос стал тише, почти шёпотом. – Будто что-то не так. Не так с самого начала.

– В чём же дело? – спросила я, хотя прекрасно знала ответ.

– Мне страшно, – она выдохнула, и её признание повисло в воздухе, густое и осязаемое, как смог. – Страшно находиться на этом корабле. Страшно ступить на тот остров. Так хочется просто… повернуть назад. Вернуться домой.

Её голос дрожал, выдавая внутреннюю тревогу. Глаза метались по комнате, выхватывая из полумрака знакомые очертания склянок и книг, но не находя в них утешения. Рука в моей ладони задрожала сильнее.

– Я не оставлю тебя наедине с этими волками, – мои слова прозвучали твёрдо, я сжимала её руку, пытаясь передать ей часть своей уверенности. – Ты в безопасности, пока я рядом. И ты прекрасно знаешь, зачем мы здесь. Не забывай об этом.

– Наши родители… Они… – она не могла договорить, голос сорвался.

– Да, мы здесь из-за них, – я не позволила ей уклониться. Каждое слово было гвоздём, вбиваемым в крышку её неуверенности. – Наш отец стал жертвой этого… чудовища в обличье джентльмена. Он умер по его вине.