Игра во льдах

Питер

Я остался на палубе в полном, оглушающем одиночестве. Мои руки, почти онемевшие от холода, впились в штурвал с такой силой, что суставы побелели. Вокруг не было ничего. Ни криков чаек, ни всплесков китов, ни даже отдалённого силуэта другого судна. Только бескрайняя, серая пустота океана, сливающаяся на горизонте с таким же бескрайним и серым небом. Я был пылинкой, затерянной в ледяном безмолвии, крошечной точкой на карте безумия.

А внизу, под ногами, в обшитом деревом чреве корабля, грелась вся команда. Я представлял их – сгрудившихся у буржуйки, слышал в воображении их приглушённые голоса и смех. И это знание обжигало сильнее ледяного ветра. Оно вызывало во мне яростное, глухое негодование, которое медленно, неумолимо перерастало в чистый, неразбавленный гнев. Чувство несправедливости становилось физическим – сжатым комком в горле, горячим давлением за глазами.

После двух лет на твёрдой земле, после жизни плотника, эта морская доля казалась мне чуждой, вырванной из давно забытого детства, когда я, юнга, день за днём скреб палубу до блеска. С тех пор прошла вечность. Теперь мне доверяли стоять за штурвалом настоящего корабля, а я бы отдал всё, чтобы просто сидеть в тёмном, душном трюме и не чувствовать этого всепроникающего холода, этой всевидящей пустоты.

И тогда, словно спасательный круг, мои мысли ухватились за него. За письмо. Ту единственную вещь, что связывала меня с миром, где было тепло. С ней. Я одной рукой, не отпуская штурвала, судорожно полез во внутренний карман, под слои одежды, и извлёк заломленный, истрёпанный конверт. Пальцы плохо слушались, но я всё же развернул листок, жадно впиваясь в знакомые строки, написанные её изящным почерком.

«Дорогой Пит,

Ты оставляешь меня. Не описать словами, сколько скорби и тоски я испытываю. Будь сильным и не вздумай опускать руки. Ты сильнее, чем думаешь. Моя любовь всегда с тобой. Возвращайся поскорее. Береги себя и Чарльза.

Целую и сильно обнимаю.

Твоя Лу»

Казалось, от этих строк должно было становиться теплее. Но уже несколько дней они жгли мне душу раскалённым железом. Всё в них было идеально – её тоска, её любовь, её вера в меня. Всё, кроме одного. Кроме этой чудовищной, нелепой, вставленной как будто между прочим фразы.

«Береги себя и Чарльза».

Почему? Зачем она это написала? Она беспокоится о своём муже, но всё письмо – о моём возвращении. Это ошибка? Небрежность? Или… скрытый смысл? Тонкий, ядовитый намёк? Она же клялась, что любит только меня. Говорила, что брак с ним – пустая формальность, клетка. Лгала? А что, если я не первый, кому она шептала эти слова в тёмной комнате, пока старый муж бодрствовал на палубе? Сколько их было? Кто они? Или… или всё куда страшнее?

Этот Чарльз… Кто он на самом деле? Просто глупый, доверчивый муж, которого водят за нос? Или хитрый, расчётливый манипулятор, который всё знает? Ведь это он притащил меня в эту ледяную пустыню. Не затем ли, чтобы избавиться? Чтобы устроить «несчастный случай» вдали от глаз, а потом вернуться к ней героем? Я схожу с ума от одиночества и страха или же, наоборот, впервые за всё это время ясно вижу ужасную развязку, что готовит для меня судьба?

Ветер выл в снастях, и его голос звучал как насмешка. Но в этом хаосе страха родилась одна ясная, твёрдая мысль, единственный луч надежды в кромешной тьме. Альфред. Штурман был на моей стороне. Он видел в Чарльзе ту же угрозу, то же слабоумие. Вместе мы справимся со стариком. Мы должны справиться с ним раньше, чем он – со мной.

Томас

Коридор, ведущий к лазарету, казался в тот миг бесконечно длинным и подозрительно тёмным. Скупой свет от единственной масляной лампы, закреплённой на стене, отбрасывал на потолок и пол прыгающие, уродливые тени, которые сжимали пространство, делая его похожим на глотку какого-то гигантского зверя. Я дошёл до знакомой двери и замер, будто вкопанный. Моя рука поднялась, чтобы постучать, и зависла в воздухе – холодная, неуверенная, словно надеясь, что дверь магическим образом откроется сама, избавив меня от необходимости произносить роковые слова.

Глубокий, прерывистый вдох. И наконец, я постучал костяшками пальцев, звук получился робким, едва слышным. Не дожидаясь ответа, я толкнул дверь и переступил порог.

В лазарете, в дальнем углу, залитом тёплым, но обманчивым светом лампы, сидели на кровати София и Эмилия. Они о чём-то тихо беседовали, их голоса сливались в приглушённый шёпот, но, едва я появился, этот шёпот оборвался, будто ножом. Две пары глаз – одна зелёная и тревожная, другая холодная и пронзительная – устремились на меня. Я застыл в дверном проёме, и все заранее приготовленные слова разом вылетели из головы. В ушах зазвенела тишина, нарушаемая лишь потрескиванием буржуйки и бешеным стуком собственного сердца.

– Привет, Том, – тихо произнесла София, и на её губах расцвела та самая, мгновенно сражающая меня наповал, улыбка.

Этого было достаточно. Её взгляд, полный доброты и чего-то ещё, чего я не смел определить, подкосил меня. Ноги стали ватными, дыхание перехватило, в груди что-то ёкнуло и замерло, а затем забилось с удвоенной силой. Я инстинктивно опёрся плечом о косяк двери, пытаясь придать своему телу хоть какую-то устойчивость и видимость естественности. Но не мог оторвать взгляд от неё, от Софии, которая смотрела на меня с лёгким недоумением и ожиданием.

– Том, – снова позвала она, и её голос прозвучал как колокольчик в гробовой тишине лазарета, – что-то случилось?

Я почувствовал, как по спине пробежали ледяные мурашки. Сердце колотилось где-то в горле, мешая дышать. Эта физическая паника только нарастала, сковывая гортань. Я перевёл взгляд на Эмилию в тщетной надежде найти у неё меньшее понимание, но её стальной взгляд был не лучше – он буравил меня насквозь, требуя ответа.

– Том? – на этот раз произнесла Эмилия, и в её голосе прозвучала не терпящая возражений нотка.

– Я… – хриплый, сдавленный звук наконец вырвался из моей груди. – Капитан приказал… Экономить…

Я замолчал, молясь всем богам, чтобы этого было достаточно. Чтобы они всё поняли, и мне не пришлось бы снова формулировать эту ужасную мысль.

– Экономить? – переспросила София, наклонив голову. Она развернулась ко мне всем телом, и моё сердце совершило новый кульбит. – О чём ты говоришь?

Пришлось сделать ещё один глубокий, дрожащий вдох. Воздух пах травами и её близостью.

– Капитан приказал уменьшить порции. Для всей команды. Теперь… теперь будет меньше еды.

– Меньше еды? – Эмилия подняла бровь, её голос прозвучал резко и недоверчиво.

– Да, – выдавил я, чувствуя, как горит лицо. – Плавание затянулось… Припасов не хватает. Нужно урезать рацион.

Сёстры молча переглянулись. В этом молчании, в этом быстром взгляде, которым они обменялись, был целый мир намёков и мыслей, недоступных мне.

– Кто тебе это передал? – спросила Эмилия, склонив голову набок, как учёный, рассматривающий редкий экземпляр.

– Штурман. А ему… приказал капитан.

И тогда София поднялась с кровати. Каждый её шаг отдавался в моём организме электрическим разрядом. Она подошла ко мне, и пространство вокруг наполнилось её ароматом – лёгким, цветочным, так не сочетающимся с лекарственной атмосферой лазарета. Она снова улыбнулась мне, и на этот раз её улыбка была такой тёплой и нежной, что моё сердце не просто затрепетало – оно, казалось, остановилось, замерло в восхищении.

– Хорошо, Том, – её голос был медленным, спокойным, ласковым бархатом, окутывающим мою панику. – Спасибо, что предупредил нас. Теперь можешь идти.

Дверь лазарета закрылась за мной с тихим, но окончательным щелчком. Я прислонился спиной к прохладной деревянной стене коридора, пытаясь перевести дух. В ушах всё ещё звенело, а сердце отчаянно колотилось, словно пытаясь вырваться из груди. Воздух, которым я дышал, казался густым и обжигающим после удушающей атмосферы лазарета. Я сделал несколько неуверенных шагов вперёд, не разбирая дороги, движимый лишь слепым желанием скрыться.

Внезапно чья-то рука легла мне на плечо. Её прикосновение было не грубым, но невероятно тяжёлым, властным, словно на меня опустилась незримая гиря. Я обернулся и встретился взглядом с Стивеном. Он стоял под одинокой лампой, висящей на стене; свет падал на него сверху, освещая левую половину его худощавого, бледного лица и оставляя правую в зловещей тени. Аккуратно подстриженная борода, тёмные волосы с проседью на висках, маленькие очки и чуть крючковатый нос – всё это делало его похожим на учёного из старинной гравюры. Но главным были его глаза – холодные, пронзительные, изучающие. Мне показалось, что он видит не меня, а мой скелет, мои нервы, все те глупые, суетливые мысли, что метались в моей голове.

– Случайно подслушал ваш милый разговор, – произнёс он, и в его голосе звучала плохо скрываемая ирония. – Какая досадная неприятность… Урезанные пайки. Будто до этого мы пировали за царским столом.

Он тихо усмехнулся, и его улыбка была тонкой, как лезвие бритвы, и столь же опасной. Я не нашёл, что ответить, чувствуя, как под его взглядом во рту пересыхает.

– Но куда интереснее было наблюдать за твоим диалогом с сёстрами, – продолжил Стивен, не отводя от меня глаз. – Должно быть, невероятно страшно – разговаривать с теми, чьего мнения ты так истово боишься?

– Я не боюсь их, – выпалил я, и мои слова прозвучали настолько неубедительно, что от них стало ещё жутче.

– О, нет? – он приподнял бровь. – Ты боишься им не понравиться. В особенности Софии, не так ли? Милая девушка, всегда подле сестры. А тебе так хочется остаться с ней наедине, сказать что-то важное. Но ты парализован страхом. Страхом быть отвергнутым, осмеянным, непонятым.

Я мог только молчать, чувствуя, как его слова, точные и безжалостные, разоблачают меня до самого нутра. Он видел всё.

– Но будь осторожен, – его голос внезапно стал тише, но от этого лишь весомее. Он выпрямился во весь свой невысокий рост, а затем снова наклонился ко мне, и его лицо оказалось так близко, что я увидел своё испуганное отражение в стёклах его очков. – На острове всё будет куда серьёзнее. Стресс, изоляция, борьба за ресурсы. Прекрасные условия для моего… эксперимента. Надеюсь, ты сделаешь правильные выводы из всего этого, Томас.

По моей спине пробежали ледяные мурашки. Его дыхание было холодным, как сквозняк из забытого склепа. Стивен снова улыбнулся – коротко, беззвучно, подмигнул с преувеличенной театральностью и, развернувшись, бесшумно зашагал прочь.

Я обернулся, но в длинном, тёмном коридоре уже никого не было. Не было слышно даже эха его шагов. Он растворился в полумраке, словно призрак, оставив после себя лишь леденящее чувство необъяснимой тревоги. Его слова висели в воздухе, как ядовитый туман: «эксперимент», «правильные выводы». Я ещё несколько минут стоял на месте, пытаясь осмыслить услышанное, но в голове была лишь пустота и нарастающий страх. В конце концов, я побрёл в сторону трюма, к своему гамаку, с одной лишь мыслью: закрыть глаза и забыться, хотя бы ненадолго сбежать от этого кошмара наяву.

София

Воздух в камбузе был густым и обжигающим, как дыхание спящего дракона. Пар от большого котла с овсянкой висел тяжёлой влажной пеленой, оседая на стенах и коже липкой плёнкой. Дышать было нечем – только этот едкий, жирный запах похлёбки, смешанный с кислым запахом пота от тел, плотно заполнивших крошечное пространство. Мою маленькую, раскалённую консервную банку и голодный экипаж разделяла лишь хлипкая деревянная дверь – ненадёжная формальность, бумажный щит против надвигающегося шторма.

Когда обед, если это можно было так назвать, был готов, я открыла дверь. Не толпа – поток, тёмный и неумолимый, ринулся внутрь, вливаясь в тесное помещение. Их разгорячённые тела наезжали друг на друга, давили на стены, на меня. Камбуз, и без того крошечный, сжался до размеров камеры пыток.

Первым протиснулся Альфред. Я молча протянула ему тарелку с жалкой горсткой сухарей и мутной овсяной жижей. Штурман скользнул взглядом по полупустой тарелке, а затем медленно, оценивающе поднял глаза на меня. В его взгляде не было ни гнева, ни удивления – лишь холодное ожидание, будто он ждал, что я начну оправдываться, унижаться.

– Приказ капитана, – выдавила я, заставляя свой голос звучать твёрдо, и не отвела взгляда.

Он лишь кивнул, коротко и почти покорно, и растворился в толпе, пропуская вперёд Питера. Я протянула ему такую же крошечную порцию. Питер посмотрел на тарелку, потом на меня. Его глаза, и без того полные вечной злобы, сузились.

– И это всё? – его голос прозвучал громко, режущим стеклом по напряжённой тишине. – Это, по-твоему, еда?

– Лучше так, чем вообще остаться без обеда, – ответила я, чувствуя, как подкатывает тошнота. – Бери, что дают. Это приказ капитана.

– Здесь капитана нет, – прошипел он, делая шаг вперёд. Тарелка в его руке уткнулась ему в живот. Запах его немытого тела, смешанный с морской солью, ударил мне в нос.

– Мы все питаемся одинаково, – продолжила я, но в голосе уже проскользнула дрожь.

– Разве одинаково? – он ехидно усмехнулся, оборачиваясь к притихшей очереди за его спиной. – Вы что, думаете, наш добрый капитан в своей каюте жуёт эти крошки? Уверен, у него припрятано что-то повкуснее!

– Успокойся, – сказала я, уже отчётливо видя, к чему ведёт эта игра. – Просто возьми свою еду и дай пройти другим.

– К чему такая спешка, кок? – его улыбка стала шире, оскалом. – Мы же ещё не разобрались.

– Мы закончили.

– Мы закончим, когда я этого захочу! – его голос сорвался на крик. – А сейчас я требую нормальную порцию! Ну? Где она?

– Больше нет! Или ты хочешь, чтобы кто-то остался голодным из-за тебя?

– Да! Например, ты!

Он снова пошёл на меня, заставляя отступать. Спиной я упёрлась в раскалённую стенку печи. Боль пронзила кожу сквозь тонкую ткань платья. Я метнула взгляд за его спину, ища поддержки, помощи, хоть какого-то сочувствия. Первым в очереди стоял Стивен. Он наблюдал за происходящим с холодным, клиническим интересом учёного, рассматривающего дерущихся насекомых под лупой. На его лице не было ни капли беспокойства – лишь любопытство. Остальные, те, что толпились в коридоре, не видели ничего, но и не пытались пробиться внутрь.

– Мне нужна еда, – прорычал Питер, и его дыхание обожгло мне лицо. – Дай мне её.

Он развернулся к котлу, его рука потянулась к поварёшке. И тут во мне что-то сорвалось. Не страх – нет. Это была яростная, отчаянная волна гнева. Гнева на него, на Чарльза, на этот проклятый корабль. Я ринулась вперёд и встала между ним и котлом, раскинув руки, как птица, защищающая гнездо.

– Я сказала, все получат столько, сколько положено! – мой крик прозвучал хрипло и неистово, заглушая гул в ушах.

В этот миг в камбуз ворвалась Эмилия. Она с силой оттолкнула Стивена, и тот, не ожидая, шлёпнулся спиной о стену, но на его лице лишь мелькнуло мимолётное раздражение, тут же сменившееся новым витком интереса. Сестра встала рядом со мной, её тело стало живым щитом.

– Что здесь происходит? – её голос был низким и опасным, а глаза метали молнии. – Руки прочь от моей сестры!

– Твоя сестра ещё пожалеет, – прошипел Питер, но его уверенность пошатнулась. – Вы все пожалеете.

И тут дверной проём снова заполнился. На этот раз это был Роберт. Его исполинская фигура заслонила скудный свет, отбросив на Питера огромную тень. Он без лишних слов подошёл к Эмилии, встав между ней и матросом. Одного его молчаливого присутствия, этой грубой, первобытной силы хватило, чтобы напряжение в воздухе лопнуло.

– Уходи, Пит, – произнёс охотник. Его голос был спокоен, но в нём слышался лёгкий рык, исходящий из самой глубины груди. – Прямо сейчас.

Питер с ненавистью посмотрел на него снизу вверх, потом перевёл взгляд на меня. В его глазах горел огонь чистой, ничем не разбавленной ярости. Я знала – не будь здесь свидетелей, он бы разорвал меня на части. А где же был капитан? Где был тот, чей приказ я выполняла, пока его команда готова была растерзать друг друга из-за ложки овсянки?

Питер в последний раз окинул всех нас убийственным взглядом и, оттолкнув одного из матросов, вылетел из камбуза, оставив свою нетронутую порцию.

В камбузе воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием и шипением котла. Роберт обернулся к нам, и его суровое лицо смягчилось. Эмилия тут же обхватила меня руками, прижала к себе.

– Я же обещала, что не брошу, – прошептала она мне в волосы. – Всё кончилось. Ты в безопасности.

Я прижалась к ней, зажмурившись, и по моей щеке покатилась горячая, солёная слеза. Всё моё тело дрожало – от страха, от гнева, от унижения. Мне хотелось кричать, бежать, исчезнуть. Но я лишь крепче вцепилась в сестру. Она была единственным якорем в этом бушующем море безумия. Единственным человеком, с которым я могла чувствовать себя хоть сколько-то в безопасности.

Альфред

Я постучал в дверь капитанской каюты и, не дожидаясь ответа, вошёл внутрь. Та же унылая картина: Чарльз сидел за своим столом, склонившись над пёстрой, но бесполезной картой. При моём появлении он поднял голову, и на его лице застыло вопросительное, почти растерянное выражение. Идеальная маска озабоченного лидера. Я чуть не рассмеялся.

– Сэр, я пришёл доложить о неприятном инциденте, – начал я, принимая озабоченный вид. – На камбузе произошла стычка между Питером и коком, мисс Браун. Дело едва не дошло до драки.

– В чём причина? – его голос выдавал усталое напряжение. Какой прекрасный, предсказуемый вопрос.

– Причина, сэр, в вашем приказе об экономии. Команда восприняла его с пониманием, конечно, но общее недовольство нарастает. Питер же оказался менее сдержанным, чем остальные, и решил выразить протест наиболее… энергичным способом.

– Вся команда недовольна? – в его глазах мелькнула тревога. Сладкая, живительная тревога. – Но они же понимают, почему это необходимо?

– Сэр, я лично пытался убедить их, что их капитан действует в интересах всех, – сказал я, вкладывая в голос ноты почтительного сожаления. – Я уверял их, что виной всём – коварные ветра и штили, а не чьи-то решения. Увы, логика редко побеждает голод. Недовольство зреет, и Питер стал его голосом. Ещё немного – и бунта не избежать. На сей раз мне удалось остудить пыл команды и усмирить зачинщика. Я призвал их к благоразумию.

– Усмирить? – он удивлённо поднял брови. О, наивный старик. Он всё ещё верит, что словами можно унять бурю, которую я же и раздул.

– Да, сэр. Не будь меня там, последствия могли бы быть плачевными. Питер загнал бедную девушку в угол, угрожал. Мне пришлось вмешаться физически.

– Я перед тобой в долгу, – он протянул руку, и я с отвращением почувствовал сухую, холодную кожу его ладони. Его рукопожатие было слабым, как и всё его существо. – Ты действовал решительно.

– На меня всегда можно положиться, сэр, – ответил я с лёгким наклоном головы. Вот именно, старик. Положиться, как на удава, пригретого на груди.

Капитан… Какое громкое звание для такой пустой оболочки. Я дергаю его за ниточки, а он и не подозревает, что уже танцует под мою дудку.

– Но что нам делать теперь? – его вопрос прозвучал почти жалобно. – Команда на взводе. Повторение инцидента может привести к чему-то более серьёзному.

– Я рекомендую жёсткие меры, сэр, – произнёс я, подбирая слова с хирургической точностью. – Публичное наказание бунтовщиков. Подадим пример. Я могу взять это на себя.

– Наказание… – он замер, и его взгляд ушёл в пустоту, будто он вглядывался в призраков прошлого. На несколько секунд в каюте повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь скрипом корпуса.

– Нет, – наконец выдохнул он, и в его голосе послышалась какая-то надтреснутая решимость. – Не будем наказывать. Это только распалит их. Нужен диалог. Я должен показать, что я с ними, что я разделяю их тяготы. Устроим сегодня общий ужин. Прямо здесь, в моей каюте. Собери всю команду. Абсолютно всех. Пусть увидят, что их капитан готов идти навстречу.

– Вы уверены, сэр, что это… мудрое решение? – спросил я, едва скрывая сарказм. О, это даже лучше, чем я ожидал! Он сам роет себе могилу гостеприимством.

– Конечно, – он с наивной уверенностью кивнул и снова уткнулся в свои карты, как крот в земле. – Это верный путь.

– Как прикажете, сэр, – я поклонился. – Я передам ваше приглашение.

Чарльз лишь молча махнул рукой, уже погрузившись в изучение несуществующих маршрутов. Я вышел из каюты, и на губах моих играла тонкая улыбка. План не просто сработал – он превзошёл ожидания. Жестокое наказание могло бы сплотить их против меня. А этот жалкий ужин, эта пародия на единство? Это идеальная сцена для нового унижения, для того, чтобы окончательно похоронить его авторитет. Старик хочет мира и понимания. Что ж, я сделаю так, чтобы этот ужин стал для него последним ужином в качестве капитана.

Глава 2