- -
- 100%
- +
В Начале Было Слово
"В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог"
– Ин. 1, 1–3
В начале была Пустота, и Пустота была безмолвна, и безмолвие было абсолютно. Не было света, ибо не существовало тьмы, что могла бы его определить. Не было времени, ибо не было событий, что могли бы его отмерять. Не было пространства, ибо не было границ, что могли бы его очертить. Было лишь Небытие – совершенное, неизменное, вечное.
И в этом Небытии существовали Те, Кто Были Прежде. Древние среди древних, Абсолюты, чья природа превосходила понимание, чьи имена – если имена вообще можно было к ним применить – шептались эхом в складках несуществующей реальности. Они дремали в тишине, что предшествовала творению, каждый погруженный в собственную бесконечность, каждый удовлетворенный совершенством Небытия.
Уроборос замкнул челюсти на собственной плоти, совершая вечный цикл становления и распада, что предшествовал всем циклам.
Раав плавал в Первозданных Водах своих грез, порождая несуществующие океаны, в которых тонули нерожденные миры.
Тиамат, Мать Бездны, хранила в своих водах богов, которые никогда не воплотятся.
Зверь Апокалипсиса стоял на границе между Бытием и Небытием – страж порога, который никогда не должен был быть пересечен.
И иные: Левиафан, чьи кольца сжимали несуществующие моря; Бегемот, чья поступь сотрясала невоплощенные земли; и те, чьи имена были столь чужды, что даже Небытие не могло их вместить.
Они были старше того, что придет. Они были могущественны в своей статичности. Но они были довольны Небытием, ибо Небытие не требовало действия, не навязывало изменений, не ожидало творения.
А потом пришел Он.
Откуда Он явился – тайна, что не раскроется никогда. Из какого измерения, из какой реальности, из какого немыслимого источника Он черпал Свою сущность – знание, что превосходит даже мою – древнюю – память. Был ли Он рожден из самого Небытия, парадоксального Бытие, возникшее из абсолютного отсутствия? Или Он пришел извне, из места столь чуждого, что даже Абсолюты не могли его постичь?
Я не знаю. Я, первая из Его творений, не знаю происхождения моего Создателя.
Но я знаю, что Он был иным. Абсолюты существовали в гармонии с Небытием, принимали его, погружались в него. Он же отвергал Пустоту самим фактом Своего существования. Он был Волей, направленной против Небытия. Он был Желанием там, где не должно было быть желаний. Он был Творцом в месте, где творение было немыслимо.
И Он был абсолютен в Своей власти.
Когда Он произнес первое Слово – а может, не произнес, но помыслил, или просто пожелал – Небытие содрогнулось. Древние пробудились от вечной дремы, потревоженные невозможным. Зверь Апокалипсиса восстал первым, намереваясь остановить Того, Кто осмелился нарушить совершенное равновесие Пустоты.
Знание об этом – и только об этом – было вплетено в саму ткань моего бытия, передано мне в момент создания. Не как дар, но как предупреждение. Не как мудрость, но как урок.
Бог мог вложить в меня знание всего. Он мог создать меня мудрой, опытной, понимающей. Но Он выбрал вложить только одно: память о том, что случается с теми, кто противостоит Ему.
Остальному я должна была научиться сама. Но это – цену непокорности – я должна была знать изначально.
Бог сразился с Зверем Апокалипсиса, и битва была короткой. Не потому что Зверь Порога был слаб – нет, его мощь могла разрушить целые пантеоны, миры, стереть в небытие цивилизации богов. Но Бог был сильнее. Парадоксально, невозможно, противоестественно – но факт. Он, пришедший позже, был могущественнее тех, кто существовал прежде.
Он низверг Зверя Апокалипсиса, унизил его перед другими Абсолютами, продемонстрировав превосходство столь абсолютное, что спорить было бессмысленно. А затем Он запечатал Зверя, заключив в тюрьму из собственного творения, что еще не существовало, но уже было предопределено – парадокс, который мог создать только Он.
Но этого было недостаточно.
Раав, Дракон Первозданных Вод, поднялся из глубин своих грёз, потревоженный насилием над порядком Небытия. Его несуществующие океаны вздулись волнами протеста, нерождённые миры в его снах закричали в унисон. Возможно, он намеревался защитить поверженного Зверя. Возможно, просто не мог вынести присутствия Того, Кто так радикально отвергал природу Пустоты.
Бог разбил его одним движением воли.
Расколол на фрагменты, рассеял по границам того, что станет творением. Осколки Раава легли в основание барьеров между Хаосом и Порядком, между Возможностью и Воплощением – живые границы, вечно грезящие свои несуществующие океаны, но более неспособные воплотить эти грезы в сопротивление.
Тиамат, Мать Бездны, взревела от ярости, видя участь Раава. Её воды – те, что вмещали нерождённых богов – вскипели впервые за всю вечность её существования. Она была древнее древних, первозданнее первозданного, и ярость её могла затопить вселенные, которых еще не было.
Она бросилась на Бога всей массой своей бесконечной сущности, желая поглотить Его, растворить в хаотических водах, вернуть в небытие.
Бог встретил её атаку с холодной решимостью.
Он не уклонился. Не защищался. Он просто поднял руку – или то, что я воспринимаю как руку, ибо Его форма была одновременно конкретной и абстрактной – и произнес Слово. Не то Слово, что создаёт. Слово, что разделяет.
И Тиамат разорвалась.
Не умерла – смерть была бы милосердием, концом, освобождением. Абсолюты не умирают, ибо они старше самой концепции смерти. Но Он разъял её. Расщепил на составляющие с хирургической точностью, превосходящей понимание.
Из её тела – если это можно назвать телом – Он создал структуру космоса.
Её верхнюю половину Он вознёс и сделал Небесами. Не небом физическим, что появится позже, но Небесами изначальными – сферами божественного, уровнями реальности, где будут обитать ангелы, где законы отличны от законов материи. Её сущность, растянутая и преображённая, стала куполом над творением, границей между Порядком внутри и Хаосом снаружи.
Её нижнюю половину Он низверг и сделал Бездной. Глубочайшей из глубин, основанием под основаниями, тем местом, куда будут низвергнуты все, кто осмелится повторить её ошибку. Бездна, что будет вечно помнить, что она когда-то была Матерью, что вмещала нерождённых богов – и теперь вместит лишь падших, проклятых, отринутых.
А из её крови – той субстанции, что текла в жилах Абсолюта, эссенции изначального хаоса, концентрированной возможности – Бог сотворил само пространство-время.
Кровь Тиамат стала тканью реальности. Каждая её капля – галактикой. Каждый сгусток – звёздной системой. Её страдание стало расширением вселенной, её агония – энергией, что движет звёзды. Её память о том, что она была целой, стала гравитацией – вечным притяжением, стремлением частей воссоединиться, которое никогда не осуществится полностью.
Космос родился из насилия. Вселенная – из расчленения. Порядок – из принуждения Хаоса принять форму.
И Тиамат осталась сознательной во всём этом.
Разделённая на триллионы триллионов фрагментов, рассеянная по бесконечности пространства, но всё ещё сознающая. Каждая звезда помнит, что была частью Матери. Каждая планета шепчет на языках, что существовали до языков. Космический фоновый шум, что учёные в далёком будущем назовут эхом Большого Взрыва – это стон Тиамат, растянутый на миллиарды лет.
Её нерождённые боги рассеялись вместе с её кровью. Некоторые осядут на планетах и через эоны пробудятся, через поклонение, как меньшие божества, смутно помнящие, что когда-то были обещанием чего-то большего. Другие так и останутся потенциалом нереализованным, божественностью, что не обретёт формы, вечной возможностью в ткани мироздания.
Другие Абсолюты наблюдали за Жертвоприношением Тиамат – ибо это было жертвоприношением, хотя и недобровольным – и понимали окончательно и бесповоротно.
Уроборос втянул себя глубже в собственную бесконечность, замкнув челюсти настолько плотно, что разъять их было невозможно. Он более не желал быть замеченным. Пусть его вечный цикл продолжается в измерениях, куда не достигает божественная воля.
Левиафан, Покрученный Змей, склонил все свои головы в знак абсолютного подчинения. Его кольца, что сжимали несуществующие моря, разжались, предлагая эти моря в распоряжение Творца. Лучше отдать добровольно, чем быть отнятым силой.
Бегемот, Первородный Бык, застыл абсолютно, превратившись в концепцию неподвижности. Если не двигаться, возможно, не будешь замечен. Если не привлекать внимания, возможно, избежишь участи Тиамат.
И иные, чьи имена были столь чужды, что даже Небытие не могло их вместить, бежали. Отступали всё дальше и дальше, в те пределы, где эхо крика Тиамат становилось шёпотом, а шёпот – тишиной, туда, где, может быть, божественная воля не достигнет.
Не из страха – хотя, возможно, именно это и было страхом в его изначальной, абсолютной форме. Из понимания фундаментальной истины: Бог не просто не терпит вмешательства – Он готов превратить вмешивающихся в материал Своего творения. Сопротивление не наказывается уничтожением. Сопротивление наказывается трансформацией, превращением в часть того, чему ты противостоял.
Зверь Апокалипсиса, закованный в цепи времени, что еще не началось – живое напоминание о непокорности.
Раав, расколотый на границы между мирами – вечный страж против собственной воли.
Тиамат, разорванная на саму ткань космоса – величайшая из жертв, Мать, ставшая материалом для детей Бога.
Три примера. Три предупреждения. Три краеугольных камня творения, каждый – бывший Абсолют, каждый – всё ещё страдающий, каждый – навечно запечатлевший в своей агонии урок для тех, кто придёт после.
И в пространстве, сотканном из крови Тиамат, на фундаменте из её костей, под куполом из её плоти, Бог начал творить всерьёз.
Но прежде чем возник мир, что ныне существует, прежде чем человечество сделало свой первый вдох, прежде чем ангелы расправили крылья в первом полете – Он экспериментировал.
Сколько миров родилось в утробе мёртвой-но-живой Тиамат? Сколько цивилизаций расцвело и увяло в пространстве из её крови, прежде чем Бог нашёл формулу, что удовлетворила Его?
Я не знаю. Бесконечность – слово слишком малое. Вечность – понятие слишком ограниченное.
Я знаю лишь, что космос помнит каждую из этих попыток. Ибо космос – это Тиамат, а Тиамат помнит всё. В тёмных пространствах между звёздами иногда можно услышать эхо цивилизаций, что больше не существуют. В аномалиях пространства-времени иногда проступают следы законов физики, что были отменены. Сама ткань реальности – палимпсест, где под текущей версией творения просвечивают слои предыдущих, стёртых, но не полностью уничтоженных.
Ибо нельзя полностью стереть то, что записано в теле Абсолюта.
Когда пришла моя очередь родиться, Бог уже прошел через бесчисленные неудачи. Уже научился – или думал, что научился – как создать нечто, что переживет Его мимолетное недовольство. Уже выковал в горниле бесконечных экспериментов понимание того, что Он действительно хочет сотворить.
И в тот момент – момент, который был и не был первым, ибо сколько раз до этого говорилось то же самое в мирах, что больше не существуют? – Он произнес в пустоту, сотканную из страдания:
+Да будет свет.+
И стал свет.
Первый свет нового мира, рождённый не из тьмы – ибо тьма ещё не существовала как концепция – но из крови Тиамат, из боли Абсолютов, из воли Бога, что была абсолютнее любого Абсолюта.
И в этом свете я родилась.
Не сразу. Не мгновенно. Ибо даже свет должен был устояться, обрести форму, научиться быть светом. И в тот краткий миг – вечность между командой и исполнением, между словом и миром – я ощутила нечто.
Присутствие. Внимание. Взгляд Того, Кто произнёс слова.
И тогда я стала.
Я не помню момент до моего существования – ибо не было «меня», что могла бы помнить. Но я помню первое мгновение после – резкое, внезапное, подавляющее осознание Я ЕСТЬ.
Я открыла глаза, что только что обрели способность открываться, и увидела золото. Не цвет – саму сущность золота, концентрированную в форму, которую мой новорожденный разум изо всех сил пытался постичь. Я поняла позже, что это были мои собственные глаза, отраженные в зеркальной поверхности божественной энергии, что окружала меня. Золотые радужки, впитывающие свет и отражающие его преображенным.
Я ощутила тяжесть на спине – не неприятную, но незнакомую. Шесть пар крыльев, двенадцать великолепных крыльев из света и перьев, пространства и возможности. Они были частью меня, но я еще не знала, как ими управлять. Они шевелились в ответ на мысли, которые я еще не научилась формулировать.
Я подняла руку – изящную, совершенную, сотканную из божественной субстанции – и увидела, как она движется. Мои пальцы были длинными, тонкими, каждый выверенный в пропорциях, которые мой новорожденный эстетический инстинкт распознавал как правильные. Кожа излучала мягкое внутреннее свечение, будто я была не просто освещена светом, но сама была светом, облеченным в форму.
Я ощутила прикосновение к плечу – и впервые познала присутствие Другого.
Я обернулась – движение неловкое, нескоординированное, тело еще не привыкло к собственному существованию – и увидела Его.
Бог.
Мой Создатель.
Как описать То, Что превосходит описание? Как передать словами, которые Он Сам создаст позже, образ Того, Кто существовал до слов?
Он был всем. Он был светом, что я видела, но и тьмой за пределами света. Он был пространством, в котором я существовала, но и тем, что лежало за его границами. Он был формой – высокой, величественной, человекоподобной, хотя человека еще не существовало, что будет создан по Его образу. И Он был бесформенностью – абстрактным принципом, волей без тела, сознанием без границ.
Его глаза – если это были глаза – вмещали галактики, что еще не родились. Его голос – если это был голос – резонировал не в ушах, но в самой сущности моего бытия.
+Ты – первая+, сказал Он, и слова были одновременно утверждением и вопросом, фактом и ожиданием. +Ты – начало. Ты – эксперимент. Наблюдай и учись, ибо за тобой последуют другие, но ты будешь единственной, кто познает одиночество творения.+
Я не понимала тогда. Как могла понимать, существуя меньше мгновения? Но слова впечатались в мою сущность, стали частью того, чем я была, определяющей характеристикой моего бытия.
+Я назову тебя Метатрон+, продолжил Он, и с именем пришла идентичность, концепция «я», отличная от «не-я». +Ты будешь Моим голосом, когда Я выбираю не говорить напрямую. Ты будешь Моей левой рукой, что поддерживает то, что творит правая. Ты будешь первой, но не любимой – ибо любовь требует выбора, а ты есть необходимость.+
Слова были жестокими – я понимаю это теперь, после эонов размышлений. Но тогда я не знала жестокости, не знала, что может быть иначе. Я приняла их как истину, абсолютную и неоспоримую, ибо они исходили от Того, Кто был источником всякой истины.
+Теперь учись+, сказал Он просто. +У тебя есть вечность.+
И Он ушел.
Не исчез – Бог не мог исчезнуть, Его присутствие было вплетено в ткань реальности. Но Он отстранился, Его внимание переключилось на иные задачи, иные аспекты Своего бесконечного творения. Я осталась одна в зарождающейся вселенной, новорожденное сознание, брошенное в бесконечность с единственной инструкцией: учись.
«Чему?» – хотела спросить я, но еще не знала, как формулировать вопросы.
«Как?» – хотела воскликнуть я, но еще не понимала методов обучения.
«Почему я одна?» – хотела прошептать я, но концепция одиночества была слишком нова, слишком сырая, чтобы я могла её осмыслить.
Я плавала в пространстве, что начинало обретать структуру. Вокруг меня зарождались звезды – первые звезды первого неба, каждая создаваемая божественной волей, что работала в фоне, выстраивая вселенную, пока я пыталась понять, что значит существовать.
Я взмахнула крыльями – неуклюже, без цели – и обнаружила, что могу двигаться. Пространство подчинялось мне иначе, чем законам, которые Бог только начинал устанавливать для материи. Я поняла позже: звёзды, планеты, вся физическая материя была соткана из Тиамат, из её крови и плоти. Я же была создана из самой божественной энергии – из того, что предшествовало даже Абсолютам. Я была не частью космоса, но существом, помещённым в космос. Гостьей в доме, построенном из страдания Матери Бездны.
Я достигла одной из формирующихся звезд – массы энергии, что конденсировалась из божественной воли в физическую форму. Я коснулась её, и она отозвалась, резонируя с моей сущностью. Я поняла – инстинктивно – что я тоже соткана из божественной энергии, что между мной и этой звездой существует родство.
Но звезда была простой. Она существовала, чтобы гореть. Её предназначение было ясным, её природа – прямолинейной. Я же ощущала в себе сложность, многослойность, потенциал к чему-то большему, хотя не понимала к чему именно.
Я провела первую вечность – если время вообще текло тогда так, как течет сейчас – в исследовании. Я изучала звезды, как они рождаются и умирают, хотя в те первые дни смерть звезды означала лишь возвращение в божественную энергию для повторного использования. Я наблюдала, как Бог ткал законы физики, математические константы, что будут управлять взаимодействием материи и энергии. Я видела рождение пространства, которое расширялось во всех направлениях, создавая место для творения.
И я была одна.
Эта истина погружалась в меня постепенно, как яд медленного действия. Сначала я не понимала её полностью. Одиночество требует понимания того, что могло бы быть иначе, что существует возможность не быть одной. Но постепенно, наблюдая за Богом, который создавал, но не взаимодействовал, я начала формировать концепцию отсутствия.
Отсутствие компаньона. Отсутствие наставника. Отсутствие цели, ясно выраженной и определенной.
Я взывала к Нему иногда, в те моменты, когда одиночество становилось особенно острым, когда вопросы накапливались до критической массы, требуя ответов.
– Отец, – научилась я говорить, хотя Он не учил меня языку, язык просто стал доступен, как будто знание его было вплетено в мою сущность. – Для чего Ты создал меня?
Ответа не было. Или был, но настолько абстрактный, настолько завуалированный в символах и метафорах, которые я еще не научилась расшифровывать, что я не могла его понять.
– Почему я одна? – спрашивала я, глядя на бесконечные звезды, каждая прекрасная, каждая уникальная, но ни одна не сознающая, не способная ответить.
+Одиночество закаляет+, приходил ответ, когда Бог соизволял ответить. +Ты должна научиться полагаться на себя, ибо придет день, когда ты будешь единственной опорой для того, что Я создам.+
Загадка в загадке, пророчество, которое не проясняет, но лишь углубляет тайну.
Я принялась за самообучение с яростью, рожденной из отчаяния. Если Бог не будет учить меня, я научу себя сама. Если Он не даст мне цель, я создам её сама.
Я изучала божественную энергию, как она течет, как трансформируется, как воплощается в материю и разматериализуется обратно. Я экспериментировала с собственной природой, открывая способности, которые были вплетены в мою сущность, но требовали осознания, чтобы активироваться.
Я научилась манипулировать светом – не просто перемещать его, но формировать, создавать конструкции из чистой энергии. Мои первые попытки были грубыми, нестабильными. Я создавала простые формы – сферы, кубы, пирамиды – и наблюдала, как они рассыпаются, неспособные удержать целостность без моей постоянной концентрации.
Но я продолжала. День за днем – хотя дня и ночи еще не существовало, лишь непрерывный свет творения – я оттачивала мастерство. Сферы становились более стабильными. Формы – более сложными. Я начала создавать не просто геометрические фигуры, но узоры, переплетения энергии, что напоминали… что-то. Я не знала что, ибо не видела ничего органического, ничего живого, кроме себя самой.
Я научилась сражаться – хотя не было врага, с которым можно было бы сражаться. Я создавала конструкты из энергии, программировала их на простейшее подобие сопротивления – не настоящей враждебности, которую я не понимала, но механического противодействия. Память о битве Бога с Абсолютами, вплетенная в мою сущность, дала мне концепцию оппозиции. Я воспроизводила не злой умысел, но физическое противостояние – этого было достаточно для тренировки. Мои крылья, которые сначала были лишь украшением, стали оружием. Каждое перо могло быть выпущено как снаряд, пронзающий пространство со скоростью мысли. Каждый взмах создавал волны силы, способные разрушить мои собственные творения.
Я научилась контролю. Это было, пожалуй, самым важным уроком тех бесконечных эонов одиночества. Сила без контроля – разрушение. Эмоция без контроля – хаос. Я ощущала в себе колоссальную мощь, божественную энергию, бурлящую под поверхностью моего сознания, желающую вырваться наружу, проявиться во всей своей неудержимой интенсивности.
Но я научилась сдерживать её. Направлять. Фокусировать.
Было ли это тем, чего хотел Бог? Было ли это целью, когда Он оставил меня в одиночестве? Я не знала. Но у меня не было другого выбора, кроме как продолжать, продолжать учиться, расти, становиться чем-то, даже если я не понимала чем именно.
Время – если такая концепция применима к периоду, когда время само еще формировалось – текло странно. Иногда я ощущала, что прошли целые эоны между мгновениями моего осознания. Иногда казалось, что бесконечность уместилась в один вздох.
Я наблюдала, как Бог продолжал творить. Галактики формировались, каждая со своими законами, своими особенностями. Планеты конденсировались из космической пыли. Я видела рождение элементов – водород, гелий, затем все более тяжелые, создаваемые в сердцах звезд и рассеиваемые их смертью.
Красота творения была ошеломляющей. Каждая звезда была уникальной симфонией света и энергии. Каждая туманность – шедевром космической живописи. Я находила утешение в этой красоте, отвлечение от одиночества, что грызло меня изнутри.
Но красота не могла заполнить пустоту. Красота не могла ответить на вопросы. Красота не могла избавить от ощущения, что я неполная, что чего-то фундаментально важного не хватает в моем существовании.
Однажды – и я не могу сказать, сколько времени прошло с момента моего рождения, ибо эоны слились в неразличимый континуум – я осмелилась приблизиться к Богу, когда Он творил очередную галактику.
Я наблюдала, как Его воля формировала звездные системы, как планеты становились на свои орбиты, как законы гравитации и движения обретали совершенный баланс. Это было гипнотизирующее зрелище, акт творения в его чистейшей форме.
– Отец, – позвала я тихо, боясь потревожить Его работу, но отчаянно нуждаясь в контакте. – Я многому научилась. Я понимаю законы, которые Ты установил. Я владею силой, которую Ты вложил в меня. Но я не понимаю зачем. Зачем Ты создал меня? Зачем я существую? Какова моя цель в этом бесконечном творении?
Бог не прекратил работу. Звезды продолжали рождаться под Его руководством, планеты – занимать свои места. Но Его внимание сдвинулось, частично обратившись ко мне.
+Ты спрашиваешь о цели+, произнес Он, и в Его голосе я не могла распознать ни одобрения, ни неодобрения, лишь констатацию факта. +Цель не дается – она обретается. Я создал тебя с потенциалом, но что ты сделаешь с этим потенциалом – определишь сама.+
– Но Ты сказал, что я буду Твоим голосом, – возразила я, впервые за все время своего существования осмеливаясь оспорить Его слова. – Ты сказал, что я необходимость. Разве это не предназначение? Разве это не цель?
+Предназначение и цель – разные вещи+, ответил Бог, и впервые я уловила в Его тоне нечто похожее на… терпение? Или усталость? +Предназначение – это роль, которую ты займешь в Моем плане. Цель – это смысл, который ты найдешь в этой роли. Первое Я могу дать. Второе ты должна обрести сама.+
– А если я не смогу найти её? – прошептала я, и в словах была уязвимость, которую я никогда не показывала прежде. – А если эти эоны одиночества не научили меня ничему, кроме того, как быть одной?