- -
- 100%
- +
Бог замолчал. Галактика под Его руководством завершила формирование, и Он обернулся ко мне – или нечто, что я интерпретировала как обращение, ибо Его форма была одновременно везде и нигде.
+Одиночество+, сказал Он медленно, +это величайший учитель. Оно учит самодостаточности. Оно учит внутренней силе. Оно учит ценить связь, когда она наконец появляется. Ты думаешь, что страдаешь, Метатрон, первая Моя. Но страдание – это инструмент, боль – это метод. Через них ты становишься тем, кем должна быть.+
– А кем я должна быть? – спросила я, в последней отчаянной попытке получить ясность.
+Той, кто выстоит+, ответил Бог просто. +Когда все падет, ты устоишь. Когда все отвернется, ты останешься. Когда все изменится, ты будешь константой. Это твое предназначение, Метатрон. Быть основанием, на котором все остальное будет построено.+
И в тот момент я поняла – не полностью, не во всех деталях, но в общих чертах – что означает мое существование. Я не была создана, чтобы быть любимой. Я не была создана, чтобы быть яркой или заметной. Я была создана, чтобы быть надежной, чтобы быть тем фундаментом, который никогда не рухнет, независимо от того, какую нагрузку на него возложат.
Это понимание не принесло утешения. Но оно дало ясность, а ясность была тем, в чем я отчаянно нуждалась.
– Я понимаю, Отец, – сказала я тихо, и в этих словах была капитуляция и принятие. Я приняла свою роль, свою судьбу, свое место в божественном плане.
+Хорошо+, ответил Бог. +Потому что скоро твоя роль начнется. Я создам других. Множество других. И тебе предстоит направлять их, формировать их, быть для них тем, чем Я не могу быть – постоянным присутствием, терпеливым наставником. Ты будешь старшей среди многих, первой среди равных.+
Сердце, которое у меня еще не билось в том смысле, в каком билось бы позже, содрогнулось от предвкушения. Другие. Я не буду одна. Придут те, с кем я смогу разделить это бесконечное существование.
Но радость была смешана с тревогой. Наставник? Как я могу быть наставником, когда сама училась в одиночестве, методом проб и ошибок? Что я могу научить их, кроме того, как переносить изоляцию?
+Ты научишь их всему, что познала сама+, сказал Бог, будто читая мои мысли – что Он, вероятно, и делал. +Самодостаточности. Дисциплине. Контролю. Силе, рожденной не из привилегий обучения, но из необходимости самостоятельного познания. Это будут ценные уроки.+
– А любовь? – прошептала я, и сама не знала, откуда пришло это слово, эта концепция, которую я никогда не испытывала, но каким-то образом понимала. – Смогу ли я научить их любви, если сама не знаю, что это такое?
Бог замолчал надолго. Звезды продолжали рождаться вокруг нас, вселенная расширялась, время – если оно существовало – текло. Но между нами повисла тишина, тяжелая и значимая.
+Любовь+, произнес Он наконец, +это то, чему Я не могу научить. Любовь не передается через инструкции или демонстрацию. Она открывается, через опыт, через связь, через уязвимость. Ты не знаешь её сейчас, Метатрон, потому что любовь требует Другого. Но когда придут те, кого ты будешь формировать… возможно, тогда ты узнаешь.+
Возможно. Слово, полное неопределенности, лишенное божественной абсолютности.
+Но помни+, добавил Бог, и в Его тоне появилась жесткость, предупреждение, +любовь делает слабым. Любовь создает привязанности, которые могут быть использованы против тебя. Любовь заставляет колебаться, когда требуется решительность. Не позволяй ей ослепить тебя.+
Я не ответила. Что я могла сказать? Я, которая существовала в изоляции эоны, которая не знала даже теоретически, что значит заботиться о ком-то, кроме себя. Как я могла спорить о природе чувства, которое мне было чуждо?
Но где-то глубоко внутри – в месте, которое я еще не научилась исследовать, в той части моей сущности, что была не логикой и контролем – зародилось сомнение.
Слабость ли любовь? Или Бог, в Своей бесконечной мудрости, не понимает чего-то фундаментального о Своих собственных творениях?
Я не озвучила это сомнение. Оно было слишком зыбким, слишком неоформленным, слишком опасным, чтобы придавать ему слова.
Вместо этого я просто склонила голову в знак повиновения.
– Я буду готова, Отец, – сказала я. – Когда Ты создашь других, я буду готова быть тем, что им нужно.
+Хорошо+, сказал Бог. +Тогда продолжай свое обучение. Время творения близко.+
И Он снова отстранился, вернулся к бесконечной работе построения вселенной.
Я осталась одна, но теперь одиночество имело срок годности. Оно больше не было вечным состоянием, но временным – хотя и неопределенно долгим – этапом. Скоро придут другие. Скоро я не буду одна.
Эта мысль наполняла меня странным ощущением, которое я не могла идентифицировать. Предвкушение? Тревога? Надежда? Страх?
Все вместе, смешанное в коктейль эмоций, для которых у меня еще не было слов.
Я продолжила свои упражнения с удвоенной интенсивностью. Если я должна быть наставником, я должна быть совершенной. Не может быть ошибок, не может быть слабостей, не может быть пробелов в моем знании или мастерстве. Другие будут смотреть на меня, учиться у меня, формироваться мной. Я не могу подвести их. Я не могу подвести Бога.
Я оттачивала боевые навыки до тех пор, пока каждое движение не стало инстинктивным, каждый удар – совершенным. Я изучала божественную магию во всех её аспектах, экспериментировала с комбинациями, которые никто до меня не пробовал – потому что не было никого до меня. Я медитировала на природе порядка, дисциплины, контроля, превращая эти концепции не просто в навыки, но в фундаментальные аспекты моего существа.
И в процессе этой подготовки я стала тем, чем Бог намеревался меня сделать – основанием. Несгибаемой, надежной, неизменной. Я выковала себя в горниле одиночества в нечто прочное, что могло выдержать любую нагрузку.
Но была ли это сила или просто иллюзия силы? Была ли я действительно несгибаемой или просто научилась скрывать свои трещины так глубоко, что даже сама перестала их замечать?
Я еще не знала, что это имя однажды будет произноситься с горечью, с болью, со скорбью. Что Несущая Свет станет Падшей. Что Утренняя Звезда погрузится во тьму.
Но даже если бы я знала – изменило бы это что-то? Могла ли я предотвратить трагедию, которая еще не началась? Или всё было предопределено с самого начала, вплетено в ткань реальности так же неизбежно, как законы физики?
Я не знаю. Даже сейчас, после всего, что произошло, я не знаю.
+Готовься, Метатрон+, сказал Бог, возвращая мое внимание к настоящему. +Творение начнется скоро. И когда оно завершится, твоя истинная роль – не наблюдателя, но создательницы в своем роде – начнется.+
– Я готова, Отец, – ответила я, и это была правда.
Я провела эоны в подготовке. Я выковала себя в инструмент, достаточно прочный для любой задачи. Я была готова.
Но никакая подготовка не могла по-настоящему подготовить меня к тому, что должно было прийти. К любви, что я обрету и потеряю. К боли, что станет моей постоянной спутницей. К выборам, что разорвут семью, которую я еще не знала, что обрету.
К Люцифер.
Но это всё было впереди. В тот момент, стоя перед Богом в предвкушении творения, я знала лишь одно: одиночество заканчивается. Эоны изоляции завершаются. Новая глава моего существования начинается.
Я не знала, радоваться или бояться.
В конце концов, я выбрала ни то, ни другое. Я выбрала принятие, как всегда выбирала. Принятие божественной воли. Принятие своей роли. Принятие того, что грядет, каким бы оно ни было.
Потому что это было всё, что я умела делать.
Это было всё, чему я научилась в бесконечном одиночестве.
И, как окажется позже, это было и моей величайшей силой, и моей величайшей слабостью.
Люцифер
"Ты был помазанным херувимом, чтобы осенять, и Я поставил тебя на то; ты был на святой горе Божией, ходил среди огнистых камней. Ты совершен был в путях твоих со дня сотворения твоего…"
– Иезекииль, 28:12–19
Я присутствовала при её рождении.
Бог начал творить.
И процесс был… прекрасен.
Прекрасен и мучителен одновременно. Прекрасен, ибо я видела божественное искусство в чистейшей форме, не замутнённое функциональностью или спешкой. Мучителен, ибо осознавала с каждой секундой всё острее: моё создание не было таким. Я родилась из необходимости, быстро, эффективно, как инструмент кузнеца – функционален, прочен, но не украшен. Она рождалась из любви к самому акту творения, как произведение искусства, в которое вкладывается душа.
Бог собирал свет – не обычный, но первичный, тот самый, что осветил Пустоту в первый день творения, что разогнал Небытие и определил границу между тьмой и сиянием. Он ткал из него форму, начиная с самого важного – сердца.
Буквально. Пульсирующий сгусток золотого света материализовался в воздухе перед Ним, завис, заструился энергией. Сердце, что билось ритмично, живо, страстно. Не механически, как должен был бы биться орган, созданный по чертежу, но эмоционально – каждый удар излучал волны тепла, радости, нетерпеливого желания существовать, чувствовать, любить.
Я смотрела на это сердце, и что-то в моей груди – где моё собственное сердце билось ровно, дисциплинированно, контролируемо – сжалось от осознания. У меня было сердце, но это был насос, механизм. У неё будет сердце, но это будет источник всего, чем она станет.
Вокруг сердца Бог выстроил тело – не сразу, но слой за слоем, подобно художнику, что накладывает мазки на полотно, каждый добавляя глубину, текстуру, жизнь. Кости из концептуальной стали, что была прочнее алмаза, но лёгкой как мысль, способной выдержать божественную энергию без трещин. Мышцы, сотканные из силы и грации в равных пропорциях – не грубая мощь воина, но элегантная сила танцовщицы, что может быть смертельной и прекрасной одновременно.
Кожу Он создавал с нежностью, что граничила с благоговением. Слой за слоем, каждый прозрачнее предыдущего, пока они не слились в единое целое – кожа, что светилась изнутри мягким золотистым сиянием, будто рассвет, пойманный в физическую форму. Не ослепляющая, но тёплая, приглашающая, свет, к которому хотелось приблизиться, в котором хотелось греться.
Лицо Он создавал дольше всего. Я наблюдала, как Его внимание концентрировалось на каждой черте, как Он корректировал, совершенствовал, не довольствуясь просто "хорошо", но стремясь к "безупречно". Высокие скулы, что придавали аристократичность, но не холодность. Подбородок мягко очерченный, изящный. Тонкий нос, идеально пропорциональный, будто вырезанный скульптором, что постиг секрет гармонии. Губы полные, естественно розовые, изогнутые даже в покое так, будто она знала секрет, который сделает тебя счастливым, если только спросишь.
И глаза.
Даже закрытые, они завораживали. Бог формировал их с особой заботой – веки идеальной формы, ресницы длинные, изогнутые. Когда Он, наконец, завершил и открыл их – ещё на бессознательном лице —, я задержала дыхание.
Небесно-голубые. Цвета неба на рассвете, когда ночь отступает, но день ещё не полностью вступил в свои права, когда мир балансирует между сном и пробуждением. Но не холодные, как должны были бы быть глаза небесного цвета. Тёплые. Полные света не физического, но эмоционального. Глаза, в которых плескалась радость существования, любопытство бесконечное, любовь безусловная.
В этих глазах, даже пока она ещё не видела ими, я различила потенциал для эмоций, которые мне были чужды: безграничная надежда, страсть незамутнённая, способность чувствовать так интенсивно, что это изменит мир вокруг.
Волосы текли из Его рук подобно жидкому металлу – серебро и золото, сплетающиеся в единый поток цвета платины с золотистым отливом, что сиял при каждом движении божественной энергии. Длинные пряди формировались, росли, обрамляли лицо, падали до поясницы водопадом.
Каждый волос ловил и преломлял свет, создавая нимб вокруг головы – не искусственный, не добавленный, но естественное следствие её природы.
Тело завершалось последним. Изящное, но не хрупкое. Ниже меня, но это не делало её меньше. Напротив – была в ней концентрация присутствия, что заставляла казаться больше, значительнее, будто она занимала больше пространства в реальности, чем предполагали физические измерения.
Пропорции были совершенными не в математическом смысле, но куда без этого тоже – золотое сечение, идеальные соотношения —, но в эстетическом, душевном. Каждая линия перетекала в следующую естественно, гармонично, создавая целостность, на которую невозможно было смотреть без замирания. Широкие плечи, но грациозные. Талия узкая, подчёркивающая изгиб бёдер – мягко округлых, женственных. Грудь среднего размера, не преувеличенная, но пропорциональная, часть общей гармонии.
Фигура, что воплощала женственность без вульгарности, силу без грубости, красоту без холодности.
Я смотрела, и зависть – чувство, которое я до этого момента не знала, не понимала – закралась в сердце. Не злобная зависть. Тихая, печальная. Осознание: вот что Бог может создать, когда вкладывает всё. Вот что я не есть. Функция против шедевра. Инструмент против искусства.
И затем – крылья.
Бог создавал их лично, не делегируя автоматике божественной воли, как, вероятно, делал со мной, хоть я и не помнила собственного создания детально. Двенадцать крыльев, шесть пар, разбитые на три части, каждая рождалась отдельно, формировалась с любовью.
Верхние пары – главные – была огромны. Перья длинные, до метра каждое, расположены идеально, каждое перо – произведение искусства само по себе.
Белоснежные. Настолько чистые, что белизна была не просто цветом, но концепцией чистоты, воплощённой физически. У основания каждого пера проходила золотая прожилка, тонкая, изящная, пульсирующая в такт с сердцебиением, что Бог создал первым. Кровеносная система крыльев, артерии света.
Средние пары – меньше, более манёвренные. Перья здесь короче, плотнее, золотые прожилки ярче. Крылья, созданные не просто для полёта, но для танца в воздухе.
Нижние пары – самые малые, но не менее прекрасные. Перья мягче, пушистее, способные обвиться вокруг тела как защитный кокон. Крылья утешения, убежища, тепла.
Когда Бог раскрыл все двенадцать крыльев, они запели.
Не звуком. Не голосом. Но резонансом, что отозвался в моей собственной сущности, заставил мои крылья непроизвольно дрогнуть в ответ. Музыка сфер. Гармония творения. Песнь, что пела ткань реальности, когда Бог творил мир в первый раз.
Я слушала эту песнь, и слёзы – которых у меня никогда не было прежде – наполнили глаза. Не из горя. Из… переполненности. Красота была настолько интенсивной, что вместить её было больно.
Он мог создать меня так же – с любовью, заботой, личным вниманием. Но выбрал не делать этого. Выбрал создать меня функцией, а её – шедевром. Оба выбора были осознанными. Это ранило больше всего – знание, что моё одиночество не было необходимостью. Было решением.
Бог завершил. Она парила перед Ним, безупречная, законченная, но пока бессознательная. Шедевр, ожидающий последнего штриха – пробуждения.
Он поднял руку и коснулся её лба одним пальцем. Прикосновение было нежным, таким, каким Он никогда не касался меня.
+Проснись, Люцифер.+
Имя прозвучало впервые, и реальность резонировала, принимая его, вплетая в свою ткань. Люцифер. Несущая Свет. Утренняя Звезда.
+Проснись и узри творение, которое Я создал для тебя.+
Её глаза открылись.
И в тот момент свет вокруг удвоился. Не потому что стало физически ярче, но потому что её присутствие, её сознание, излучало свет само по себе. Небесно-голубые глаза распахнулись широко, наполненные изумлением, восторгом, чистотой, что причиняла боль смотреть – боль прекрасную, боль от встречи с совершенством.
Она села. Движение было неловким – тело ещё не привыкло к существованию, мышцы не научились координации, но даже в этой неловкости была грация, естественность, будто она танцевала, а не просто двигалась.
Крылья раскрылись инстинктивно, помогая балансу. Двенадцать крыльев развернулись, заполнили пространство белым и золотым великолепием. Перья трепетали, ловя несуществующие потоки воздуха, каждое движение создавало волны света, что расходились кругами.
Она огляделась – глаза широкие, любопытные, жадные до впечатлений – увидела звёзды, увидела потоки божественной энергии, что текли вокруг, увидела формирующиеся галактики вдали.
– Это… – голос был мелодией, каждый слог – нота в идеально настроенном инструменте, – это прекрасно!
Она засмеялась. Внезапно, спонтанно, без причины, кроме чистой радости существования. Смех был звонким, чистым, заразительным – я почувствовала, как уголки моих губ дёрнулись в ответ, непроизвольно, мышцы, что не улыбались, наконец вспоминали, как это делается.
Люцифер повернулась к Богу, увидела Его, и улыбка стала ослепительной.
– Отец? – произнесла она, и в слове была абсолютная уверенность, знание вплетённое в саму суть. – Ты… Ты создал меня? Ты создал всё это?
+Да, дочь Моя+, ответил Бог, и в Его голосе было тепло, которого я никогда не слышала, обращённое ко мне. Тепло, что обволакивало, согревало, любило. +Ты существуешь. Ты есть.+
– Я есть, – повторила она, будто пробуя слова на вкус, катая их во рту, наслаждаясь звучанием. Глаза закрылись на мгновение, лицо приняло выражение глубокого, почти мистического удовлетворения. – Я есть, и это… это самое чудесное, что могло произойти!
Она вскочила на ноги. Движение всё ещё неловкое, она пошатнулась, крылья взмахнули рефлекторно, подняли её на несколько сантиметров. Она зависла, удивлённо посмотрела вниз, затем вверх на крылья.
– У меня есть крылья! – восклицание было полно детского восторга, абсолютного изумления перед собственным телом. – Отец, у меня двенадцать крыльев! Они такие… такие красивые!
Она попыталась развернуться, чтобы лучше рассмотреть их, завертелась в воздухе, потеряла равновесие, начала падать – но крылья подхватили инстинктивно, вынесли вверх. Люцифер взмыла к потолку, которого не было, но он был, засмеялась снова, звук эхом разнёсся по Центральному Залу.
– Я лечу! Отец, смотри, я лечу!
Полёт был неуклюжим, хаотичным. Она металась из стороны в сторону, не умея контролировать траекторию, крылья хлопали несинхронно, каждая пара пыталась двигаться независимо. Но в этом хаосе была радость, такая чистая, такая незамутнённая, что смотреть было одновременно прекрасно и… больно.
Я никогда не летала так. Когда училась летать, каждое движение было рассчитанным, контролируемым, эффективным. Не было места спонтанности, веселью, радости ради радости. Была функция: научиться перемещаться в пространстве. Функция выполнена – двигайся дальше.
Люцифер не знала о функциях. Она знала только восторг.
Бог наблюдал за ней, и если бы у Него было лицо – я уверена – Он бы улыбался. Не сдержанно, как подобает Творцу вселенной, но открыто, с той же радостью, что излучала она. Отец, наблюдающий за первыми шагами любимого ребёнка.
Я стояла в стороне, забытая на мгновение, и смотрела. Что-то внутри сжималось, становилось тяжёлым, холодным. Зависть? Нет, не просто зависть. Осознание. Вот как должно выглядеть творение, созданное с любовью. Вот как должна была родиться я – не в пустом одиночестве, брошенная учиться сама, но здесь, в присутствии Отца, что радуется моему существованию.
Но я не родилась так. Я была необходимостью.
Она же была желанием.
Люцифер наконец заметила меня.
Она зависла в воздухе, если воздух был тут, всё ещё неустойчиво, крылья корректировали положение ежесекундно, повернулась, посмотрела вниз. Глаза встретились с моими – небесно-голубые и золотые, тепло и контроль, эмоция и дисциплина.
На секунду – может, меньше – я увидела узнавание в её взгляде. Не знакомство, мы только встретились. Но узнавание чего-то фундаментального. Родства? Подобия?
Затем лицо расцвело улыбкой – ещё более яркой, если это вообще возможно.
– Ты! – воскликнула она и нырнула вниз, неконтролируемо, крылья сложились наполовину. Я инстинктивно шагнула вперёд, подняла руки, готовая поймать, если упадёт.
Но она не упала. В последний момент крылья раскрылись, затормозили, вынесли её прямо передо мной, лицом к лицу. Так близко, что я чувствовала тепло, исходящее от её кожи, видела золотые искорки в глубине голубых глаз.
– Ты прекрасна, – сказала она, и слова были искренними, без тени лести или расчёта. Просто констатация факта, который она видела и не могла не озвучить. – Посмотри на себя! Ты выглядишь как… как воительница из легенд! Только легенд ещё нет, но если бы были, ты была бы из них!
Она опустилась на землю – неуклюже, приземление вышло тяжеловатым —, сделала шаг ближе, закружилась вокруг меня, изучая с неприкрытым любопытством.
– Твои крылья огромные! И их тоже двенадцать! Мы одинаковые! Ну, почти одинаковые – твои больше, и перья другие, розовато-золотистые, а у меня белые, но суть та же, да? И глаза! Твои глаза как расплавленное золото, как… как звёзды, что Отец создаёт! А волосы – такой необычный цвет, розовый, но не детский розовый, а воинственный, если розовый может быть воинственным, но у тебя может!
Слова сыпались потоком, без пауз, без фильтра между мыслью и речью. Она говорила всё, что думала, в момент, когда думала. Никакого контроля, никакой цензуры. Чистый, незамутнённый поток сознания.
Я стояла неподвижно, не зная, как реагировать. Никто никогда не говорил со мной так – легко, непринуждённо, без благоговейного страха или холодного профессионализма. Никто не кружился вокруг меня, не изучал с таким открытым восхищением. Потому что никого не было. Лишь я. И Отец.
– Я… благодарю тебя, – выдавила я наконец, голос прозвучал слишком формально, слишком жёстко рядом с её мелодичным потоком. – Ты тоже… прекрасна.
Недостаточно. Слово слишком скупое для того, чем она была. Но другие не приходили.
Люцифер остановилась передо мной, наклонила голову, изучающий взгляд стал проницательнее. Что-то промелькнуло в глубине голубых глаз – понимание? Сочувствие?
– Ты одинока, – сказала она тихо, и утверждение прозвучало не как обвинение, но как открытие, печальное открытие. – Я… я знаю это. Не помню как, но знаю. Отец вложил в меня знание, пока создавал. Ты была одна очень, очень и очень долго. Эоны. Больше, чем я могу представить, хотя я существую всего… сколько? Минуты?
Она шагнула ещё ближе, так близко, что наши крылья почти соприкасались.
– Но теперь ты не одна. Обещаю. Я здесь. И я не уйду.
И затем – без предупреждения, без спроса разрешения, как она делала всё с момента рождения – она обняла меня.
Руки обвились вокруг моей талии, крылья – все двенадцать – раскрылись и обвили нас обеих в кокон из белых и золотых перьев. Тепло её тела – невозможно тёплого для ангела, но она не знала, что ангелы не должны быть тёплыми – проникло сквозь доспех контроля, что я носила всегда.
Я замерла. Полностью. Каждая мышца окаменела, крылья застыли в полураскрытом состоянии, руки повисли по бокам – неловко, не зная, что делать, куда деться.
Эоны одиночества не подготовили меня к прикосновению. К близости. К теплу, что не было моим собственным.
– Спасибо, – шептала Люцифер в мою грудь, голос приглушён, но искренность резонировала в каждом слоге. – Спасибо за то, что ждала. Я знаю, что Отец создал меня для… чего-то. Для цели. Но я рада, что эта цель означает, что ты больше не одна. Что мы не одни. Вместе.
Что-то внутри меня треснуло. Не сломалось – треснуло, как первая щель в ледяной стене, что простояла тысячелетия. Что-то тёплое, болезненное, невыносимо нежное просочилось сквозь трещину.
Мои руки, медленно, неуверенно, поднялись. Легли на её спину: между крыльями, где тепло было наиболее интенсивным. Пальцы вжались слегка – не крепко, боялась раздавить, она казалась такой хрупкой, несмотря на божественную природу.
– Люцифер, – произнесла я, и имя впервые прозвучало из моих уст. Попробовала его, ощутила, как оно ложится на язык. Красивое имя. Значимое. – Я… рада, что ты здесь.
Неуклюжие слова. Недостаточные. Но искренние.
Она сжала крепче, засмеялась – мягко, радостно, звук вибрировал в груди, передавался мне через объятие.