География расставания

Глава 1. Музей несостоявшихся обещаний

Первое, что ты должен знать, прикасаясь к этим страницам, чувствуя под пальцами шероховатость бумаги, на которую впитались слезы и чернила: мы стали призраками. Нас больше нет. Мы растворились, как последний пар от дыхания на зимнем стекле – был видимый, осязаемый след, а теперь лишь холодная, необратимая прозрачность.

Нас нет на устах ветра, что когда-то, помнишь, был нашим главным союзником и почтальоном. Он разносил наши обещания, наши смешки, наши шепоты по всему городу, закидывал их в раскрытые окна соседей, запутывал в голых ветках спящих деревьев. Я думала, что эти слова, подхваченные его порывами, станут вечными, вплетутся в саму ДНК этих улиц. Теперь этот же ветер несет лишь пыль с полузаброшенных строек и обрывки чужих, абсолютно незнакомых мне разговоров. Он стал обычным явлением природы, бездушным и равнодушным.

Нас нет на хрупких льдах окон, этих временных холстах, что хранили отпечатки нашего совместного тепла. Каждую зиму мы выводили пальцами смешные рожицы, его инициалы в сердечке, дату нашей встречи. Эти рисунки были нашей летописью, нашей личной магией, противостоящей стуже за стеклом. Но время, этот безжалостный реставратор, стерло их. Не сразу, а капля за каплей, день за днем, оставив после себя лишь холодное, прозрачное, абсолютное ничто. Стекло теперь просто стекло. Оно больше ничего не хранит, кроме отражения одинокой женщины в слишком большой, слишком тихой квартире.

И последнее, что от нас осталось – это не кольца, не фотографии, не засохшие цветы. Нет. Это пачка неотправленных праздничных открыток. Они лежат в коробке из-под обуви, что пылится на антресолях, – яркие, наивные, кричащие о своем несостоявшемся предназначении. Моя рука выводила на них не просто узоры и стандартные поздравления. Она пыталась запечатлеть саму душу его улыбки, ее неуловимое сияние – ту самую, что жила и дышала в россыпи его веснушек. Они были похожи на следы, оставленные летним дождем на горячем песке: такие же золотистые, хаотичные, полные жизни. Я думала, они навсегда. Что эти следы вмятин на моей памяти никогда не разгладятся. Оказалось, они смываются. Их смывает один-единственный, но очень долгий ливень равнодушия.

Теперь моя жизнь измеряется иными, абсурдными единицами. Не количеством свиданий в неделю и не продолжительностью ночных звонков, а весом молчания, что скапливается в углах нашей общей, ставшей вдруг чудовищно большой, квартиры. Это молчание тяжелое, густое, его можно резать ножом и им можно подавиться. Я измеряю ее не его прикосновениями – пушистыми, как первый снег, или жаркими, как уголек, – а точным, до градуса, количеством холода в простыне с его стороны кровати. Я провожу ладонью по этой ткани, и она отвечает мне ледяным уколом. Этот холод – единственное, что теперь делит со мной ложе. Он конкретен, осязаем, честен. В отличие от него, чье присутствие стало призрачным, эфемерным, невесомым.

В верхнем ящике комода, под стопкой белья, которое уже навсегда перестало пахнуть им – его смесью одеколона, свежего ветра и чего-то неуловимого, просто своего, – лежит его старый свитер. Тот самый, серый, с высоким воротником, в котором он напоминал большого, неуклюжего, но бесконечно милого котенка. Он был ему велик, сползал на плечах, а на мне сидел, как мешок, без формы и изящества. Но в этом был свой смысл. Иногда, когда тишина становится невыносимой и начинает звенеть в ушах, превращаясь в навязчивый, высокочастотный вой, я достаю его. Я надеваю его. Грубая шерсть колется о кожу, но это единственное, что еще может меня обнять. Я поднимаю воротник, прячась в его складках, и закрываю глаза. Я стою перед тем самым зеркалом, в котором когда-то отражались мы двое – переплетенные, смеющиеся, цельные, – и вижу лишь жалкое, уродливое подобие призрака, закутанного в одежды другого призрака. Это зрелище одновременно и комичное, и леденящее душу.

Так что да, мы стали призраками. Наши сущности больше не пересекаются в этом мире. Но самое страшное, самое несправедливое и горькое – не в этом. Самое страшное, что я-то осталась жива. Я дышу этим воздухом, наполненным пылью наших воспоминаний. Я двигаюсь по этим комнатам, как смотритель в музее, который ненавидит каждую картину, но вынужден обходить их с кисточкой. Я существую. Я существую в этом музее нашей памяти, где каждый предмет – от скрипучей дверцы шкафа до трещинки на потолке – стал экспонатом под толстым, небьющимся стеклом. До которого нельзя дотронуться. Который нельзя выбросить. Который можно только созерцать, снова и снова, пока не выступит кровь на губах от сдержанных рыданий.

И самая большая, самая едкая ирония во всей этой истории в том, что единственное, что от нас осталось по-настоящему, материально и нетленно, – это пачка этих дурацких, наивных, неотправленных открыток. Они, запертые в коробке, и есть самые настоящие призраки. Они – кристаллизовавшиеся слезы, застывшие в форме цветов и сердец. Они – хрупкие саркофаги, в которых погребены обещания счастья, которым так и не суждено было сбыться. Они – немые укоры и вечное напоминание. Начало и конец. Вся наша история, уместившаяся в стопке цветного картона.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.