Черные врата

1. ВАЛЬКИРИЯ

Жестокая ледяная стена все круче. Она почти что отвесна. Кудесник знает, что далеко и внизу под ним черные лезвия торчащих из этой стены камней. И если он утратит опору – немедленно начнется скольженье вниз, и скорость его падения будет стремительно увеличиваться. Черные камни не остановят, потому что они не велики по размеру. Зато они легко разорвут одежду кудесника и располосуют плоть. Пожалуй, что и переломают кости.

Нащупывать под снегом опору чертовски трудно. Эта стена являет собою будто бы замерзший в лед водопад, из которого торчат камни. А пальцы леденеют все более. Разумеется, кожаные перчатки помогают кудеснику, но не много.

И постоянно стоят пред его глазами те лезвия, что внизу. Как жреческие обсидиановые ножи. Которые легко могут… Могут? Пожалуй, даже и не то слово… а крутится в голове название маккаммонова готического романа про вампиров, что довелось прочесть, коротая воздушный перелет: «они… жаждут!»

Из под ноги выпадает камень, что показался опорой вполне надежной. И катится камень вниз, и тело кудесника скользит вослед, медленно… пока медленно. Руки рефлекторно пытаются впиться в лед, растопыриваются и скрючиваются бесчувственные почти от холода пальцы.

Ладони левой везет. Она попадает в узкий зазор между выступом льда и камнем. Доносится до сознания тупо боль, причиненная острой гранью. Кисть вроде бы и зажало, но хват ее неудобен и напрягаются все мышцы руки, выдерживая вес тела.

Камень, который не удержал этот вес несколько мгновений назад, – стукается в это время где-то далеко внизу, четко и приглушенно. Наверное, сейчас он как раз достиг одного из торчащих из-подо льда черных лезвий.

Падение остановлено, думает кудесник, но только – что делать дальше? Свободная рука не может нашарить под снегом ни одного выступа, на который можно было бы подтянуться. Ребра подошв ботинок тщетно скребут об лед, не обретая и самомалейшей нигде опоры. Четыре пальца руки, которая удерживает над бездной, все более немеют от холода… почти уже не чувствуется и боль, какую причиняет им острый край.

…Держаться!

Как, спрашивается, собирается он держаться, если он перестанет чувствовать эти пальцы?

Держаться!..

Да ведь зачем держаться, если конец все равно известен?

Чем-нибудь занять мозг.

Успокоиться. Достичь состояния покоя. Тогда, может быть, покой подскажет ответ.

Конец известен… и, все-таки, что может произойти до этого? Ну разве только скрежет зубовный и холодная дрожь. Быть может, и какие-нибудь галлюцинации под конец… А, черт бы с этим со всем, если бы не дело, которое привело сюда! (Да, вот именно в том и дело, что – черт.)

Быть может, попросить духов места…

– Каскадер!

Ого! Галлюцинации уже начались? Для них рановато, вроде бы.

– Ка-ска-дер!

Хоть голос и грубоват, но скорее напоминает мальчишеский, нежели мужской. Этакий задорный и звонкий, он, кажется, доносится откуда-то сверху. Не с той ли самой террасы, на которую стремился попасть кудесник?

И которая оказалась вдруг такой неприступной. Хотя и выглядела снизу красивой и… какою-то даже ласковой, безобидной.

Кому ж оттуда кричать? Да еще – по-русски? Вокруг огромный и вертикальный лабиринт изо льда и снега. Угрюмый нелюдимый красавец – печально известный Ко йлас. Местные жители (обитатели далеких предгорий, подступов, разумеется – здесь-то никто не выживет!) даже и они, неприхотливые и привычные ко всему, называют Койлас горою смерти.

И это не удивительно. Потому что Койлас на самом деле – это Гора Черных Врат… С какой же целью человек обречет себя на блуждание в этих ясных безысходных просторах? Голову свернуть, разве что. Впрочем, ведь и такое может прийти в нее, в эту голову, в последние времена. Даже и с весьма большой вероятностью. Но и тогда русского должно бы остановить классическое: зачем же ездить так далеко?

Вот разве только…

– Сейчас я брошу тебе веревку!

Как неотступна эта галлюцинация… Кудесник все-таки задирает голову, смотрит вверх. И успевает заметить: у края недосягаемого карниза мелькнуло что-то, напоминающее черный отблескивающий шар. И после этого громко шуршит по матовой ледяной стене, разматываясь, брошенная веревка.

Моток ее подан грамотно. Он падает не прямо на голову кудеснику, а чуть в сторону от него. Не ослепляя стронутым с места снегом и мелкими ледяными осколками. Кудеснику достается за воротник снега только чуть-чуть, когда спаситель осторожно подводит к его руке трос, перемещая его вдоль кромки, уже неподвижный и раскрутившийся.

Профессиональный спасатель?

Кудесник овладевает веревкой.

Но только это оказывается не трос, а это… веревочная лестница!

Все же галлюцинация?

Кудесник укрепляется в этой версии, потому что вдруг слышит негромкий звук работающего мотора и чувствует, что трогается вместе с этой невероятной лестницей, за которую он уцепился, вверх. По-видимому, он все-таки сорвался с неприступной стены и умер. А происходящее с ним – лишь местный и современный вариант хароновой ладьи или возносящих к Одину крылатых валькирий.

…Какое счастье стоять ногами на горизонтальной поверхности, а не висеть над бездной!

Кудесник стряхивает перчатки, он растирает руки, трясущиеся от холода и усталости, обжигающим снегом. А то ведь он уже и вовсе перестал чувствовать свои замерзшие пальцы. Когда кровообращение восстанавливается, несколько, он прижимает ладони к ледяным ушам, согревая их.

Он просто не способен делать сейчас ничего другое. Но краем глаза кудесник рассматривает, конечно же, своего спасителя. Какой-то странный глухой и шарообразный шлем, каких он не видал раньше. (А может, все-таки видал, но в кино.) У этого шлема черное и абсолютно непрозрачное для взгляда извне забрало. Обмундирование же у его носителя темно-синего цвета, хорошо пригнанное. Покрой наводит на мысль о чем-то типа спецназа… майорская звезда на погонах. На кожаном ремне через плечо «Кедр», из полукобуры торчит плоская рукоять ПСМ. Стройная фигура спасителя чуть ниже среднего роста.

Спаситель грациозным движением расстегивает свой странный шлем и небрежно бросает в снег.

– Ты не собираешься знакомиться, каскадер?

И на ветру вдруг полыхают рыжие волосы, словно пламя.

– Ты… женщина?

А он ведь ожидал чего-то подобного!

Потому что знаки предсказывали…

Кудесник просто не признавался себе, что ждет.

…Пологий и долгий путь убегает вверх. К рельефному седловидному проему в косом оснеженном гребне. Сквозь эти величественные белые врата сияет, мягко и трогательно, хрустальный горный закат.

Кудесник радуется предстоящему восхождению – подобные дороги не кажутся ему, теперь, трудными. Кудесник отмечает опытным уже взглядом, что не ожидается на этом отрезке впереди особых препятствий.

Майор, идущая перед ним, останавливается вдруг.

Он тоже прекращает идти и взглядывает на нее, перестав слышать хруст снега у нее под ногами. Рыжеволосая смотрит вниз, туда, где проступает на снегу в тени вертолет – изящной хвостатой лодочкой. Все еще можно различить пунктир веревочной лестницы, которая идет от машины по снегу до кромки террасы, где исчезает, растворяясь во мраке бездны.

– Прости, вертушечка! – серьезно и чуть печально говорит в пространство красавица. И словно б ей действительно хочется, чтобы машина ее услышала. – Где-то на тебе стоит, скорее всего, встроенный маячок. Сюда отправятся нас ловить. А я бы никому не желала… оказаться в этих местах – сейчас.

И в следующее мгновение огненная багровая роза расцветает на месте стройного силуэта. Клубится облако взрыва. Краткий огонь поспорил одно мгновение с покойным долгим огнем заката и растворился, и только гром еще играет в горах.

И стронулась где-то в темноте и течет, судя по порыву ветра и шелесту, разбуженная лавина.

Майор уже повернулась и продолжает путь. Кудесник догоняет ее и идет с ней рядом.

И медленно становился ближе седловидный проем, и параболические края его возносятся в алое, и восходящим кажется, что эти отвесные пики гигантских врат становятся все острей и величественней.

2. ТУДА И ОБРАТНО

Кудесник заворожено смотрит, как вздрагивают яркие языки, приплясывая на черных сучьях… Он так устал в этот день. Но это не обременительная усталость, скорее – добрая. Такого рода истома охватывает к исходу дня, когда ты хорошо поработал и в целом собой доволен.

В руке кудесника жестяная кружка. В ней раскаленный чай, зеленый и крепчайше заваренный. В него добавлен еще и местного производства ром. Не Бог весть какого качества, но кудеснику кажется, почему-то, что это именно как раз то, что ему сейчас нужно.

У этого рома грозное и наивное наименование: Кухри. Так называется местное холодное оружие, род меча, короткое и изогнутое на манер крыла чайки, расправленного во взмахе.

С такою же добавкой пьет чай и красавица Майор.

И точно такую смесь держит в ладонях в кружке старик Игумен…

Сознание Кудесника блаженно и оно пусто. Ему теперь уже и не странно, что их занятия стали вдруг именами – по молчаливому соглашению их друг с другом: Кудесник, Майор, Игумен… Так этому и следует быть, вероятно, в последние времена.

Ведь это время суда. А Тот, в Чью руку передан суд – Он сказал: по плодам узнаете их… О чем это я, однако? – вдруг мысленно спрашивает себя Кудесник. – Едва ли нам осталось жить дольше, чем несколько еще дней… какие уж тут плоды?

Ну и пусть…

Блистает золотой крест, наперсный, на краткий миг оказавшись прямо в луче костра. Вот именно такой блеск спас Игумена, – вспоминает Кудесник. – Привел его в их компанию. Но только от металла его креста отразился, тогда, луч солнца.

И вновь Кудесник видит блеск солнца на золотом кресте – ясно, как наяву… Полуденный белый свет… заштопанная и выцветшая ряса под распахнутой мантией… Кудесник вспоминает пройденный день. Или… как будто даже не вспоминает, а словно бы отошедший день возвратился и вновь проходит через Кудесника, сквозь его сокровенный мир. Под эту песню костра… под магию меча-рома.

…Они покинули уровень, где одни снега. Проходят плоскогориями травы, повыжженной до почти что белого ультрафиолетом горного неба. Высокие и мертвые стебли вздыхают о своем тихо и нескончаемо под легчайшим ветром. И кое-где в углублениях стоит снег – ровный, словно вода. Граненые природою камни поднимаются из колышущегося блеклого – обломками древних сказок. Холодный узкий ручей перечеркивает, иногда, путь.

Здесь разговаривает лишь он, ручей. Потому что не хочется здесь произносить вслух какие-либо слова.

На этом нескончаемом плато три первые дня Творения, кажется, продолжаются вечно.

Кудесника останавливает, внезапно, короткий золотой просверк. Он уловил его краем глаза, случайно. Блеснуло около высоких черных камней – чуть выше и поодаль от их пути. Здесь не чему так блестеть и поэтому вспышка будто бы загадала уму загадку.

Кудесник отступает на шаг, останавливается и медленно поворачивает голову в том направлении для того, чтобы…

А в этом направлении смотрит уже ствол «Кедра», вскинутого быстро и плавно.

Конечно, – думает с улыбкой Кудесник, – ведь это у нее профессиональное. Это, видимо, азбука боевого поиска. Один из возможных признаков засады или секрета: блеск…

Он открывает глаза и снова видит угли костра. Но только на один миг. И вновь затем уходит в себя и череда видений свершившегося течет перед внутренним его взором. Потрескивает огонь и кружка у Кудесника давно уже, как пуста. Его глаза вновь закрыты – Кудесник почти что дремлет.

…Майор опустила ствол. Она достает откуда-то маленькую фиолетовую коробочку, плоскую и овальной формы. Майор ее раскрывает, и Кудесник понимает тогда, что это у нее косметический набор – скромный, словно у школьницы.

И почему-то Кудесник испытывает вдруг к этой женщине порыв нежности.

И думается ему: вот ведь странно. Когда она спасла мою жизнь, я не ощутил почти ничего, а теперь…

Майор подносит просверкнувшее зеркальце, которое в крышке фиолетовой коробочки, вплотную к побелевшим устам седого бородатого человека – недвижного и как будто бы уже закосневшего, в рясе и в черной мантии.

– Не запотело, – произносит она через несколько секунд. – А я знала. Я это уже только так, для очистки совести… Что же нам теперь с тобой делать? Надо ли хоронить, если все равно они скоро все поднимутся из могил?

– Помолчи.

Кудесник уже почувствовал: у него начинает реже и сильней биться сердце.

Как если бы он сейчас настраивал его ритм ударов по ритму своих кудес.

Отличные у него кудеса – надежной кожи, да и с двенадцатью бубенцами. Да с выверенными и начертанными умело знаками. Кудесник думал взять их с собою в этот последний и решительный путь… но раздумал. Громоздкая все же вещь, а вот пригодится ли еще – не известно.

Тем более, что Кудесник научился давно уже и без них настраивать, как угодно, ритм крови и ритм дыхания. И – что самое главное – ритм сознания своего. Учитель говорил ему по этому поводу: ты скоро получишь следующее Посвящение, вероятно, коль можешь и без кудес!

А следующее посвящение, вероятно, получит скоро весь этот мир, – думает, вздыхая сквозь полусон, Кудесник.

И вот, мир начинает отходить от его сознания.

Перед глазами Кудесника свет становится серым, тусклым… и словно бы все лучи солнца оказываются поляризованы. Удары сердца теперь так редки, настолько громки (по крайней мере, так это воспринимает Кудесник) что они напоминают уже, скорее, удары колокола.

И руки у Кудесника стали, как бесплотные ду хи. Тогда он поскорее нащупывает правой руку Игумена, мертвую и холодную, опасаясь, что в следующее мгновение начнет уже отходить и тогда – не успеет.

Он это называет отходить, но было бы точнее сказать, наверное: мягко всплывать, кружась. Примерно так опадает осенью с ветви лист в безветренную погоду. Но только если это скольженье заснять на пленку и прокрутить назад, чуть замедленно.

Кудесник видит серебристым теперь – а не черным – камень, медленно удаляющийся… проваливающийся куда-то вниз. И мертвого человека в сером (так видится Кудеснику сейчас черная – для зрения физическими глазами – ряса), привалившегося к этому камню. И видит еще Кудесник взявшего этого человека за руку… самого себя, неподвижного и лишь редко и тяжело дышащего – воистину, будто рыба, выбросившаяся на берег. Он видит и отступающую от них в удивленьи на шаг Майора. Короткий ствол ее «Кедра» предстает ослепительно сверкающим почему-то, как если бы он был весь тонко ограненный алмаз.

Высвобожденный дух медленно, расширяющимися кругами, восходит над плоскогорьем. Тело Кудесника оставлено беззащитным внизу у камня. Кудесник знает, что покидает сей мир и что перестанет скоро уже и вовсе видеть его. Не станет воспринимать его даже в этом – потустороннем – свете. Но где затем Кудесник окажется? А вот этого…

Внезапно он перестает видеть что-либо вообще.

Не то, чтобы теперь все поле зрения у Кудесника застилает мрак. Но нет ему ни света, ни тьмы! Наверное, в какой-то мере это сродни ощущению от наступления невесомости: вдруг не оказывается нигде ни верха, ни низа… Но это длится лишь миг.

Подобное Кудесник испытывает не в первый раз. Поэтому совершающееся не только, что не пугает его, но временное исчезновение одного из Пяти Окон Жизни (а может, вместе и остальных?) вызывает у Кудесника даже какое-то непонятное умиротворение. Как если бы его дух отрешился вдруг от незначащей суеты. И оказался бы на краткий миг… прямо в Центре.

Вдруг снова возвращаются мрак и свет.

И снова ощущает Кудесник свое движение… Но только это теперь уже медленное паденье вниз. А темнота и свет перемешиваются, и они опять затевают свою бесконечную игру в силуэты и предметы, в пространство-время.

Но только это время иного мира. Или же время какого-то особенного пространства между мирами, разъединяющего, а может, наоборот, сопрягающего разрозненные миры?

Кудесник точно не знает. И не особенно стремится это узнать – просто помнит, что здесь он уже бывал. Ведь он узнал это ЗДЕСЬ, несмотря на то, что ЗДЕСЬ это постоянно принимает иные формы…

Окончено течение Кудесника вниз. Толчок… и вот уже Кудесник может разобрать, что это такое у него под ногами: каменные выщербленные беловатые плиты. Над головою же у него очень высокий серый, в тяжелом сумраке различаемый едва потолок… да и потолок ли? А может, это всего лишь какая-то очень плотная непроглядная и недвижущаяся дымка?

Улыбка трогает его губы. У Кудесника впечатление, что некое перекрытие там, наверху, все же есть – и задержало его полет, как только тонкое тело Кудесника чуть сгустилось. И вот он медленно срикошетил к полу и утвердился на этих плитах, словно вдруг зафиксировавшее форму и сделавшееся упругим облако.