© Ярослав Астахов, 2015
© Ирина Орлова, дизайн обложки, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Где пролегает грань между человеком и богом? Какие приключения и кошмары случается испытать живой душе в Лабиринте, чтобы обрести силу творить божественное? Кто правит миром: человек, боги или Всевышний Бог?
Роман Ярослава Астахова «Крушение Лабиринта» посвящен разгадке вечных вопросов, которые привлекают внимание мыслителей на протяжении всей истории человечества.
Гераклит: смертные бессмертны, бессмертные смертны – смертью их живут, жизнью их умирают.
Сын Божий: истинно говорю вам – вы боги.
Ницше: необходимо тройное мужество, чтобы жить в Лабиринте.
Электронная публикация представляет АВТОРСКУЮ ВЕРСИЮ романа «Крушение лабиринта» © Ярослав Астахов, авторская редакция 2015
Аз рех: бози есте.
Евангелие от Иоанна, 10:34
Книга посвящается той, без которой она не была бы написана.
Часть первая
Глава 1. Пленение
Клонящееся солнце напоминает огневой плод, который незаметно-медленно падает за грань мира. Дали бесконечной воды окрасил закатный сок…
И вот – сияющая сфера соприкасается, наконец, с огневою кромкой.
И в следующие же несколько мгновений она тихонько, как будто бы под действием своей тяжести – закатывается в ничто.
Вода и воздух изголодались, верно, по этой ночи. С такою быстротой и охотой напитываются обе эти стихии глубокой тенью. И делается по цвету почти, что не отличим от поверхности моря мыс, который напоминает, с высоты чаячьего полета, ее же, этой птицы, крыло – расправленное во взмахе.
Капризно свойство сумерек: они уменьшают видимые различья между стихиями – но ярче обозначивают границу. И эта граница… дышит, становится все более снежной в окружающей темноте: холодно кипит, пенится, вбирая в себя сияние звездной бездны, ворочается прибой…
Он видится молочного свечения зыбкой лентой, очерчивающей контур мыса. А притаившаяся внутри первозданная темнота – мертва.
И однако…
Вдруг из нее проступает… исчезла… вновь проступает – огромная как будто монета: реверс, чеканенный из огня.
Как если бы вселенские великаны играли в орел и решку – и обронили. И вот она здесь лежит – плоское усталое солнце, падшее – на расстоянии приблизительно трети от основанья мыса.
Но что бы это могло быть на самом деле?
Уж не замешано ли тут вправду солнце, которое вдруг оставило блик во времени?
Ведь оставляют же звуки свои запаздывающие блики в пространстве: эхо. А это есть эхо света – фосфен вовне?
Пожалуй, что в такое можно даже поверить, глядя на этот правильный, как очертание диска дневного светила, контур, сияющий равномерно…
Что делает его видимым?
Пламя ли замирающего пожара? Кружение огоньков сотен факелов?..
Определить невозможно, поскольку видны лишь отсветы, но остается непостижимым образом скрыт огонь, который бросает их.
Он делается все более равномерным и постоянным, сей тайный свет. Как будто бы от костра, все более разгорающегося, то есть у которого языки перестали перебегать и биться, и слились во единое пламя – в огневой ствол, вонзающийся в зенит.
Сейчас таинственный круг, освещенный ровно и мощно, напоминает амфитеатр. Его пространство словно бы покрыто все плитами, стыкованными столь плотно, что даже не различить намека на сочленения. А может – сочленений и нет, а просто этот круг высечен в монолитном теле каменного пласта, что подстилает плодородный слой почвы мыса.
Но это не амфитеатр в полном смысле. Ни хоровода арок, поддерживающих уступы. Ни самых этих уступов, которые возвышались бы вкруг арены развертывающимися все шире кольцами. Нет вообще ничего, что как-то предполагало б наличье зрителей.
Лишь сердце амфитеатра. Лишь его средоточие, смысл: АРЕНА.
Заглубленная в землю на половину человеческого роста. Широкая. Отблескивающий гранитный круг, исторгаемый светом спрятанного огня из недр ночи.
И вьется прихотливый темный узор близ внутреннего его края. Широкой полосою на одинаковом расстоянии от границы. Его слагают линии углублений, переплетающиеся, ломаные, редко округлые. Глубокие, вероятно, поскольку они везде залиты черной тенью.
Их очертания повторяются, но не в простом порядке. По-видимому, сложная система борозд образует не только лишь завораживающий орнамент: она скорей представляет некие письмена, понятные посвященным. И…
ЭТИ ПОСВЯЩЕННЫЕ ЗДЕСЬ ПРИСУТСТВУЮТ!
Мгновение назад еще не было никого: лишь озаренное и пустое пространство круга.
Теперь: череда фигур, медлительных, облаченных в долгие одинаковые одежды, обходит амфитеатр…
И совершенно немыслимое дело уже поверить, что они появились. Ведь только вот абсолютно не было ни единой живой души, а сейчас – как если бы они здесь находились всегда!
Глухие одеяния окутывают их плечи, ниспадая до пят. Становится иногда невозможно определить: они движутся – или замерли.
Их белые силуэты напоминают свечи в сиянье звезд. Но прячущееся багряное пламя изобличает все чаще плесканья складок. И намечается как будто ритм танца, которого еще нет, но который готов родиться.
И все быстрее поверх вереницы знаков скользит череда теней!
Вокруг амфитеатра непроницаемой стеной черные, колышущиеся под ветром травы. Они густы и высоки, в них легко спрятаться.
Багровый вздрагивающий отсвет выхватывает лицо – недвижное, выглянувшее из мрака трав.
На нем и восторг, и страх. И напряженное трепетное внимание, остановившее в самозабвении эти юношеские – детские почти что еще – черты.
Тайный соглядатай шепчет, опасливо прикрыв рот ладонью, не отрывая взгляда, горящего, от фигур в Круге:
Они ведь не особенно даже и выше ростом, чем люди… верно?
Нет, все-таки немного крупнее, – слышится в ответ иной шепот. – Ой!!
Шествующие по камню круга, за чертой символов – сбрасывают одежды.
Каким-то очень быстрым движеньем. Одновременным, неуловимым. Словно бы им был подан знак.
Теперь они застыли в недвижности. Женские и мужские тела – и лепка их безупречна! По крайней мере – насколько позволяет судить пульсирующая тень, которая размывает некоторые линии, но властно обнаруживает рельеф…
– Боги! – выдыхает сказавший первым. – Вы обрекаете на смерть всякого, подсматривающего за Играми. Справедливо. Ведь и за один взгляд на вас не жаль отдать жизнь!
Стремительные теневые полосы пробегают по телам замерших. Как если бы мелькало что-то меж ними и невидимым источником света. Они обнажены полностью, стоящие в Круге, и только лица скрывают маски. Глухие, не имеющие даже и прорезей. И одинаковые у всех – у мужчин и женщин. Просверкивает иногда на запястьях или на щиколотках цветной лучик. Огонь оживляет камень, вправленный в искусный браслет.
И вдруг приходит удар.
Он представляет собой всплеск звука, но очень странного. Слышимого едва – и однако чувствуемого всем телом! Наверное, это подобно гулу падения гигантского молота, приглушенного войлоком, на пустотелую наковальню.
И – как будто бешенный вихрь взбрасывает недвижные до сего тела!
Кипит музыка, воспринимаемая скорее кожей, чем слухом.
В неистовой немой пляске летят сияющие фигуры!
Игра… Вот, значит, какая она собою, эта Игра богов! Родившаяся и все не гаснущая, все продолжающаяся молния!
Живые трепеты нагих тел сливаются в одно пламя. Как чувствующий пожар!.. как пляшущее кольцо огня, обретшее прихотливый разум…
Неистовая стихия танца становится постепенно медленнее, спокойнее. И вот ее течение напоминает уже поток, ветвящийся на ручьи.
Похоже, это теперь не пляска… а это нечто уже иное! Игра перетекает в новую фазу… Два мальчика привстают, забывшись, из мрака трав.
Они заворожены новым, что происходит в Круге. Они теряют себя… и оба они теперь – лишь исступленное созерцание! Дыхание их делается учащенным, прерывистым…
И в это самое время позади из травы неслышно поднялись шесть фигур.
Их силуэты выделяются резко на фоне звездного неба. И можно различить перекатывающиеся буграми мышцы, чуть взблескивающие ремни…
Четверо из этих шести бросаются к мальчику, который стоит к ним ближе.
Двое хватают его, а другие двое, не добежав, замирают около. Чтобы, даже если вдруг пойманный сможет вырваться, перехватить и не позволить ему уйти.
Но схваченный успевает крикнуть:
– Немые!
Это позволяет его товарищу в последний миг увернуться от метнувшихся к нему рук.
Он падает, потеряв равновесие. Но сразу же и откатывается в сторону, вскакивает – и растворяется в колышущихся вокруг стеблях.
Двое немых бросаются за ним вслед.
Поодаль высится камень, темный, и очертания его различимы едва во мраке. Подобных скальных обломков немало, видимо, на пространстве мыса.
К этому камню направляется один из оставшихся охранять плененного. Становится неподвижно около. Медленно ведет раскрытой ладонью вдоль черной вертикальной поверхности.
И под его рукой возникают знаки, светящиеся белым.
Четыре руны.
Их можно истолковать как фразу: ПРИКАЗЫВАЮ – ЗНАК СМЕРТИ СХВАЧЕННОМУ.
Двое немых заламывают мальчику руки за спину.
А третий приближается в это время спереди к нему, медленно, и мальчик видит у него в руках короткую цепь.
Широкие и темные звенья, покачивающиеся, не дают блеска в свете звездного неба. Немой несет ее за концы, середина же цепи провисает, слегка позвякивая. И можно различить: там к ней крепится какой-то предмет.
Однако привлекает внимание пойманного не он, а крайние звенья цепи. Они разомкнуты. И срез их начинают светиться…
Красным.
А затем – белым.
Как будто бы два эти звена все более накаляются от невидимого огня… Но страж Игры, тем не менее, все продолжает спокойно нести в чуть разведенных руках источающие, по-видимому, нестерпимый жар звенья…
Пленник стремится вырваться.
От белого и малинового сияния подносимых срезов у него суживаются зрачки.
Грозящий металл все ближе к его глазам… стражник – вдруг резко соединяет светящиеся концы цепи за спиной мальчика, в гуще опаленных волос. И слышен легкий хлопок.
Жар исчез, как будто его и не было. Разомкнутые звенья срослись, и, слившись, они померкли.
И только лишь колкий холод разбегается теперь волнами мурашек по коже пойманного. Как если бы на нем оказалось ожерелье, только что поднятое из омута, где пролежало оно немалое время около выхода ледяного донного родника.
Истаивает облачко измороси… на груди пленника – серебряный полудиск, прикрепленный к цепи. И вспыхивает на нем, на одно мгновение, слабый свет, который обегает рисунок: скорпия, изготовившаяся к удару.
И в этот миг умирает в небесах метеор, прошив бархат бездны.
Глава 2. Смерть
Базальтовые стены колодца уходят вверх. Они отблескивают слегка в тусклом свете, влажные. По-видимому, где-то высоко есть отверстие, но его само нельзя видеть: все скрыл текучий, плавающий туман.
Пол камеры бугрист, узок. И брошено на нем тело: мальчик, пойманный этой ночью.
Он распростерт на спине, недвижен. И голова его безжизненно запрокинута, веки сомкнуты.
Но движутся под ними глаза. И губы, время от времени, начинают шептать бессвязное. И вздрагивает на груди полудиск, и бряцает иногда о гранитный пол слабо цепь.
Все тело мальчика покрывает пот, несмотря на холод.
Он обречен одиночному заключению в бесконечно высокой камере. Но заключенному здесь нелегко поверить, что он – один. Огромная белесая голова склонена над мальчиком: тяжелая, неподвижная.
То каменное изваянье быка. Свирепая бугристая морда… мощная шея…
Работа производит по началу впечатление грубой, но лаконизм ее завораживает. Как слово посвященного в Тайну, желающего не славы, а – в точности простоты передать постигнутое.
Столь мастерски вписан контур широкого загривка в излом стены, что складывается цепенящее впечатленье: лобастое чудовище замерло, наклонив рогатую голову, вот прямо в этот миг выступив из этой скалы!
Как будто бык вдруг пронизал ее насквозь…
Камера не имеет входа.
Значенья четырех рун, выгравированных на лбу каменного зверя, можно представить складывающимися во фразу: Я ДАРУЮ ТЕБЕ СТРАНСТВИЕ.
Свечение, проницающее туман, становится постепенно ярче. То где-то далеко-далеко – вне каменной этой невообразимой толщи – восходит солнце.
Приходит из недр удар.
Неслышимый, и однако настолько сильный, что вздрагивает бугристый пол. И мальчик открывает глаза.
Их взгляд, родившийся только что, оказывается немедленно поглощенным каменным, неотступным взглядом. Захвачен прицелом глаз – пустых, но как будто выталкиваемых яростью из орбит.
Из одного кошмара пробудиться во следующий!
А с глыбою, которой придана форма главы быка, начинает происходить нечто странное. Она как будто бы нагибается, клонится…
А ведь на самом деле это же она ОПРОКИДЫВАЕТСЯ, неудержимо падает!!!
Лишь в самый последний миг успевает лежащий скинуть оцепенение и откатиться в сторону.
Рога ударяют в место, где за мгновенье до этого были грудь и предплечье мальчика. Выщербленный пол вздрагивает.
Огромная голова лежит, и выглядит она теперь отсеченной.
Над ней зияет отверстие.
Его закрывала собою глыба, пока не пала.
Оно имеет вид правильной формы арки: это вход в камеру. Стоящий в нем полумрак позволяет угадать прямой коридор, уходящий вдаль; его неровные своды выхватывает, пожалуй, вздрагивающее вдалеке пламя.
И алые беспокойные блики все ярче на завитках каменного загривка…
Она казалась намертво врезанной в эту стену, рогатая голова! Готовила мне погибель, и вдруг она же – открыла потайной путь, какой невозможно было предположить из каменного мешка. Что дальше?
Поверхность огромного мраморного шарнира, державшего изваянье, обнажена и она мерцает, отполированная до блеска.
И узенькие крутые ступени вырезаны по ней, симметричные, с двух сторон.
В проеме арки являются, по двое, закутанные в багряное – и расходятся, синхронно и без единого звука спускаясь в камеру по ступеням.
На лицах алые маски. Движения уверенны и точны, несмотря на то, что прорезей для глаз нет.
В безмолвии обтекают они поникшую рогатую голову. Потрескивают в руках факелы. Вот кто-то вздергивает мальчика на ноги, и его ведут, и понуждают его подняться по тем ступеням.
Его куда-то влекут, поддерживая слегка под руки… он поднимает неуверенно голову и взглядывает исподлобья вперед – и открывается перед ним нескончаемый коридор.
Тяжелая голова становится позади на место, почти бесшумно. И отсекает свет утра… туннель однообразен и прям. Танцует от многочисленных сквозняков огонь, который несут идущие. Плывет однообразно по сторонам камень шершавых стен.
Ось коридора пряма – и при этом его ширина проема меняется с каждым шагом, волнообразно и регулярно. И это создает впечатление, будто пространство вокруг пульсирует, стены туннеля – дышат.
И появляются по сторонам иногда внезапно, через неравные промежутки, тяжелые гнезда тьмы. И невозможно понять, что это: какое-то ответвление коридора, ветвящееся и далее, может быть, или это просто слепая, хотя и основательно заглубленная в стену, ниша.
Не ВЕЧЕН ли это путь? И не он ли, один лишь он был всегда, а прочее – сны в пути?
Но занимается вдали свет. Он слаб, и однако он спокойный и белый, и… он, кажется, постепенно усиливается.
Наверное, это цель.
Багряное мерцание растворяется и смолкает пред стрельчатым высоким проемом – перед сияньем утра.
Они проходят под аркой.
Такого великолепия мальчик еще не видел! Просторный солнечный зал… мраморные округлые стены… потолка нет: сужаясь постепенно и равномерно кверху, они образуют пространство конуса, словно витая раковина.
Нигде не видно никаких окон и, несмотря на это, грудь радуется проточному, чистому, утрене прохладному воздуху. И лег на полированные плиты повсюду ровный, сияющий мягко отблеск.
Внимание мальчика привлекает неподвижный предмет, который будто парит посреди всего этого белосолнечного великолепия: массивный, темного металла широкий правильной формы диск. Мальчик, осваиваясь с изменившимся освещением, не сразу и замечает цепь, на которой подвешено это изделие непонятного назначения и никогда им прежде не виданное.
Крученые и двойные причудливого изгиба звенья уходят вверх, теряются в опрокинутой короне лучей на вершине конуса.
У диска вогнутая поверхность, идеально шлифованная. Благодаря таковой он выглядит как огромная, висящая в пустоте линза.
И мальчик в неподвижности замер, не в силах оторваться от неожиданно представшего ему зрелища: собственного своего отражения, слегка уменьшенного и перевернутого… и до неправдоподобности четкого, словно перед глазами у мальчика круглое окно и он видит за ним самого себя, подвешенного головой вниз.
Вдруг некто появляется из-за диска.
Высокий, грозный, завернутый в ниспадающее колышущимися складками до пят белое.
Ага! В таких же точно плащах и были явившиеся из пустоты в Круге, пока не начался танец!
Подходит и становится перед мальчиком.
И серые внимательные глаза изучают, вдумчиво и неспешно, поднявшееся к ним бледное осунувшееся лицо.
– Известно ли тебе, – говорит, наконец, высокий, – что именно полагается осмелившемуся смотреть на Игру богов?
– Смерть, – отвечает мальчик.
И слово, произнесенное им, бесцветно. Так выговаривается непонятный звук чуждого языка. Или – что было сказано бессчетное число раз до этого ранее.
– Хватило ли тебе ночи, чтобы проститься с жизнью?
Ответа нет. Запавшие глаза, вроде бы, устремлены на высокого, но в них осталась лишь пустота. Они смотрят сквозь.
Спросивший отступает назад. И, оказавшись вплотную к диску, выпрастывает руку из-под просторного облачения. В ней толстый металлический стержень, длиною в локоть. Отблескивающий точно так же, как диск.
По-видимому, извлеченье сего жезла служит сигналом. Багровые плащи подхватывают мальчика крепко под руки с двух сторон и влекут вперед. Он даже не обращает лицо в сторону кого-либо из них, будто и не почувствовав.
Его подводят к самому диску. И собственные глаза мальчика, опрокинутые, оказываются перед его глазами.
Высокий медленно и почти торжественно взносит жезл… и ударяет в металл, в край диска.
От этого удара зеркало не смещается, как ни странно, хотя оно и свободно подвешено на цепи. Оно как впаяно в воздух… но перевернутое изображение окружающего вдруг исчезает в нем, пройдя рябью.
Зрачки глаз мальчика, ожидавшего пустоты, взрыва небытия, – суживаются: синева неба, глубокая, исполненная непобедимого солнечного огня разверзлась перед ним вдруг… Игривый утренний бриз гонит под ясной лазурью легкие, пенящиеся волны. Вздымая брызги, вал разбивается о скалу, подобную одинокой башне, вознесшуюся отвесно вверх.
– Что это? Скала Казней? – шепчет невольно мальчик. Робкая краска жизни вновь проявляется на его лице, воскрешенная удивлением. – Как это можно видеть на расстоянии?
А диск показывает уже совсем близко красноватый неприступный утес, высящийся средь волн. И четверо в коротких синих плащах удерживают на небольшой площадке около вершины его связанного человека. Раскаты моря, бьющего в подножие скал, каким-то образом долетают сюда, ослабленные, под своды конического и замкнутого пространства.
Высокий, удовлетворенно кивнув, снова ударяет жезлом о диск.
И это такой же точно удар, как первый, коли судить по взмаху. Однако звука, обычного при столкновении металлических предметов, на сей раз нет. Взамен рождается гул, столь низкий, что воспринимается скорее не слухом, а всеми костями тела, как будто бы идущий из-под земли.
И гул переполняет пространство. И тесно делается в каменном колоколе могучей его волне… фигуры в синем на далекой скале – оглядываются.
И в следующее мгновение палачи берут связанного за голени и за плечи – и сбрасывают с площадки вниз.
Резкий предсмертный крик, несколько приглушенный, вспыхивает под сводами. Размытыми белесыми сполохами восходят в небеса чайки, вспугнутые со скал.
– Кто это?! Кто он… был? – невольно отступая от диска, спрашивает потрясенный мальчик.
И тогда страшный, что облачен в белое, остановив его блуждающие глаза непререкаемым стальным взглядом, произносит ему в ответ:
– Ты.
Глава 3. Рождение
Багряные перестают держать мальчика, они отступили к стенам.
– Вам нужно, чтобы боялись, – произносит он вдруг. – И этот ужас препятствовал даже думать прийти и подсмотреть Игры.
– Нет, – отвечает ему высокий. – Нам нужно, чтобы боялись и – вопреки страху смерти – некоторые все же приходили смотреть. Так мы распознаём своих.
И снова он поднимает жезл.
Теперь движение высокого плавней, медленней.
Перемещение жезла сопровождает какое-то потрескивание, и оно усиливается. И мальчик ощущает всей кожей как бы нарастающий колкий, стоячий ветер.
И в этот миг его палий – мятый, неопределенного цвета – вдруг сам собою начинает шевелится на нем… топорщится вокруг тела странными складками… соскальзывает внезапно с плеч, распадаясь на лоскуты… и постепенно оседает весь у ног мальчика ворохом разваливающихся лохмотьев.
Клочки обугливаются и тлеют, охваченные незримым пламенем. И воздух дрожит над ними.
Лишившийся одежды отскакивает от этого невидимого костра, хотя не ощущает ни боль ожога, ни даже жара.
И медленно кивает высокий:
– Верно. Подальше от пожаров своего прошлого. Подальше от всего, что сгорает.
– Сейчас ты видишь, – повышает он голос, – вот, это выцветает любовь твоя! А это исчезают отец и мать… впрочем – а были ли они еще таковы тебе? Уходят ветхие небеса… и ветхие земли. И выкипает море. И погибают в очищающем жаре твои враги. А также и твои друзья, родичи… Но все они теряют немного, ты мне поверь. Ведь их – никогда и не было.
– Догорает, – безжалостный высокий наводит в упор жезл на мальчика, – и самое твое имя.
Смятение и отчаяние в глазах оставшегося нагим. А только что ведь он готов был принять, без трепета, смерть телесную!
Мольба или проклятье не замедлят сорваться с дрожащих уст?
Но облаченный в белое отошел, и отвернулся чуть в сторону, и даже не смотрит более.
А в следующее мгновение мальчик замечает, как суживаются, внезапно, зрачки высокого. Стремительно, как у зверя. И мальчик невольно прослеживает направление этого излучающего разящую силу, словно меч, взгляда. И с удивлением обнаруживает, что высокий разглядывает… пустую стену.
Но мальчик замечает и то, что эта стена… меняется. На полированном камне медленно проступают, рождаясь из ничего, сероватые тоненькие прожилки. Внедряются в толщу мрамора и растут… и они ветвятся… а камень обретает при этом, кажется, какое-то разрежение. И даже – губчатость и воздушность, может быть… Все новые излучины разделяют на мелкие дольки белую, теряющую стремительно матовый блеск поверхность.
И вот уже будто это совсем и не мрамор вовсе, а это… переплетение виноградных лоз! Мозаика живых гроздьев, листьев… Их белое незаметно и вдруг уступило место зеленому… пронизанному солнечными лучами! И кое-где проступают, вздрагивающими соцветиями, тельца птиц, щебечущих меж ветвей!
Невероятное это преображение развертывается из точки, в которую устремлен взгляд высокого. Там ширится и растет, почти ослепляя глаз, пятно солнечное… Покачиваются веточки лоз, трепещущих на ветру, – и яркая небесная синева врывается между ними!
И вот – золотое зрелое утро плещется в конический зал ароматом трав, мягким светом…
Преображение замирает.
Граница места, где совершилось чудо, выглядит словно арка.
И в следующее мгновение мальчик понимает: перед ним вход, отверстие, края которого покрыты тонкой резьбой, изображающей ветвящуюся лозу с гроздьями. А за проемом арки простирается дол, где властвует, сколько хватает глаз, настоящий, живой и светящийся пьяными соками виноград…
Теперь уже ни следа отчаянья невозможно заметить на лице мальчика. Его глаза выражают лишь бескрайний восторг. И безотчетно срывается с губ его:
– Боги!.. Что это?
– День твоего Рождения, – отвечает высокий. Эхо, громкое и спокойное, сопровождает его слова. – И на закате этого дня ты возьмешь, быть может, принадлежащее тебе здесь по праву. Конечно, если будешь способен… И утром следующего дня обретешь одежду, достойную того, какой будет новая твоя жизнь.
Легкий ветерок задувает в новорожденное отверстие в мраморной стене. Высокий держит в руках, как это лишь теперь замечает мальчик, резной ларец.
Откуда бы ему взяться? Он вынул его из воздуха?
Затейливая крышка откидывается.
Глазам является нечто наподобие белой слепой змеи, которая поднимается, медленно развертывая свои кольца. И это длинное тело, плавно изгибающееся в воздухе, покидает ларец… и оно плывет, безглазое и почти что плоское, подобно невесомому пуху.
Все ближе это странное существо к лицу мальчика.
И в медленном полете становится оно еще более широким и плоским, кружась лениво вокруг продольной своей оси. И мальчик лишь теперь понимает: это – кусок материи, развертывающийся сам собою, который был сложен в ленту. Внезапно белая ткань охватывает его лицо.
Ее касание нечувствительно… мальчик с удивлением обнаруживает: он видит сквозь эту ткань, хотя материя показалась ему непроницаемою для света, плотной. И, более того, мальчик различает все окружающие предметы так в точности, как если бы перед его глазами не было вообще никакой преграды! И даже острота его зрения, кажется, несколько увеличилась.
Ткань обтекает всю голову мальчика и ее концы смыкаются на затылке.
Чувство, будто бы они там… срастаются?
В этот миг – разламывается вдруг цепь, стыкованная немыми ночью на его шее. Холодный и тяжелый знак смерти, звякнув, падает у его ног.
– Иди.
Какая-то затаенная теплота прорывается на мгновенье в голосе отрешенного повелителя.
– И помни это всегда: Тессий – не простой смертный. Тессий – такой же бог, как и все, которым поклоняется ныне Благословенный род!
– Тессий… – в недоумении повторяет мальчик произнесенное дважды имя. – Кто он такой?
И тогда, вторично за истекающее теперь и неистощимое на чудеса утро, следует ответ ему:
– Ты.