Затерянные в тайге

Давай-ка по такому случаю выпьем чаю. Отдохнём. Где будем ужинать – в домике или на воздухе? – Правильно, давай расположимся вот у той сосенки. Скоро уже твои приедут, наверное, на попутке или такси. Возьми из баула клеёнку, пищу и воду, там вилочки и ножи, тарелочки из пластика – всё, что нам нужно. За это время мои ноги и восстановятся. Она вытащила из кармана плоскую баночку и стала натирать ступни.

Вася тем временем набрал хворостин, сухих веток, принёс откуда-то пожелтевший листок старой газеты. Сбегал в их бывший захудалый домик, откопал где-то старый чёрный, пригоревший во многих местах, чайник, спички и разжёг костёр.

– Ну, Василий, первым делом помолимся Богу за дарованную нам пищу. Ты молись про себя, своими словами. А после трапезы расскажешь мне, как вы с мамой попали в наши края. Давно ли приехали? Как с дядей Лёней познакомились. Мне кажется, что он неплохой человек, трудолюбивый, безотказный, к маме и тебе хорошо относится. У вас в городе, мама говорила, бабушка осталась. Она сама за собой ухаживает или ей кто-то помогает?

– Тётя Оля, сколько же у вас сразу вопросов! Давайте я вам сначала чаю налью.

– Спасибо, а куда ты собрался наливать? Кружки же вынуть забыл. Они, завёрнутые в бумагу, лежат на самом дне баула. – Вот-вот, они самые.

После лёгкого перекуса, попивая из кружек горячий чай, они продолжили беседу.

– Тётя Оля, попробую рассказать всё по порядку. Родился я здесь, в Чите. А бабушка с мамой до Читы жили в Рязани. Отца своего я никогда не видел, даже фотографий его не сохранилось. Бабуля сказывала, что он, когда узнал, что мама в положении, на следующий день собрал свои вещи и был таков. Тогда бабушка в сердцах их совместные фотографии разорвала. Я даже не представляю, какой он. Мама стыдилась, что он бросил её беременной, поэтому стала искать работу в другом месте, где бы её никто не знал. И в нашей областной газете нашла объявление, что требуются повара, официантки и буфетчицы в новый ресторан. Она пошла прямо в редакцию газеты, а там ей объяснили, что ресторан-то открылся, но не в Рязани, а в Чите. Это далеко, это Дальний Восток, через всю страну придется ехать, зато должность с перспективой. Ресторанный трест даже оплачивает переезд, но требуется диплом по специальности. А мама кулинарное училище в Рязани закончила.

Так что всё сложилось, как ей было нужно: поскорее и подальше уехать.

– А как это понять «должность с перспективой»? Не могу представить, какая может быть перспектива, например у официантки, – поинтересовалась Ольга Васильевна.

– Мама тоже спросила об этом, и в газете ей объяснили: первые три месяца она будет жить в общежитии бесплатно, потом недалеко от работы получит комнату, а через год въедет в отдельную квартиру. Вот что они имели в виду.

Мне сейчас почти восемнадцать лет – вот сколько мы с мамой здесь. А бабуля приехала через два года, после того как мама устроилась, приехала прямо в новую квартиру. Ехать сюда, честно говоря, она не хотела, но понимала, что одной ей будет тяжело. Годы уже не те. В Рязани дом старый, комнаты старые, всё без ремонта. А когда решилась на переезд, она дом продала, забрала кое-какую мебель и немного вещей, памятных ей. Заказала товарный вагон, который перевозит крупные вещи, и на каждой станции бегала смотреть, всё ли там в порядке, целы ли замки. А мебель была старая: шкаф полуразвалившийся, диван продавленный, у стола не хватало ножки. Но она со своим добром не могла расстаться. А уж как она не хотела переезжать, вы бы знали!

Вот, тётя Оля, характерная деталь. У неё пересадка была в Москве. Как же она о Москве-то сказала? А, вспомнил: «Шум, гам и суета, очень много проходимцев и попрошаек. А вокруг дома стоят аж до неба. Жаль мне москвичей. Чем они там дышат? Право слово, не город, а улей растревоженных пчёл». Правда, хорошо сказала бабуля?

Мама в буфете трудилась вовсю, зарабатывала приличные деньги: честно говоря, буфетчицы всегда немного «химичат» с водкой, коньяком и бутербродами. Но её шеф ценил за то, что она сама не пила, была не из болтливых и очень уж шустрая. К ней никаких очередей никогда не стояло, и покупатели все были довольны.

Теперь о Леониде. Он познакомился с мамой по переписке. Кто дал ему мамин адрес, я не знаю. Да это и неважно. Дядя Лёня появился через месяц после первого письма, ухаживал за мамой. Они дома не сидели – кино, кафе, парк. Видно было, что маме он очень нравится. Через месяц он к нам переехал. А бабуля не доверяет этим письмам, и не то, чтобы не любит дядю Лёню, скорее, она всем мужчинам не доверяет. Говорит, что у современных мужчин на уме только желание хорошо пристроиться, сытно есть и сладко спать, а лучше всего – найти себе дурочку и жить на её деньги. Вот такая у неё философия.

Ну и, конечно, с первых же дней по приезде бабуля стала меня воспитывать, причём со страшной силой, иногда и ремешком. Очень часто она закрывала входную дверь на ключ, чтобы я на улице не шлялся с друзьями. И только одно повторяла: «Делай уроки, читай книги, учись, пока молодой! Потом поздно будет. Учись, внук, учись». Ох, как она меня мучила своими наставлениями. Что уж там говорить, я её даже побаивался маленько. Зато в дневнике ни одной тройки.

Бабуля тогда не так часто болела. Всех маминых кавалеров, которые иногда появлялись у дверей, выставляла: нечего, говорит, сюда шляться, вам бы только безотцовщину плодить. Язычок у неё ух какой: словечко за словечком. Не переспоришь – не переговоришь, зато она добрая и хорошая, мудрая женщина, рассудительная. Мне её очень жаль: болеет долго. Лежит целыми днями на своём старом любимом продавленном диване, в потолок смотрит и что-то шепчет, шепчет. Я прислушался: она молитвы читает.

Как-то её спрашиваю: «Бабуль, расскажи, о чём или о ком ты молишься. Что с тобой произошло в жизни?» Так знаете, тётя Оля, что она ответила: «Людей, Вася, я видела много разных: плохих и хороших. О многих знала такое, что и говорить стыдно. А хорошие люди, по-моему, никого не задевают, живут тихо и не во что не влезают. Их порой как бы и нету. Их жизнь самая обыкновенная, тихая, простая, ничего необычного. Вот и моя, считай, жизнь уже прошла, а счастья в ней было лишь малый кусочек. Не везло мне с ухажёрами: к моему берегу приставали одни прохвосты и дармоеды, короче говоря, шваль человеческая. За всю жизнь только один человек достойный мне встретился. Настоящий. Умный. Добрый. Любили мы очень сильно друг друга. Ни одного дня врозь, всегда и всюду вместе. Он даже пелёнки дочке нашей, Катюше, матушке твоей, сам стирал и гладил…

Приучил меня музыку слушать, у него много было хороших пластинок; мы с ним часто в парках гуляли – ходили на цветы смотреть. Бывало, посадит Катюху на загривок, а меня за руку держит и говорит: «Ну какой я молодец: у меня что жена, что дочь, обе красавицы!»

Несколько раз мы с ним ходили в театр. Но театр я не люблю: декорации все наспех нарисованы, ветерок их обдувает, а они качаются. Да и актёры неестественные какие-то: надо о любви говорить, а главный герой кричит, руки заламывает, они у него ходуном ходят, а возлюбленная его, та лет на двадцать его старше, зевает и рот веером прикрывает, тьфу! Короче говоря, не нравится мне театр, от нашей нелёгкой жизни уж больно он далёк. На сцене одни ряженые, как на детском утреннике.

Ну да ладно, вернёмся к мужу. Во всем он мне помогал, жалел меня, прожили мы с ним душа в душу почти пять лет… От зависти, что бывает такая любовь, один из его друзей на него донос написал. Вот что зависть с людьми делает! А когда мужа арестовали, пришёл ко мне свататься, думал, что я ничего не знаю про донос. И не узнала бы, но мне сам следователь рассказал. Рассказал, потому что сам был удивлен, как мог простой рабочий, трудолюбивый и не пьющий человек, замышлять диверсию на огромном заводе, с четырьмя корпусами, в самом центре большого города. Ты только сам подумай: в чертежах муж не разбирался, техникой не интересовался, никакой взрывчатки дома не оказалось. Когда улики искали, все стены в доме злодеи разрушили, да так ничего и не нашли…

Палачи поганые из нашего рязанского отдела госбезопасности стали к нему применять особые методы: отбили лёгкие, переломали все ноги… Ох, милый друг, сколько я ночей не спала! Переписываться нам не разрешалось. Я за всю жизнь всего два письма получила от него: первое мне под коврик около входа в дом кто-то подсунул (соседка сказывала, что мужичок какой-то был проездом, но очень торопился, сунул письмо и быстро ушёл). Письмо первое он написал мне из Тайшета, с лесоповала. Второе письмо мне жена такого же бедолаги передала на улице. В нём муж писал, что весь лагерь расформировывают и куда его пошлют, он пока не знает. И я вот до сих пор не знаю, где он лежит, где последний вздох сделал, как умер и где похоронен. Посадили его на двадцать пять лет.

Бумага пришла, официальная, вскоре после второго письма, что умер он от эпидемии. На бумаге той какой-то штампик размытый стоял – прочесть, откуда прислано, было невозможно. А на конверте только мой адрес рязанский в полосочке «куда», а в полосочке «откуда» стоял номер почтового ящика. А с моим переездом в Читу и конверт, и письмо куда-то запропастились.

Ох, Васенька, как же мне пришлось тяжело одной да ещё с ребёнком. Профессии никакой. Жена «врага народа». Только и могла, что устроиться в школу уборщицей. Все знакомые от меня отвернулись, смотрели искоса, побаивались меня. Так еле-еле до пенсии и протянула в школе. А жила и думала – мне тяжело, а как ему там, хоть бы не заболел, хоть бы не надорвался, хоть бы под нож бандитский не попал.

Молилась о нём каждый день. И сейчас каждый божий день молюсь за его душу. А как его не стало, на пенсии на меня куча болячек налетела и подкосила. Наверное, уже и не встану».

Вот такая у неё печальная судьба.

Я как приеду в город, сразу к бабуле. Я зарок дал. Маме не до неё сейчас. У мамы большая Любовь. Она про бабушку почти не говорит…

Ой, тётя Оля, сюда легковушка едет. Уже почти у поворота… Это точно мои.

Из-за поворота показалась легковая машина, но это был милицейский «газик». Остановился он, чуть не доезжая пустой и тихой заимки. Из машины вышел шофер и направился к ним. Поздоровался с Васей и пригласил Ольгу Васильевну в машину.

Убрав всё с клеёнки, на которой они ужинали, закопав всё недоеденное, Вася затушил костёр и отнёс чайник в свою бывшую халупу. Сполоснул ложки и вилки, потом мохнатой еловой веткой подмёл мусор и стал ждать Ольгу Васильевну. Прошло около часа.

Она вышла из машины, растерянная, её шатало, и глаза были в слезах. Попрощавшись с Василием, шофёр открыл дверцу и хотел уже сесть за баранку, в этот момент Ольга Васильевна крикнула ему: «Минуточку, Юрий, вы кое-что забыли». Она вытащила из кармана деньги и передала их шофёру.

Ольга Васильевна была так бледна и расстроена, что Вася почувствовал: задавать никаких вопросов ей сейчас не нужно: сочтёт нужным, сама всё расскажет. Он сказал только: «Ольга Васильевна, я вижу, что вам плохо, давайте зайдём к вам в домик, где вы полежите и отдохнёте, а как вам лучше станет, мы пойдём домой. А я рядом буду, посижу с вами, буду вашей охраной».

– Спасибо, Васенька, так и сделаем. Я отдохну, а потом пойдём домой.

В скит они добрались около полуночи. Хорошо, что ночь была лунной: даже без фонарика все тропки и дорожки были освещены её светом.