На чужом пиру

Раньше бы он поствил ее на место: за печкой немытая посуда, а она на мужа голос повышет, но за эти две недели все перевернулось с ног на голову: Алданыш и сам не заметил, как оделся и шагнул к двери, ни словом не попрекнув жену. В сенях взгляд его упал на камчу, висевшую под потолком на одном из гвоздей. По-сиротски неприкаянно болталась она как дохлая змея и опять же напоминала о безалаберности хозяйна.

Лет семь назад Уркия ездила проведать родителей и привезла от них подарок – невзрачного тонконогого жеребенка. Этот жеребенок вырос с статного скакуна, на котором не стыдно было появиться и на любых скачках и на кокпаре. Но и та радость как пришла и так ушла: как-то на вечеринке подвыпивший Алданыш подарил своего коня Турежану – бухгалтеру с центральной усадьбы «в знак дружбы». Турежан года два суетливо радовался каждой встрече с трактористом, заезжал в гости, но, убедившись, что скакун теперь действительно принадлежит ему, как в воду канул.

Кажется, и без того жизнь настучала по лбу Алданыша – больше некуда, а увидел камчу – стало еще горше – вспомнились былые раздумья о собственной глупости. Без умысла, просто чтобы не маячила перед глазами, сорвал он увесистую плеть и сунул за голенище вышорканных сбитых сапог.

С горькой решимостью ноги вынесли его к роднику. И точно, Макибай – демобилизованный сын хромой соседки, из-за которого и начались-то все несчастья, как ни в чем бывало садился в кабину голубой «Беларуси». «О, создатель! – пробормотал Алданыш. – И даже он…»

Даже этот вчерашний солдатик, за здоровье которого пил Алданыш в тот злополучный вечер, унижал его. Не в силах перенести явную несправедливость, он обиженно спросил:

– Эй, что это значит?

Макибай удивленно обернулся с растерянной улыбкой и дрогнувшим голосом поздоровался:

– Ассалаумагалейкум, ага!

– Уважил, сосед?! Ничего не скажешь, – гневно повысил голос Алданыш, воодушевленный тем, что хоть этот молокосос перед ним робеет.

– О чем вы?

– О тракторе, кончно… Почему ты сел на него без разрешения законного хозяина?

Макибай оправился от смущения и улыбнулся во весь рот:

– Странный вопрос, Алдеке. Трактор ведь государственный. Начальство приказало поработать на нем, вот я и сел.

Алданыш помолчал, скрипя зубами, не знал чем возразить на вежливый ответ юнца. Его взгляд упал на камчу за голенищем. Пока он шел, рукоять вылезла из сапога и бессильно волочилась по земле.

– Значит, моя беда тебе радостью обернулась? Поздравляю! – пробормотал Алданыш упавшим голосом, отвернулся и, потупившись, зашагал прочь. О чем еще говорить? Последняя надежда и та обманута.

Макибай помолчал, передернул плечами и захлопнул дверцу кабины.

– Что? Правда отдали? – спросила Уркия, едва он переступил порог дома. Хотя и спрашивать не стоило – по лицу все видно.

– Отдали! – буркнул Алданыш.

– Правильно сделали, заворчала жена. – Уже пятьдесять лет, а все по вечеринкам шастаешь. Говорила ведь – не ходи.

Алданыш скинул сапоги, лег на лоскутное одеяло. «Лежачего добивать – на это бабы мастера», – подумал и опять не нашелся, что ответить. Перемолчал.

В общем-то Алданышу на жену обижаться грех. В молодости она была приветливой и покладистой, минуты без дела не сидела. Но ему все казалось – чево-то не хватает. Как-то пожаловался родственнице: мог бы взять и покрасивей, а то досталась толстушка да еще и рябая. Та набросилась на него: да ты на себя посмотри, красавец нашелся… Денег, как другие, лопатой не гребешь, в начальниках не ходишь… молился бы на такую жену: в доме порядок, сыт, ухожен, каждый год тебе сыновей рожает, что еще нужно?

От слов родственницы он готов был провалиться сквозь землю. Действительно, как сам не понял своего счастья? Сейчас, Слава Богу, у него семь сыновей и самая младшая – дочь. Стареть начал, наверно, раз жена девчонку родила. Ну, да, это и лучше. Младшенкую Алданыш любил больше всех. Не раз думал: времена поли чудные, сыновья вырастают и разлетаются по свету, не женятся, как в старые добрые времена, а сходятся и расходятся. Раньше говорили – дочь не для себя растишь, а нынче часто именно дочь и есть опора в старости и внуки, которых никто не отнимет.

При мысли о дочери задеревеневшее сердце Алданыша потеплело. Выбросить бы из головы и трактор, и Шардарбека, и его сварливую бабенку. Да не выходило: о чем ни подумай, а в конце концов проклятые мыслишки возвращаются к тому же.

«Прошли те времена, когда рабочего за человека не считали: сейчас гласность, пересройка, демократия… – думал Алданыш и вздыхал. – Так-то оно так, да только когда еще все это придет в наш аул? Правильная власть далеко, а проходимцы вроде Шардарбека – рядом.

Но ведь законы для всех одни?! – эта неожиданная мысль взбодрила и придала сил. Будто путы слетели, душа встрепенулась и свободно взмахнула крыльями: – Чего это я столько дней живу надеждой на милость начальства? Еще и слова в свою защиту не сказал, а управляющий со своей мымрой торжествуют победу. Погодите, еще узнаете, кто такой Алдеке!»

Алданыш резко вскочил на ноги, без портянок, на босу ногу напялил сапоги, хлопнув дверью, выскочил из дома и зашагал на другой конец аула.

Ибадильда, пока не вышел на пенсию, много лет проработал учетчиком, был одним из уважаемых людей а ауле и окрестностях. Написанные им на русском языке жалобы доходили до руководства области и даже республики. И если была у кого в этом нужда, все в округе просили его помощи. Ибадильда за труды денег не брал, не тех, кому помог, держал в кулаке: кто сарай ремонтировал, кто убирал с бахчи арбузы и дыни. Алданыш до сего времени к бывшему учетчику не обращался, но и он, было дело, пару раз привозил сено в этот дом.

Слава Богу, хозяин оказался дома. «Значит, позет!» – суеверно порадовался Алданыш и, ободренный этой мыслью, сбросил сапоги у дверей, суетливо приветствуя хозяина, кланяясь, прошел на почетное место.

– Ассалаумагалейкум, ага!

– Аликсалам, – ответил Ибадильда, приподнимая с подушек тяжелое свое тело. – Проходи, садись!

– Сядем, конечно, сядем! – Алданыш опустился на расстеленное одеяло, сел, свернув ноги калачиком, погладил по голове смуглого мальчонку, игравшего с дедом: – Совсем большой стал. Тьфу-тьфу, не сглазить…

– С чем пришел, дорогой? – спросил хозяин, разминая в пальцах папиросу. Алданыш ждал этого вопроса, разрешавшего изложить суть дела, и тут же напрямик выложил, каких унижений натерпелся от Шардарбека.

– И что же ты собираешься делать? – спросил Ибадильда, лишь на мгновение задумавшись.

– Ойбай-ау, аксакал, об этом и толкую: надо написать жалобу на Шардарбека, никому житья не дает, весь аул измучал, – Алданыш с надеждой взглянул на бывшего учетчика, хотел понять, нашли ли его слова поддержку в душе хозяина: слышал, последниее время у него натянутые отношения с Шардарбеком, на это и рассчитывал.

– «Пакты» у тебя есть? – спросил Ибадильда, выпуская клубы дыма.

– Есть! – ответил Алданыш, радуясь, что разговор пошел на лад. – Недавно на тракторе Кеулимжай он отвез телку председателю аулсовета.

– Это не «пакт» – свою телку отвез.

Алданыш на миг растерялся.

– Еще есть! – воскликнул радостно: – В прошлом году после оенней стрижки он содрал с аула деньги за падеж ярок.

– И это будет ненадежный «пакт»: во-первых, он восстанавливал не собственное стадо, а совхозное, во-вторых, все мы отдали по паре ярок добровольно, никто нас не принуждал.

Алданыш напомнил Ибадильде еще несколько случаев, но и они не оказались «пактами». Повесив голову и опять потеряв надежду, он вернулся домой, решив: «Придется ехать в район, там большое начальство, а значит, проще найти управу на Шардарбека… Наверно, Ибадильда нашел с ним общий язык – все они одной веревочкой вязаны… Ворон ворону глаз не выклюет».

***

На следующий день единственным рейсовым автобусом Алданыш отправился в райцентр. Приехал поздно. Покачиваясь от долгой тряски, спотыкаясь, долго плутал в темноте, но все же отыскал квартиру милиционера Бакбергена – среднего сына двоюродного брата, у которого жил после смерти родителей.

Дом оказался полон гостей. По аульным понятием вежливости Алданыш обошел всех, здороваясь за руку даже с детьми, присел на свободное место и только тут почувствовал, что изрядно устал с дороги.

Бакберген и его старший брат, уже аксакал с почтенной бородой, Уктембай, стали спарашивать о новостях аула и здоровье аулчан.

– Слава Богу! Все хорошо! Слава Богу! – отвечал польщенный вниманием сородичей Алданыш. А сам думал, что же это за торжество, если сам Уктембай здесь? Тот словно угадал его мысли:

– Старший сын Бакбергена, Жайдарбек, привез невесту из Кзыл-орды. Завтра свадьба. Очень кстати приехал, а то мы тут гадем, кого бы к тебе послать с весточкой: аул Акиин – не ближний свет, – сказал Уктембай, оглаживая бороду.

«Ведь почти ровесник, а уже стал аксакалом, – удивляясь почтенной внешности и достойным манерам Уктембая, подумал Алданыш и только тут заметил, что родственники посматривают на него выжидающе. – Какая чепуха только не лезет в мою дырявую голову, – спохватился он. – Какое мне дело до его почтенных седин?!»

– Это хорошо! Очень хорошо, – сказал он, поддерживая Уктембая. – Такому событию можно только радоваться.

На следующий день справляли свадьбу. А когда утихла суета и родственники сели за вечерний чай, Уктембай начал разговор о следующем важном деле.

– Хорошо сыграли свадьбу. Теперь по обычаю надо съездить к родителям невесты и попросить у них прощения за взятую из дома дочь. Думаю, надо ехать мне, Алдошу и Куреке.

У Алданыша екнуло сердце. Он заерзал на месте, стараясь отговориться:

– Утеке, но ведь я…

Но старший сын воспитавшего его брата оборвал на полуслове.

– Э-э, Алдош, разве у Бакбергена есть родсвенники ближе нас с тобой? – сказал, посмотрев на Алданыша с ласковым укором. – Кому же ехать если не нам?

Алданыш не нашел слов, чтобы отказаться, и покорно опустил глаза.

– Значит, решили, – отрезал Уктембай.

Конечно же, Алданыш мог вежливо отказаться, ссылаясь на дела, но его сердце растаяло от слов: «Кто Бакбергену ближе нас?». Вдруг до него дошло, что он действительно один из старших братьев Бакбергена. В таком случае никак нельзя уклоняться от поездки.

Так Алданыш с двумя аксакалами съездил в Кзыл-Орду к сватам. Они оказались славными людьми, радушными хозяевами, на пять дней задержали у себя гостей. Впервые Алданыш выбрался так далеко от своего аула и впервые в жизни забыто было его детское прозвище Алдош – здесь все называли его уважительно, Алдеке. Однажды даже хозяева настояли, чтобы он первым взял в руки самую почетную часть угощения – баранью голову.

Почти каждый из смертных – раб того, кто его уважает. Алданыш пять дней подряд возил родственников на такси. На обратном пути Укембай и старший брат его жены Курман сошли с поезда у своего аула, и Алданыш один привез Бакбергену весть о том, как их встретили сваты.

Садилось солнце. Закончили ужин и пили чай. Невестка начала стелить постели. И только тут Алданыш вспомнил, зачем приехал в райцентр. Ощущение восторга, с которым он прожил целую неделю, тут же угасло, как залитый водой костер.

«Завтра все разойдутся по делам, а я опять останусь ни с чем», – подумал он с горечью и, отозвав Бакбергена в соседнуюю комнату, рассказал ему о своих бедах.

– Вот как унижает твоего брата Шардарбек! – вздохнул, закончив рассказ. Но что удивительно, рассказ этот ничуть не возмутил родственника.

– Зачем тебе, ага, ввязываться в склоки и пересуды из-за таких мелочей?! Возраст у тебя, слава Богу… – сказал Бакберген не только не возмущаясь, но и укоряя самого Алданыш. Он вскипел от негодования.

– Дорогой, какая же это мелочь, если твой брат остался без работы. Сам знаешь, куча детей малых, – сказал обиженно, подрагивающим голосом.

– Это уладится само по себе. Будет Шардарбек в райцентре, я с ним поговорю, конечно, – преспокойно зевнул Бакберген. – Но и ты не кичись своей гордыней… Можешь и извиниться, не убудет…

От такого разговора все радости последних дней разом забылись. «В кого я верил?!» – подумал Алданыш, свесив голову. Поднявшись до рассвета, не сказав ни слова брату, он ушел на автовокзал и взял билет на автобус до Акиина. Отправлялся автобус в польден, и Алданыш отправился на базар, пересчитывая оставшиеся деньги: из ста пятидесяти было потрачено больше сотни. «И не приберет же Бог старого дурака, – выругался он про себя: Вместо головы тыква досталась».

Как бы там ни было, а возвращаться домой надо. Вечером, отряхиваясь от пыли, он шагал к своей приземистой избушке, притулившейся напротив высокого дома управляющего. «И угораздило меня построиться именно на этом месте?!» – сплюнул скрипевшую на зубах пыль Алданыш.

Уркия встретила мужа не очень-то приветливо: оно и понятно: уезжал на день-два, а вернулся через неделю. Когда же она услышала о поездке к сватам, на глаза навернулись слезы.

– Зачем накупил этой дряни? – швырнула к двери привезенные гостинцы. – Не для того деньги брал. В мае сын из армии вернется, чем встретим?.. Что за муж? В мирное время не может семью прокормить… Как людям в глаза смотреть?

Наконец-то стемнело. В доме начали укладываться спать. Стелить мужу Уркия не стала. И тот, молча получив свою долю упреков и ругательств, взял одеяло, хотел лечь рядом с женой у печки. Но она взбрыкнула, проворчав:

– Ложись подальше!

Никогда еще Алданыш не ронял авторитет в семье до такой степени. Так и застыл с одеялом в руках. Но подумал: «грех обижаться на разгневанную. Лучше сегодня с ней не связываться». И, волоча красное верблюжье одеяло, лег рядом с дочерью Кульшарой. Та обвила его шею ручонками, прижалась к отцовской щеке.

– Соскучилась, доченька? – прощептал ей на ушко Алданыш. В носу засвербило, сердце размякло. Он прижал ребенка к груди и уснул, думая о сыне в армии и еще о четверых, учившихся в интернате на центральной усадьбе совхоза.

Чувствуя вину перед женой, Алданыш поднялся первым: подбросил сена скотине, вычистил загон и, уже совсем не мужское дело, выгреб золу, растопил печь. Дальше этого не хватало вообрежения, чем еще можно угодить Уркие. А она, не зная как себя теперь вести с мужем, упорно не вставала.

Алданыш, потоптавшись возле печи, вышел во двор и стоял возле дома покуриавая. По пустынной улице старик Калнияз гнал корову. Это был самый уважаемый аксакал в ауле. Его долго не было здесь, говорили, уезжал в город навестить детей и внуков. Алданыш, увидев старика, торопливо бросился ему навстречу, пожал руку.

– Ну, где ты пропадал? – спросил Калнияз.

– В райцентр ездил, аға, – пробормотал Алданыш.

– Добился чего-нибудь?

Алданыш смущенно пожал плечами, почесал затылок.

– Понятно, – кивнул старик. – Слышал я про твою беду… Не отчаивайся, найдем и на Шардарбека управу. Сегодня же схожу к нему и скажу, чтобы вернул трактор.

Сказав так, старик не спешал пошел своей дорогой. А на глазах Алданыша выступили слезы. Все знали, что против Калнияза управляющий не пикнет. И не только Шардарбек, но и повыше его начальники побаивались этого старика. Он сам до пенсии работал на руководящих должностях, теперь его дети в городе имеют большую власть.

– Айналайын! – не отрывая глаз от удалявшегося Калнияза, пробормотал Алданыш. – Вот настоящий большевик… Ради такого человека не жаль себя самого принести в жертву… не жаль себя самого принести в жертву… Нету у меня мозгов, нету, – постучал себя кулаком по голове. – Нет бы сразу пойти к Калниязу и все рассказать, так нет, чуть до столицы не дошел, чуть не все деньги промотал, а ради чего? Свои обидят, свои и пожалеют!

Затуманившийся от умиления взгляд Алданыша упал на бурого вола, спозаранку отправившегося на сеновал Шардарбека. Спокойное нахальство скотины так возмутило хозяина, что он схватил вилы и бросился следом.

– Куда? Куда, пес?! Мало ты мне напакостил, итит твою… собака…

Поднималось солнце. Вол, задрав хвост, кинулся к сеновалу с другой стороны. Алданыш, споткнувшись, растянулся на земле. «Хотел ведь осенью забить этого шайтана на мясо – Уркия отговорила. Вот уж истина: выслушай женщину и сделай наоборот…».

Алданыша вдруг осенило: ведь ничего бы и не было, не пойди он на поводке у собственной жены. И все несчастья в его жизни оттого, что он, мужчина, слушается бабу.

Размахивая вилами, мчался по аулу Алданыш, которого в его почтенном возрасте до сих пор называют Алдошем, ругал на чем свет стоит своего бурого вола и как достойный потомок ходжи Насреддина ни на грамм не сомневался, что во всех его бедах виновата жена и только она.