Утопия в снегах. Социально-архитектурные эксперименты в Сибири, 1910–1930-е

1.1. Архитектурная жизнь Сибири в начале XX в

Сибирь с ее огромным слабозаселенным пространством и богатыми недрами не могла не стать площадкой для архитектурных экспериментов, в той или иной степени направленных на переустройство общества. Вопрос был только во времени начала этого амбициозного процесса.

«Утопическая» традиция архитектуры Сибири по своей сути урбанистична. В ее фокусе всегда были города, которым традиционно принадлежала важнейшая роль в истории региона. Сначала города были опорными точками русской колонизации, затем – торгово-административными пунктами, впоследствии – центрами промышленности, науки и культуры. Экспериментальная направленность впервые проявилась именно в архитектуре городов, в частности в генеральных планах Томска и Омска, выполненных петербургским архитектором Уильямом (Василием) Гесте на рубеже 1820–1830-х гг. Веерная сетка улиц, широкие бульвары, аккуратные домики на одинаковых по размерам участках земли – все это будет реализовано далеко не в полной мере, но позднее повторится в проектах сибирских городов-садов.

В разгар «золотой горячки», охватившей Сибирь в 1840-х гг., миллионер Философ Горохов возводит в центре Томска особняк с обширным садом, поражавшим даже столичных гостей. В саду он размещает беседки в китайском стиле, различные статуи и оранжереи с тропическими растениями, смело перекидывает прямо над прудом остекленный танцевальный павильон. Участникам гороховских пиршеств еду подают на фарфоровых тарелках, на которых изображен этот же сад[3]. Превращение жизни на задворках империи в сплошной праздник среди античных и восточных декораций – отчасти тоже эксперимент, пусть и ограниченного масштаба. В целом же в XIX в. социально-утопическая составляющая не проявилась в архитектуре Сибири, хотя уже присутствовала в религиозной жизни региона в образе Беловодья – труднодоступной, затерянной страны справедливого порядка, вечного изобилия и истинной духовности, которую долго искали за Алтайскими горами.

Томск. Вид сада Философа Горохова. Литография 1840-х. ТОКМ

Рубеж XIX–XX вв. – особый период в сибирской истории, время коренных изменений в экономике, культуре и социальной сфере, связанных прежде всего с реализацией крупнейшего в мировой истории транспортного проекта. В 1891 г. император Александр III подписал указ о возведении Великого Сибирского пути (Транссибирской магистрали), который соединил азиатскую часть Российской империи с западноевропейским рынком. Вдоль железной дороги появились новые города, такие как Татарск, Тайга, Боготол, но самым значительным из них стал Новониколаевск (Новосибирск), удачно расположенный на пересечении наземных и водных путей. От журналистов и литераторов он получил прозвище Сибирского Чикаго за удивительно быстрые, поистине «американские» темпы роста. В то же время многие старые города – Тобольск, Колывань, Енисейск, Кяхта, – оказавшись в стороне от магистрали, утратили свое значение.

В начале 1900-х гг. крупнейшим городом Сибири являлся Томск (67,4 тысячи жителей в 1904 г.), к следующему десятилетию его обогнал Омск (127,9 тысячи жителей в 1910 г.)[4]. Томск, помпезно именовавшийся Сибирскими Афинами, долгое время оставался научным, образовательным и культурным центром региона по той причине, что здесь в 1888 г. был открыт первый в азиатской части России университет. В число «больших» городов того времени также входили Иркутск, Красноярск и Чита (60–70 тысяч человек).

Строительство железной дороги прямым образом повлияло на развитие архитектуры и градостроительства в регионе. По всей магистрали появились большие пристанционные комплексы, военные городки и переселенческие пункты, казенные винные склады, различные инженерные сооружения (мосты, виадуки, тоннели). Особенно важно, что в архитектуру сибирских городов проникли передовые строительные технологии и рационалионалистические тенденции. Внедрение таких материалов, как чугун и железобетон, стимулировало появление новых типов зданий и сооружений – пассажей, народных домов, зерновых элеваторов. Значительный вклад в популяризацию идей рационализма внесли выпускники петербургского Института гражданских инженеров, которые активно работали на сибирских стройках[5]. Одним из них был Андрей Дмитриевич Крячков (1876–1950) – герой этой книги, сквозной ее персонаж. Сын крестьянина с Ярославщины, смекалистый и целеустремленный человек, он выбрал далекую Сибирь в качестве места службы после окончания учебы. Деловая хватка и чуткое следование политической и художественной конъюнктуре позволили Крячкову преодолеть все социальные катаклизмы первой половины XX в. без серьезных карьерных трудностей и обрести статус ведущего сибирского зодчего.

Открытие Томской ветви Сибирской железной дороги. 1 августа 1896. Фото Ивана Томашкевича из альбома «"Великий путь". Виды Сибири и Великой Сибирской железной дороги» (1899)

Длительное время к востоку от Урала был дефицит квалифицированных архитектурных и строительных кадров. Специалисты, приезжавшие из Санкт-Петербурга и Москвы, не всегда задерживались в Сибири надолго и, как правило, не оставляли учеников. Лишь в начале XX в. появился первый региональный центр архитектурного образования – Томский технологический институт (ТТИ). С 1902 г. в составе института работало инженерно-строительное отделение (с архитектурной специальностью), позднее переименованное в факультет. К преподаванию на нем в разное время привлекались признанные мастера – Фортунат Гут, Андрей Крячков, Константин Лыгин, Николай Молотилов, Викентий Оржешко, Владимир Сухоровский, Георгий Ульянинский. Уже с 1910-х гг. выпускники факультета участвовали в застройке городов Сибири, Урала и Дальнего Востока, проектируя мосты и тоннели, общественные здания, жилые комплексы. В 1925 г. в связи с 25-летним юбилеем ТТИ был переименован в Сибирский технологический институт (СТИ). Этим подчеркивалось растущее значение вуза как «кузницы пролетарских специалистов».

Вслед за открытием железной дороги и технологического института начались изменения в облике сибирских городов. Если прежние архитектурные стили (барокко, классицизм, эклектика) доходили до региона со значительным опозданием, то модерн и неоклассицизм, в полной мере воплотившие в себе рационалистические тенденции – принцип проектирования «изнутри наружу», целесообразное формообразование, выявление эстетических возможностей новых конструкций и материалов, – появились здесь почти без отставания от Санкт-Петербурга или Москвы. Современники отмечали, что торговые здания, доходные дома и частные особняки, построенные в формах «нового стиля» (модерна) и «ампира» (неоклассицизма) со всеми их атрибутами – железобетонными конструкциями, большими окнами, просторными залами, изысканным декором, – придавали улицам городов Сибири респектабельный вид, сравнимый с крупными городами Европейской России. Примерами таких зданий можно назвать доходный дом епархиального ведомства в Красноярске (1912–1914 гг.; пр-т Мира, 98), который был возведен архитектором Леонидом Чернышевым в стиле рационалистического модерна, и доходный дом издателя Петра Макушина в Томске (1912–1913 гг.; ул. Гагарина, 3), вдохновленный палладианским палаццо Вальмарана. Оба здания были оснащены по самому современному на тот момент уровню (электричество, водопровод, канализация, усовершенствованная система отопления), а благодаря совмещению секционной и коридорной планировок могли не только использоваться в качестве жилья, но и превращаться в офисы, становясь торгово-конторским пространством.

Томск. Доходный дом Петра Макушина. 2021. Фото Владимира Дударева

Вместе с тем в сибирских городах нарастали проблемы, как бы сказали сегодня, урбанистического характера. Застройка была не только скученной, но и почти исключительно деревянной, поэтому часто случались опустошительные пожары. Чем быстрее рос город, тем разорительнее для него становилось каждое следующее огненное бедствие. Не редкостью были наводнения и вспышки инфекций. Городское благоустройство находилось в зачаточном состоянии. Достаточно сказать, что в 1910 г. во всей Сибири и на Дальнем Востоке 77 % городов не имели ни одной замощенной улицы[6]. Благоустройство и санитарные аспекты были тесно переплетены с социальными факторами. В районном делении городов четко прослеживалось расслоение. Позволить себе комфортабельное жилье в центре города, оснащенное удобствами, могли лишь зажиточные слои общества. На окраинах стремительно разрастались районы трущобного типа – «нахаловки», «слободки» и «копай-города». «Самовольно захваченные участки земли заселяются представителями люмпен-пролетариата, обнищавших, непристроенных переселенцев и другой “вольной птицы” – заселяются плотно, застраиваются тесно постройками из всевозможнейшего строительного материала, до рогож, лоскутов от старого ношеного платья включительно», – жаловался в 1911 г. житель Омска[7]. Жилищный кризис был плодотворной почвой для роста социальной ненависти, достигшей обострения в период неудавшейся революции 1905–1907 гг., когда произошли жестокие столкновения в Томске, Красноярске и Иркутске. Символично, что в ходе томских событий разъяренная толпа не упустила возможности разгромить большой особняк городского главы Алексея Макушина, да так, что дом пришлось реконструировать.

Красноярск. Слобода Нахаловка. Почтовая карточка 1900-х

На этом фоне в Сибири появляются первые архитектурные и градостроительные проекты с ярко выраженной реформистской направленностью. Начало было положено в 1910-е гг. попытками создания «домов дешевых квартир» для малоимущих и бедствующих горожан. Инициатором постройки такого дома в Омске был городской голова Василий Морозов. По его замыслу здание должно было состоять из множества небольших однокомнатных квартир, библиотеки-читальни и кухни для выдачи готовых блюд[8], т. е. являлось прообразом дома-коммуны. Гражданский инженер Илиодор Хворинов выполнил проект, но городская дума отказалась финансировать строительство. В Томске эту идею дома дешевых квартир отстаивал видный в то время санитарный врач Петр Мультановский, а в Чите даже было организовано Общество дешевых квартир[9].

Главный корпус Томского технологического института. Почтовая карточка 1900-х

Творческие поиски тех лет в определенной степени были связаны с мировоззренческой платформой областничества – движения за автономию Сибири. Областники инициировали всестороннее изучение культурной и экономической специфики региона, которое было нацелено на преодоление несправедливого отставания от метрополии; благодаря им начался подъем общественной жизни. Лидер областничества, знаменитый ученый и, как его называли современники, «сибирский дедушка» Григорий Николаевич Потанин не оставил каких-либо специальных работ, посвященных архитектуре, хотя живо интересовался изобразительным искусством. Его не беспокоили проблемы расселения, планировки или жилищного строительства. В то же время Потанин много писал о развитии сибирских городов. Он отмечал, что именно города являются центрами умственной и культурной жизни, только они могут воспринимать «лучи света, идущие с Запада»[10]. Природно-климатические условия региона, по словам Потанина, предопределили многие аспекты жизни его обитателей, в том числе некоторые архитектурные предпочтения. «Сибиряки привыкли к яркому свету своего солнца и любят солнопек; деревянные дома в Иркутске и Томске поражают своим обилием окон; простенки между окнами уже самих окон – типическая черта томских и иркутских деревянных построек; новые люди в Сибири, пришедшие из-за Урала, протестуют против этого солнцепоклонничества туземцев…»[11] Годы спустя эта особенность будет доведена до абсолюта в работах сибирских архитекторов-конструктивистов.

Доходный дом Деева в Томске (архитектор Андрей Лангер). Барельефы с изображениями белок – пример поисков самобытного регионального стиля в ключе модерна. 2019. Фото Натальи Труновой

Томск. Оформление наличника в «сибирском стиле». 2024. Фото автора

На протяжении 1910-х гг. под влиянием идей областничества и эстетики модерна велись активные поиски «сибирского стиля». Известные мастера тех лет (Андрей Лангер, Товий Фишель, Викентий Оржешко) использовали образы или орнаментальные мотивы, отсылавшие к местной природе и культуре. Летом 1911 г. в Омске открылась Первая Западно-Сибирская сельскохозяйственная, лесная и торгово-промышленная выставка – масштабная презентация новейших достижений региона. Для сибирских архитекторов и их коллег, приглашенных из Европейской России, эта выставка стала плацдармом для реализации самых смелых фантазий. Концепция экспозиционного пространства разрабатывалась под руководством талантливого красноярского зодчего Леонида Чернышева. Обширная территория – 27 десятин (около 29,5 га) – была застроена разнообразными сооружениями, выполненными из традиционного материала – дерева. Монументальный главный павильон был решен в стиле модерн, научный павильон достоверно воспроизводил древнеегипетский храм со сфинксами и обелисками, а машинный павильон напоминал синтез средневекового замка с юрточными жилищами коренных народов Сибири. Программа строительства включала среди прочего театр в мавританском стиле, павильон винодельни барона Штейнгеля в виде пещерного грота и павильон Переселенческой лесной организации, который представлял собой огромный ствол березы со входом-дуплом. На одной из площадей выставки возвышалась копия Эйфелевой башни, собранная ни много ни мало из эмалированных тазов и ведер фирмы «Калашников и сыновья». Омская выставка 1911 г. продемонстрировала незаурядные способности местных архитекторов и инженеров, что было отмечено прессой, однако ее художественный плюрализм не повлиял на формирование единого «сибирского стиля» (наподобие национального романтизма в Финляндии).

Панорама Первой Западно-Сибирской выставки. На переднем плане – павильон компании «Зингер», стилизованный под швейную машину. За ним – реплика Эйфелевой башни из ведер и тазов. 1911. ОГИК музей

Машинный павильон Первой Западно-Сибирской выставки представлял собой деревянное строение с арками и башнями, увенчанными ажурными металлическими куполами. 1911. ОГИК музей

Надо сказать, что как в дореволюционный период, так и в раннесоветские годы архитектурное сообщество в Сибири оставалось разрозненным. В отличие от Европейской России, в сибирских городах не было ни профессиональных архитектурных обществ (наподобие Московского архитектурного общества – МАО или Общества архитекторов-художников – ОАХ в Санкт-Петербурге), ни творческих группировок, ни специальных периодических изданий. Впрочем, некоторые зодчие состояли в художественных союзах. Так, архитекторы Андрей Крячков, Константин Лыгин, Викентий Оржешко и Товий Фишель были в числе учредителей Томского общества любителей художеств, основанного в 1909 г. Тогда же в Томске было образовано Общество сибирских инженеров (ОСИ), которое объединило более 100 представителей региональной научно-технической интеллигенции – инженеров-путейцев, горных инженеров, металлургов, механиков и др. В нем состояли архитекторы Андрей Крячков, Федор Рамман, Павел Парамонов. ОСИ не имело какой-либо творческой платформы, основное внимание оно уделяло техническим исследованиям и решению конкретных инженерных задач; лишь изредка в журнале общества затрагивались проблемы сибирского градостроительства.

Научный павильон Первой Западно-Сибирской выставки в Омске. 1911. Почтовая карточка

Интересный концептуальный вклад в развитие сибирских социально-архитектурных экспериментов внес Алексей Капитонович Гастев. В начале 1920-х гг. он получил известность как литератор, теоретик научной организации труда и основатель Центрального института труда в Москве. До этого Гастев был обычным политическим ссыльным, которого отправили отбывать срок за революционную деятельность на север Сибири, в Нарымский край. В 1916 г. он опубликовал в красноярском альманахе эссе «Экспресс (Сибирская фантазия)» (см. приложения), в котором изобразил отдаленное будущее сибирских городов на стыке утопии и антиутопии.

Зиновий Толкачев. Портрет Алексея Гастева. Начало 1920-х. Из сборника «Восстание культуры» (1923)

Проезжая на молниеносном поезде-экспрессе сквозь всю Сибирь к Берингову проливу, рассказчик видит, как в Кургане возвышается огромный Народный дом, занимающий четыре квартала, со сплошным остеклением фасадов, встроенной железнодорожной линией и гигантским маяком. На месте Новониколаевска у Гастева растет промышленный Сталь-город, в котором «частные здания идут квадратными кварталами: их плоские крыши соединены в одну площадь и образуют роскошный зеленый сад». Совсем футуристично выглядит Иркутск: над ним парят воздушные платформы монопольных корпораций и синдикатов. Расположенный в зоне вечной мерзлоты Якутск и вовсе становится «не городом, а сказкой», крупнейшим лесоперерабатывающим центром; все дома здесь сделаны из специально обработанных бумажных листов[12].

Гастев предсказал целый ряд явлений и процессов, сбывшихся в Сибири в течение последующих десятилетий: от популярности архитектуры конструктивизма и распространения больших сельскохозяйственных комбайнов до строительства гидроэлектростанций и форсированного освоения северных районов. Сам того не зная, нарымский ссыльнопоселенец предоставил архитекторам и градостроителям замечательный источник вдохновения, не утративший актуальности и по сей день.

Первая мировая война, революция 1917 г. и Гражданская война остановили крупные стройки в Сибири, равно как и в европейской части России. Не были возведены или остались незавершенными большие общественные сооружения, на долгие годы пришлось отложить реализацию важных инфраструктурных проектов (Туркестано-Сибирская магистраль, трамвайные сети в Томске, Омске и Новониколаевске, гужевой мост через реку Ангару в Иркутске). Сильнее всего пострадало жилищное строительство. Но, несмотря на это, обращение сибирских зодчих к социально-архитектурным темам не прерывалось и не зависело от политических пертурбаций, о чем свидетельствует событийно насыщенная история проектирования городов-садов. Многие из таких поселений задумывались в 1918–1922 гг. – пожалуй, самый тяжелый для сибиряков период.

1.2. Города-сады в сибирском градостроительстве 1910–1920-х гг

Градостроительной концепцией, которая господствовала в Сибири на протяжении почти пятнадцати лет (1916–1930) и сильно влияла не только на архитектурную, но и на общественную жизнь региона, была идея города-сада. Ее выдвинул в самом конце XIX в. британский социальный теоретик Эбенизер Говард, считавший, что современные города непригодны для проживания из-за перенаселенности, и в этом видевший истоки множества несчастий. Предложенная Говардом модель поселения отличалась четким функциональным зонированием, обилием озелененных общественных пространств (парков, скверов, бульваров, площадей), малоэтажной типовой застройкой, автономным принципом организации и самоуправления. Город-сад делился на административно-торговый центр с центральным парком, жилую зону и периферийную промышленную территорию, что позволяло соблюдать хорошие санитарно-гигиенические условия.

Эбенизер Говард. Общее расположение города-сада в системе расселения. Из книги Арнольда Енша «Города-сады. Города будущего» (1910)

Эбенизер Говард. Теоретическая схема города-сада. Из книги Арнольда Енша «Города-сады. Города будущего» (1910)

Свои предложения Говард подробно изложил в нашумевшей книге «Завтра: мирный путь к настоящей реформе» (To-morrow: A Peaceful Path to Real Reform), впоследствии переизданной под названием «Города-сады завтрашнего дня» (Garden Cities of To-morrow). Текстовая часть книги сопровождалась схемами-диаграммами, изображавшими город-сад в виде поселения с идеальной радиально-кольцевой планировкой. Эти диаграммы были восприняты русскими архитекторами буквально, т. е. как готовый градостроительный проект[13]. Именно поэтому многие отечественные планы городов-садов имеют строго геометрическую круговую структуру с лучевыми магистралями, в то время как на Западе, особенно в англо-американском градостроительстве, чаще использовалась более свободная планировка с криволинейными улицами.