ОН

Это— не о любви.

Но начинается с неё. Как, впрочем, и большинство глупостей в нашей жизни.

Здесь не будет идеальных финалов, белых платьев

и «он всё понял и вернулся».

Главы, как и в жизни: случайные, несовершенные, но свои.

Некоторые из них начались с фразы «он написал». Некоторые – с бутылки вина.

И почти все – закончились тишиной.

Но даже через тысячи «почти» ты всё равно приходишь туда, где ждёт одно-единственное слово: «Я»

Этюд

—–

Эпиграф:

Иногда ты приходишь в галерею за вдохновением, а уходишь – с мужчиной, красками и очередной ошибкой.

––

Я не верю в «особенные вечера».

Но пятница пахла иначе. Немного белым вином, немного осенью, немного собой.

Вино направило меня посетить новую художественную галерею в центре города, о которой давно слышала от друзей.

Я зашла в галерею, укутанную мягким светом и приторным шёпотом интеллектуалов. Высокие потолки, пахнущие гипсом и деревом. Пол под каблуками чуть звенел – будто даже здание было частью выставки. Создавалось музыкальное сопровождение.

Я шла вдоль картин, как будто искала кого-то, а не что-то.

И остановилась.

Передо мной – яркая, дерзкая, будто вырвавшаяся за рамки холста работа. Цвета спорили друг с другом, а я сама с собой. Красный вёл войну с синим. Желтый пытался примирить.

Свет падал на пол под углом, как будто галерея решила сыграть в театр теней.

Краски кричали, мазки – дрались друг с другом. А после была исповедь.

Где-то в левом углу картины пряталась моя собственная мысль:

«А вдруг это и про меня?»

Я смотрела – и не понимала. А потом вдруг услышала:

– Нравится?

Я вздрогнула от голоса.

– Нравится, но не понимаю.

– Это и есть лучшее состояние. Искусство не для понимания. Оно для того, чтобы почувствовать себя не до конца уверенной.

– Она не требует понимания. Она требует уважения.

Сзади меня стоял высокий, с упрямыми волосами, небрежно собранными в пучок, и белой рубашкой, на которой было больше краски, чем ткани. В глазах у него было то, чего я опасалась в людях – концентрация.

– Вы автор?

– Можно сказать, что да. Хотя иногда мне кажется, что картина сама пишет себя, а я просто держу кисть.

– Тогда ты – Этюд.

Он рассмеялся.

– А ты?

– Я? Просто гость. Гость в этом городе, в этой галерее и, возможно, даже в своей жизни.

–

У нас было вино.

У нас были слова.

И возможно, даже было чуть больше, чем просто совпадение вкусов. А может, мы оба тогда просто слушали тишину не перебивая.

– Удивительно, ты говоришь, как человек, который любит искусство, но не даёт ему зайти слишком близко. Ты не даешь себе раскрыться.

– Потому что тогда оно может разочаровать.

– Или изменить.

– А это ещё хуже.

– Нет. Хуже – остаться прежней.

–

Он пригласил меня в студию.

Старый особняк с облупленной штукатуркой.

Там пахло маслом, пыльной тканью и бессонными ночами в попытках уместить свои чувства и эмоции на холст.

Я не умела рисовать. Но в его пространстве я вдруг почувствовала, что это не важно.

Он показал мне, как держать кисть. Я всё равно держала, как нож. Мне так было привычнее.

– Твоя абстракция напоминает мне о чём-то важном.

– О чём именно?

– О том, что хаос – тоже композиция. Весьма похоже на тебя.

–

Потом было кафе.

Деревянные стулья, которые скрипят, когда тебе нечего сказать, а молчать еще неприлично.

– Ты уверена, что не художница?

– Я художник по людям. По эмоциям. По воспоминаниям.

– Тогда я – твой эскиз?

– Пока что ты просто тень на холсте. Посмотрим, станешь ли мазком.

Мы стали встречаться. Не романтично. Просто… совпадали. Не с друг другом, просто временем.

Я носила в его студию кофе и себя. Он писал, а я лежала на подоконнике, читая Маяковского вслух.

Мы не говорили «мы». Потому что «мы» – это рамка. А он терпеть не мог рамки. Максимум подрамники.

Он внимательно слушал, задавал вопросы, интересовался моей жизнью. Я чувствовала, что между нами возникает что-то особенное.

Следующая наша встреча состоялась через неделю. Он пригласил меня на вернисаж, где выставлялись работы его друзей. Вечер прошел в приятной атмосфере, мы общались с другими художниками, обсуждали представленные работы. Он рассказывал мне, как отличить, какой краской написана картина, а я внимательно поедала эту информацию, вместо ужина.

Однако, со временем я начала замечать, что Этюд все чаще отменяет наши встречи, ссылаясь на занятость. Он мог не отвечать на сообщения или звонки, объясняя это тем, что был погружен в работу.

Потом он стал исчезать.

– Прости, я в потоке.

И я знала – не во мне. В краске. В холсте. В себе.

– Ты отдаляешься.

– Я просто возвращаюсь туда, откуда пришёл.

– Один?

– Мы всегда одни, когда по-настоящему создаём.

–

Мы расстались, как художник с недописанным полотном – не потому что оно не важно, а потому что иногда продолжать – значит испортить.

Он остался в моём прошлом, как цвет, которого я больше не использую. Мне он больше не идет.

И вот я поняла: люди искусства – это отдельный подвид. Они не строят отношения. Они строят концепции. Они не влюбляются – они вдохновляются. Ты для них не женщина, а оттенок. Не партнёр, а текстура. Не чувство, а веяние вдохновения. Их настоящая семья – это кисти, кофе без сахара и эмоциональные качели. Ты можешь быть с ним на одной волне, но всё равно проиграть холсту.

Потому что, в отличие от тебя, холст не задаёт вопросов.

___

ОН: Я рисовал её. Но никогда не переводит на холст, рисовал только в своей голове. Потому что лучше всего она существовала вне плоскости. В движении. В фразах, которые обрывала на полуслове. В взгляде, которым приклеивала меня к себе, как старую почтовую марку – намертво, но не по назначению. Она была не музой. Она была вмешательством. В цвет, в линии, в меня. Я знал, что она уйдёт. Потому что ей нужен был шедевр.

Жар

—–

Эпиграф:

Он не разбил мне сердце. Он просто ушёл раньше, чем я успела перестать его ждать.

––

В начале этого года, я пообещала себе, что буду блокировать каждого, кто потревожит мой нерв. Того и придерживаюсь. Я слишком долго (35 лет, если быть точной) подстраивалась, не могла говорить «нет» / «с меня хватит» / «не хочу и этого достаточно».

Нет, с меня хватит, не хочу и этого достаточно.

Я не хочу навязываться, держаться и бороться, чтобы кому-то было удобно, а я ногтями впивалась в ладони. В злости билась и кричала шепотом от того, как неприятно. Хватит.

С меня хватит.

Постоянно говорила фразу «будь хорошим, плохих итак достаточно». Я не становлюсь плохой, просто у меня не 15 жизней, чтобы продолжать молчать или терпеть неудобства. Я лучше буду неудобной для других, но наконец то перестану подстраиваться, лишь бы всем было хорошо.

Возможно я плохой человек. Или нет. Плохие люди разве испытывают чувство вины? Беспокоится о том, что кого-то обидели? Мне кажется нет. А я даже от ерунды могу чувствовать вину. Много думаю, очень много думаю. Я понимаю, что быть хорошим для всех просто невозможно, но три раза в день, я пытаюсь.

Расставание – это когда ты вроде бы одна, но внутри всё ещё стоят чемоданы от кого-то.

И ты живёшь как будто дальше, но чуть сбоку от самой себя.

Я тогда решила – надо вытащить себя из себя.

Лучший способ – каблуки повыше, платье покраснее, музыка погромче.

Подруга позвала вечеринку в новом клубе. Я надела своё любимое платье, как доспех от придурков. Красное. Настолько красное, что даже бармен посмотрел на меня, будто я заказ, который он не потянет.

–

Надеялась, что музыка и танцы помогут мне забыть о недавних переживаниях.

В клубе царила оживлённая атмосфера: яркие огни, громкая музыка и танцующие люди. Я заказала коктейль и направилась к танцполу, где уже вовсю кипела жизнь.

Внутри было жарко не от температуры – от взглядов. Свет мигал как воспоминания. Музыка била по сердцу. А я пила коктейль с таким видом, будто всё под контролем. Хотя внутри меня горели остатки «нас».

Я вышла на танцпол – и там он.

Высокий. Чёрная рубашка. Карие глаза, которые на секунду показались зелёными. И та самая улыбка. Та, которая ничего не обещает. Но обещает всё.

– Привет. Я – Жар.

– Какая ирония.

– Почему?

– Потому что мне как раз нужно было немного огня.

– А тебе идёт пламя. Ты замечательно танцуешь.

– Спасибо, ты тоже.

Мы танцевали. Не разговаривали – пульс говорил за нас. Он двигался точно, а я слишком. Музыка гремела, но я слышала только его дыхание.

– Ты не боишься обжечься?

– Только если это не пламя самообмана.

Он наклонился ближе:

– Тогда тебе точно ко мне.

Мы кружились, как искры, но даже самые красивые огни гаснут, если ветер дует, с другой стороны и не закрыта форточка прошлого. Сама себе уже в голове кричала:

Закрой дверь, а то продует. Заболеешь и не встретишь чего-то здорового.

Но танец меня отвлекал. Это была не химия. Это была термоядерная реакция. После нескольких песен мы решили отдохнуть и направились к бару.

– Чем занимаешься?

– Восстанавливаю себя после душевного апокалипсиса. А ты?

– Пожарный.

Я рассмеялась.

– То есть ты пришёл тушить – и только разжёг.

– Иногда, чтобы что-то спасти, нужно сначала это почувствовать.

–

Мы продолжили беседу, обсуждая его работу и мои интересы. Он рассказывал захватывающие истории о спасательных операциях, а я делилась своими впечатлениями о крайних своих поездках. Вечер пролетел незаметно, и мы обменялись номерами телефонов, договорившись встретиться снова.

Следующие свидания были наполнены яркими впечатлениями. Мы катались на велосипедах по парку, ходили в кино и ели мороженное на природе. Жар всегда был внимателен и заботлив, его чувство юмора и жизнелюбие притягивали меня всё больше.

Просто мы совпали. Как пламя и кислород. Танцевали и дрались в шутку возле моего дома. Обсуждали великое, смотря на луну и звезды. Разговоры ни о чем и обо всем. С ним было смешно, тепло, просто.

Пока не стало сложно.

Он постоянно исчезал – вызов, смена, тревога.

Я чувствовала, что встречаюсь не с мужчиной, а с пожарной частью.

Однако со временем я начала замечать, что его работа занимает большую часть его жизни. Он часто задерживался на службе, отменял наши планы из-за внезапных вызовов и был постоянно на связи с коллегами.

Однажды за ужином его телефон зазвонил.

Он поднялся.

– Прости. Пожар в центре.

– Конечно. Спаси кого-нибудь за нас двоих.

Через пару дней мы сели поговорить.

Он смотрел в меня, будто пытался найти инструкцию к моему сердцу.

– Прости. Работа – это часть меня.

– А я?

– Ты – то, что греет. Но я всё время на вызове.

– Знаешь, у тебя на работе огонь, а у меня – внутри. И я устала гореть одна.

После его ухода я задумалась о наших отношениях. Мне нужен был партнёр, который мог бы уделять мне больше времени и внимания. Он же был полностью поглощён своей профессией, и я не могла требовать от него изменить это. Мы были как подростки, только уже с ключами от своих квартир. Мы играли в «всё просто», хотя внутри меня я знала: мне нужно больше. Я влюблена в его образ, о котором мечтала с самого детства. Мне нравилась его форма, но то, что скрывалось под этой формой, было для меня эфемерным. Он был младше. Легче. Свободнее.

– Я ценю то, что ты делаешь, но мне кажется, что наша связь становится всё более поверхностной из-за твоей занятости.

Он вздохнул и посмотрел на меня с грустью.

– Я понимаю тебя, но моя работа – это часть меня, и я не могу её оставить.

И это было прекрасно – до тех пор, пока я не захотела остаться где-то надолго.

А он всё ещё хотел искать. Мы не ссорились.

Мы просто перестали совпадать по ритму. Как будто шли по дороге, а потом одна заметила поворот, а другой – ещё не хотел сворачивать.

Я уехала и всё. Души разъехались по разным городам не провожая. Как люди, которые просто не совпали по часам. С рюкзаком, фотографиями в телефоне и очень лёгкой грустью. Он не написал. И я – тоже. Не потому что обиделись.

А потому что поняли: мы не потеряли друг друга. Мы просто выросли в разные стороны.

Он остался в моей памяти, как летние каникулы: яркие, красивые, имеющие свойство заканчиваться.

Иногда судьба подбрасывает тебе пожарного не для того, чтобы тебя спасти, а чтобы доказать – ты всё ещё горишь. Не от любви, конечно. От остаточного жара старых чувств и новых иллюзий.

Он ушёл на новый вызов. По уставу.

А я осталась. С кофейной кружкой, ароматом его рубашки в памяти и вопросом:

сколько ещё раз я впущу в свою жизнь тех, кто приходит не остаться, а только поджечь?

В следующий раз, если что-то загорится, то пусть это будет свеча на торте. В честь новой жизни

___

ОН: Я не знал, как её любить. Только как касаться. С ней было тепло. Как летом, когда нет школы и каждый вечер кажется бесконечным. Мы смеялись. Готовили еду, которую никто не доедал. Смотрели фильмы, где все любили друг друга и делали вид, что это про нас. Я был младше. Она – будто из другого времени. Глубже. Медленнее. Настоящей. Я знал, что однажды она уйдёт. Что ей нужно больше, чем «давай постоим поговорим вечером». Когда она уехала – я не написал. Не потому что не хотел. Потому что понял: ей теперь нужно тишины. Не меня. И пусть мы не совпали в будущем, в прошлом – мы были идеальны.

Фолиант

—–

Эпиграф:

Есть люди, которых ты читаешь – и не можешь дочитать. Слишком плотный шрифт, слишком много между строк.

––

Решила, что теперь всё только для себя.

Работа – на вдохновении, а не на выгорании.

Вечера – не для свиданий, а для себя.

И если уж снова впускать кого-то в душу, то только через дверь, а не форточку. Сквозняк стал продувать.

–

Литературный клуб был моим маленьким побегом от безумного мира. Хотя бы в книгах у меня была какая-то стабильность. Текста никогда не меняются, когда ты держишь их в руках, голове и сердце.

Тихий зал, мягкий свет, запах кофе и страниц – не сравнятся ни с одним баром. В тот вечер мы обсуждали современную прозу.

Говорили о внутреннем конфликте героя. А я слушала и думала: «Да, конфликт – это моё второе имя».

И вдруг – голос.

Чёткий, спокойный, бархатный, внятно выстроенный, как синтаксис у Чехова.

– Интересная сегодня была дискуссия, не находите?

Я повернулась.

Передо мной стоял мужчина в очках. Не тех, которые носят для образа. А тех, за которыми прячутся.

Фолиант. Он представился быстро, будто имя – это формальность, а всё настоящее начнётся дальше.

Высокий. Сдержанный. Точный в словах, как редактор в красной ручке.

– Особенно меня зацепила тема времени, у каждого героя оно идёт по-разному.

Мы разговорились.

Он знал всё. От Кавки до Кундеры. От Шопенгауэра до Сэлинджера.

Я слушала и думала: «Ты не человек. Ты сноска в старом томе».

______

Пыль плавала в воздухе, как тайны, которым не хватило времени, чтобы лечь на полки.

Он сидел, не шелохнувшись, словно сам был одной из книг – с плотным переплётом и запертой на ключ твердой обложкой из кожи.

Я подошла ближе. Он поднял глаза. Серые, как страницы старого романа, в котором пропущены важные главы.

– О чём ты читаешь?

– О себе, наверное. Где-то между строк.

Он закрыл книгу.

И в тишине, разбавленной ароматом кофе и стершихся страниц, я поняла:

Иногда человек может говорить часами, но ни разу – о себе.

______

Мы начали встречаться.

Не как «встречаться», а как бы «на культурной почве». Кофе, галереи, разговоры о кино, где никто не взрывается, не целуется под дождём и не бежит плавать в море ночью под сияющей луной.

Он был вежлив. Он всегда спрашивал, что я думаю. Но сам ничего не говорил. О себе ни слова. Как будто его страницы были сшиты, но не открывались. Так, будто старый клей прошлого намертво засох.

Однажды я решилась разбавить эту пропасть. Чувствуя себя так, будто стою над обрывом. Без страховки.

– А ты чем вообще занимаешься?

Он сделал паузу, как будто выбирал, какую часть правды озвучить.

– Архивы. Документы. История.

– История?

– Прошлое. Я работаю с прошлым.

– И что в нём такого особенного?

– Там есть тайны. Я их ищу.

Его глаза стали чуть тусклее. Он сказал это с таким голосом, будто одна из тайн – это он сам.

–

Чем ближе я пыталась подойти, тем дальше он становился. Он не отталкивал – он просто не приближался. Мы гуляли по набережной. Солнце клонилось к закату, как вопросы к ответам.

– Ты не рассказываешь. Ни о детстве. Ни о мечтах. Ни о страхах.

Он замер.

– Не всё, что было, стоит приносить в настоящее.

И я почувствовала: у него не раны. У него – сейф, а ключ давно потерян.

–

Мы расстались тихо. Как две книги, что лежали рядом на полке, но никогда не открывались вместе. Некоторые мужчины – как редкие издания. Редкие, да. Умные, да. Даже эстетичные, красивые, даже хочется сфотографировать глазами на память. Но всегда с шлейфом «архивный доступ». И ты сначала заворожена шрифтом, восхищаешься переплётом, а потом вдруг понимаешь: это книга без конца. Она просто обрывается. На самом интересном месте. Без продолжения. Без тебя.

___

ОН: Она перелистывала меня слишком быстро. Словно искала развязку, не дочитав суть. Я всегда был больше аннотацией, чем романом. Меня открывали – и закрывали. Она хотела жизни. Настоящей, с уличным кофе, с мокрыми носками после дождя, с глупыми шутками. А я – не глава, не книга. Я просто абзац, который обычно делает переход к другой мысли или другому человеку. Она звонила в мой разум, а я не поднимал трубку – я писал диссертацию о том, как это может быть больно. Я не любил её – я изучал. А она хотела быть прожитой, а не проанализированной.

Фартук

—–

Эпиграф:

Он готовил восхитительно.

Только вот в рецептах чувств у него всегда был перебор на стороне «слишком много вранья».

––

Франция. Южная. Красивая. Вкусная.

Море, вино, простыни цвета шампанского или сливочного масла.

Я приехала за отдыхом. Ну как – за вдохом. После череды выдохов.

Этот маленький городок был как открытка, которую случайно высылаешь себе самой.

Кафе с лавандой на подоконнике, женщины в льняных платьях и мужчины, у которых шарфы были важнее характера. Франция пахла искусством и гастрономией, как минимум за это в нее можно было влюбиться с первого глотка игристого. Такая сильная влюбленность, что пьянит, а такое надо закусывать.

Мне хотелось раствориться. В солнце, в местной выпечке и, если уж на, то пошло, в лёгком флирте.

–

Я зашла в ресторанчик на углу – тот, где пахло базиликом, розмарином и лёгкой безнаказанностью. Закусить мою влюблённость к солнечному флирту города.

Он вышел из кухни в белом фартуке.

Смуглая кожа, карие глаза, улыбка как свежевыпеченный круассан: хруст снаружи, мягкость внутри.

– Bonsoir, мадам. Вы ведь впервые здесь?

– Вижу, что вы не сомневались.

– Я здесь всё замечаю. Особенно красное платье и грустные глаза.

– А ещё?

– Что вы сегодня будете ужинать одна, но не останетесь в одиночестве. Это я вам гарантирую.

–

Он подал мне пасту с морепродуктами, и я поняла, что это – не еда. Это любовь, поданная альденте. Когда немного надо недожать, не доготовить, чтобы получилось идеально.

Он знал, как говорить. И когда молчать. У него были манеры, как у настоящего француза: с налётом элегантности и лёгким оттенком «мне можно всё».

–

Я сидела на веранде под открытым небом, а над моей головой лентами развевались фонарики – красные, как вино, жёлтые, как августовский мёд.

Запах базилика плыл в воздухе, вплетаясь в ароматы соли, жареных мидий и немного – лжи.

Он вытер руки о фартук и подошёл с тарелкой.

На ней – блюдо, которое пахло романом. Коротким, но запоминающимся.

– Попробуй. Это моё любимое.

– Надеюсь, не как женщина.

Он засмеялся, но в его глазах на секунду мелькнула осторожность.

Как будто он знал: я здесь не навсегда. Но на вечер, потому не станет разворачивать весь набор специй. Только приправит вечер своей харизмой – и уйдёт, как официант в закрытую кухню.

–

Мы встречались каждый вечер. После его работы. Ужинала приправляя блюда взглядами глаза в глаза. А после ждала приближения моего визави.

Он показывал мне город – и я не замечала, что всё это очень красиво, но слишком аккуратно.

Слишком выверено. Как тарелка в мишленовском ресторане: эстетично, но наесться невозможно.

–

Он всегда готовил что-то вкусное.

Я всегда смеялась.

А между смехом и вкусом оставалась одна пустота и голод.

– У тебя есть семья?

Он вытер руки о полотенце.

– Всё сложно.

– Прямо как в соусе?

Он усмехнулся.

– Да. Но этот соус лучше не подавать на стол.

–

На следующий день я увидела его с женщиной.

Он целовал её в висок, а она держала его за руку, будто знала об этом больше, чем я.

Я не подошла. Я просто ушла.

–

Вечером, я решила изменить ему и его блюдами села на веранде в ресторане, напротив. Он пришёл ко мне сам.

– Бессовестная измена.

– Учусь у лучших.

– Это моя жена.

– В смысле – бывшая?

– Нет. Просто жена. Но у нас всё… по-французски.

– А у меня всё по-человечески.

Он замолчал. Потом пробормотал:

– Я не хотел врать.

– Ты и не врал. Просто забыл сказать. А это – тот же ингредиент, только без красивой обертки.

–

Мы расстались.

Как люди, которые просто говорят: «Спасибо, это было вкусно. Но не моё».

–

Во Франции измена – это чуть ли не позиция в меню. Лёгкая подача, щепотка оправданий, бокал вина и – voilà. Только я не умею есть отношения вилкой для улиток. Пусть они оставят себе свои рецепты, а я вернусь туда, где «честность» – не экзотическая приправа.

И если уж снова выбирать мужчину – то не по маринаду, а по основному блюду.

И желательно без гарнира в виде другой женщины.

___

ОН: Я говорил ей правду. Просто не всю. А разве это ложь? Она была слишком умная, чтобы верить, и слишком красивая, чтобы не хотелось, чтобы верила. Я придумывал завтраки на двоих, но ел их один. Потому что в одиночестве меньше обязательств. И счёт меньше. Мне нравилось, как она смотрела. Словно знала, что я лгу, но всё равно хотела остаться. В какой-то момент я захотел остаться тоже. Но уже было поздно – она научилась готовить сама.