- -
- 100%
- +
В некотором царстве жила-была старуха бедная, бесприютная. Был у неё сын, и захотелось ей отдать сына в такую науку, чтобы можно было не работать, а сладко есть и пить, да в обновках ходить. Только кого не спросит – все её на смех подымают.
– Ишь, чего захотела! Губа-то у тебя не дура. Хоть весь свет исходи, а такой науки не найдёшь.
А старухе все неймется, продала свою избушку и говорит сыну:
– Собирайся-ка в путь, пойдем искать легкого хлеба!
Вот и собрались они, пошли. Ходят из города в город, где ни спросят – никто даром учить не берется, а про хитрую-то науку, что надо старухе, никто и слыхом не слыхал. Исходили все царство, повернули назад. Идет старуха с сыном, пригорюнилась.
Попался им навстречу человек и спрашивает старуху:
– Чего, бабушка, пригорюнилась?
– Как мне, батюшка, не пригорюниться! – отвечает старуха. Вот водила-водила сына, никто не берет без денег в науку, как легкий хлеб добывать, как без работы сладко есть и пить, и в обновках ходить.
– Отдай мне, я выучу, – сказал встречный. – Ровно через три года, в этот самый день, в этот самый час приходи сюда за сыном. Да смотри: коли не просрочишь, придешь вовремя, да узнаешь своего сына – бери его назад, и за учение не возьму с тебя ни копейки; а коли до трех раз не узнаешь – оставаться ему у меня навсегда.
– Как, – говорит потихоньку старуха, – не узнать своего родного дитя?
Так обрадовалась, старая, что и не спросила: кто такой встречной, где живёт? Отдала сына и распрощалась с ним на целые три года: «Живи, не тужи!»
А встречный был – последний колдун. Другие все уже померли, а он один со своей дочкой остался.
Вот прошли три года, не просрочила старуха условного дня, с утра забралась на то самое место, присела на камешек и ждет. Подошел тот самый час, идет по дороге колдун, увидал ее:
– Что, спрашивает, – за сыном пришла?
– За сыном, батюшка.
Засвистал колдун молодецким посвистом; откуда ни возьмись вдруг двенадцать пчел, жужжат вокруг старухи; с испугу она только руками отмахивается. Усмехнулся колдун:
– Не бойся, старая. Тут и сын твой. Выучил я его всем хитростям. Коли найдешь его – бери себе.
– Что ты меня дурачишь, добрый человек? – сказала старуха; – где тут быть моему сыну? Я дала тебе молодца, а это пчелы.
– Не пчелы, – отвечает колдун, – а двенадцать молодцев. Все также искали легкого хлеба, попали ко мне в науку, да одиннадцать-то из них навсегда так при мне и остались – оттого, что родители не смогли их признать. Двенадцатый – твой сын, не признаешь – и ему при мне остаться на веки вечные.
Побледнела старуха, так и затряслась:
– Батюшки, да как же мне признать-то? Все пчелы – одна в одну…
Тут одна пчелка как подлетит к старухе, да хлопнет ее в щеку – старуха взвизгнула, в сторону шарахнулась: «Ах ты, проклятая!»
– Ну, так что же, не признаешь? – спросил еще раз колдун.
– Не признаю.
Так тогда приходи же теперь за сыном через другие три года. Пчела-то, что хлопнула тебя по щеке – и был твой сын. Заплакала старуха и воротилась назад одна-одинешенька. Выждала три года и опять идет за сыном. Пришел колдун, свистнул своим молодецким посвистом, и прилетело двенадцать белых голубей.
– Узнавай сына! – говорит старухе.
Вот она смотрела-смотрела: все двенадцать перо в перо, хвост в хвост, голова в голову равны: как тут узнать? Все сидят смирно, а один голубь нет-нет да носиком перышки и давай обчищать. Видит старуха, да невдомек ей. «Нет, не признаю», – говорит она.
– А этот-то, что перышки обчищал, и есть твой сын, – сказал колдун. – Приходи же опять через три года; то будет последний раз. Коли и тогда не угадаешь – простись с сыном навеки.
Прошли еще три года, идет старуха за сыном в последний раз. Свистнул колдун своим молодецким посвистом, и прибежало двенадцать жеребцов – все в одну стать, одной масти, вороные, и гривы на одну сторону.
– Ну, который же твой сын?
Раз прошла старуха мимо жеребцов – ничего не заметила, в другой раз прошла – тоже ничего. А как проходила в третий раз – один жеребец и топни о землю копытом. Догадалась тут старуха, указала: «Вот мой сын!»
– Узнала, матушка, узнала! – сказал колдун. – Не ты мудра-хитра, мудр-хитер твой сын! Да делать нечего, бери его домой.
А конь уже оборотился молодцем, и пошли мать с сыном домой.
– Ну, матушка, – говорит сын, – каково тебе жилось без меня?
– Ох, холодно, голодно! – сказала старуха. – И крышу-то у избенки нечем починить, и перекусить нечего.
– Ста рублей тебе на первый раз хватит?
– Ста рублей? – вскричала старуха. – Да я в жизни ста рублей за раз не видела. Где они у тебя?
– Погоди. Слушайся только меня. Видишь, охотники скачут?
Смотрит старуха: и впрямь, навстречу охотники скачут, зверя красного промышляют: впереди лиса бежит, от них уйти норовит.
– Я обернусь гончей, – говорит сын, – схвачу лисицу. Как станут охотники отбивать зверя, скажи им: «Господа охотники, это мой пес, я тем голову свою кормлю!». Станут они меня торговать у тебя; а ты требуй сто рублей. Да только, чур, смотри: ошейника не продавай.
Сказал так-то, да в ту же минуту ударился о землю и оборотился гончей, нагнал лисицу и схватил её. Наехали охотники, напустились на старуху: «Ах ты, старая! Что нашу охоту перебиваешь?»
– Господа охотники, – сказала старуха, – это мой пес, я тем голову свою кормлю.
– Продай нам пса, – говорят охотники.
– Сто рублей.
Отсчитали ей сполна сто рублей. Только начала старуха ошейник снимать, куда там, охотники и слышать не хотят, упираются. «Я ошейника не продавала, – говорит старуха, – я продала одну собаку».
А охотники: «Нет! Кто купил собаку, тот и ошейник купил». Старуха и отдала пса с ошейником, забрала деньги и пошла домой.
Вот охотники едут себе да едут, глядь – бежит лисица. Пустили за ней своих гончих, те гоняли-гоняли, не могли достать. «Пустим, братцы, нового пса!» – говорит один охотник.
Только пустили, смотрят: лиса бежит в одну сторону, пес – в другую. И убежал за старухой. Нагнал ее, ударился о землю и сделался молодцем по-прежнему.
– Эх, матушка! – говорит. – Зачем с ошейником продала? Не повстречай мы лисицы, я бы не воротился, так бы и пропал ни за что!
Воротились они домой, и живут потихоньку. Крышу починили, едят не сыто, не голодно, да избушка вся ветхая, того гляди – повалится, ветер в щели так и свищет, да и в кошеле уже стало посвистывать: из ста-то рублей еле сто копеек осталось.
– Эх, сыночек! – говорит старуха. – Вот кабы было чем лесу купить, да новую избенку – избу целую выстроить.
– Ну, так слушай. Обернусь я птичкой, понеси меня на базар и продай за двести рублей. Только, чур, клетки не продавай, не то домой не ворочусь.
По сказанному, как по-писанному, ударился о землю, сделался райской птичкой – ну, краше не бывало! Посадила ее старуха в клетку и понесла продавать. Обступили старуху люди, наперебой торгуют дивную птичку: так она всем показалася! А колдун тут как тут, признал старуху и догадался, что у нее за птичка в клетке сидит. Спросила она двести рублей; те заторговались, а он, не торгуясь, выложил все деньги и взял клетку.
– Погоди, погоди, – говорит старуха, – я клетки не продавала.
Заспорил колдун туда-сюда; да, благо, добрые люди вступились, не дали отнять у старухи клетку. Делать нечего, взял колдун одну птичку, завернул в платок и понес домой.
– Ну, дочка, – говорит дома, – купил я опять нашего молодца!
– Где он, покажи.
Распахнул колдун платок, а птичка как юркнет из рук, прямо в открытое окошко, поднялась вверх, сердечная, и скрылась с глаз, только хвост показала!
Пришла старуха в избу, оглянулась, а сын уже вслед идет.
– Спасибо, – говорит, – родная мама, что на этот раз не выдала.
Выстроили избу на славу. Только смотрит старушка в окошко на двор, да поохивает.
– Что с тобой, матушка? – говорит сын. – Аль не можется?
– Ничего, голубчик, – говорит старуха. – Да вон, как погляжу, изба избой у нас, а во дворе – хоть шаром покати – ни коровушки, ни лошадки, ни свинки, ни курки.
– Этому можно помочь, – говорит сын. – Я обернусь нынче жеребцом, веди меня на ярмарку и бери триста рублей. Только смотри: жеребца продавай, а узды – ни-ни!
Ударился о сыру землю и оборотился жеребцом; повела его старуха на ярмарку продавать. Обступили старуху торговые люди, все барышники: тот дает дорого, другой дает дорого, а старуха просит того дороже, триста рублей, ни копейки не спускает. Откуда ни возьмись – колдун, узнал опять. «Вот мой супостат! Будешь меня помнить», – думает он.
– За сколько жеребца продаешь, старуха? – спрашивает.
– За триста рублей. Меньше не возьму.
– Вот тебе все триста.
Бросил ей деньги и вскочил на коня. Хотела было старуха узду снять, толкнул он её на землю, усмехнулся:
– Что ты, бабушка! Где это видано, чтобы коня без повода продавать! Эй, поберегись! Ударил по коню – и был таков! Только тут догадалась старуха, кто купил у нее сына, горько заплакала она, и деньгам не рада.
А колдун три дня, три ночи ездил на лихом жеребце, скакал без отдыха по горам, по долам, пока совсем не упарился; тогда поехал домой, привязал коня за кольцо к столбу туго-натуго, притянул голову так высоко, что еле дышать можно. Сам вошел в избу и хвастается перед дочкой:
– Ну, теперь ему не уйти, – говорит, – шабаш!
– Кому это, батюшка?
– А нашему молодцу. Вон на дворе привязан, стоит.
Побежала девица посмотреть коня. Видит, стоит конь до смерти измученный, весь в мыле, а голова совсем кверху подтянута.
– Ах ты, бедный, – говорит, – как тебя изъездил батюшка. Как подвязал! Ан нет, чтобы напоить, накормить!
Захотела она подлинней отпустить повод, стала распутывать да развязывать, а конь тем временем, как вырвется из рук.
– Спасибо, красная! – крикнул ей человеческим голосом, бросился в чистое поле и пошел версты отсчитывать.
Побежала дочь к отцу: «Ай, батюшка» – говорит – «прости! Грех меня попутал, коня упустила».
Как услышал про это отец, мигом хлопнулся о сыру землю, сделался серым волком и пустился в погоню. Вот-вот близко, вот настигнет, в клочки разорвет. Слышит конь погоню, ударился о землю, полетел по поднебесью белым лебедем. Волк тут же перекинулся черным коршуном и летит за ним следом. Нагоняет коршун лебедя: вот-вот ударит! Видит лебедь – внизу река течет, – бултых прямо в воду, обернулся ершом, ощетинился. А коршун за ним щукою, не отстает. Ерш живо юркнул в нору рака, щука ерша не берет с хвоста.
– Эй, ты, ерш, – говорит щука, – повернись головой, я тебя съем!
– Врешь, проклятая щука! – отвечает ерш. – Ерша – не съешь, подавишься. А коли ты, щука, востра, глотай ерша с хвоста.
И так стояли они трое суток. Вздремнулось наконец щуке; а ерш – шмыг из норы и побежал водою дальше. Бежал-бежал, добрался к плотам, где царская дочь белье мыла, прыгнул из воды, перекинулся золотым кольцом, да прямо подкатился к ней под ноги. Подняла царевна кольцо, надела на пальчик, и любуется, а сама говорит: «Кабы по этому колечку да найти мне добра молодца – жениха себе!» А щука уже тут как тут; обернулась добрым молодцем. Подошел молодец к царевне, а сам-то разбойником высматривает и проговаривает: «Так и так, подняла ты мое колечко, отдай назад, да и выходи за меня».
Осерчала царевна, сдернула кольцо с пальчика и бросила на землю. «Как бы не так», – говорит. А колечко рассыпалось мелкими зернами, и одно зернышко подкатилось царевне под башмачок. Колдун мигом обернулся петухом и давай клевать зерна: поклевал все, взлетел на окно, захлопал крыльями и закричал: «Кукареку! Кого хотел, того и съел!»
Тут выкатилось из-под царевнина башмачка последнее зернышко и оборотилось ясным соколом. Бросился сокол на петуха, запустил в него свои острые когти, стал щипать-теребить – только перья летят! И разорвал его надвое. Потом ударился о сыру землю и стал таким красавцем, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером описать. Царевне он так приглянулся, что сейчас же за него и она вышла, еле поспел молодец позвать на свадьбу старуху-мать. А как обрадовалась мать, то и сказать нельзя.
– Вот, мол, не думала, не гадала, а в царицы попала! Ну, спасибо тебе, родимый сын, утешил на старость. Добыл-таки легкого хлеба!
Добыл он легкого хлеба, да с той же поры и позабыл свою науку. И сколько после этого ни ходило людей за легким хлебом, никто уже не находил: с последним колдуном сгинула и хитрая наука.