- -
- 100%
- +
I. Жатва
Было время жатвы – как у людей, так и у муравьев-земледельцев. Вся нива у подножия муравейника кишела муравьями-жнецами. Одни из них сидели на верхушках колосьев и своими острыми челюстями, как серпом, срезали стебельки спелых зерен дикого риса. Другие ждали у корней колосьев, подхватывали срезанные зерна и, тут же очистив их от пленки, уносили в склад.
Между полосами хлеба были проведены правильные дорожки, которые лучами сходились к главным воротам муравейника. По краям дорожек, на определенных дистанциях, были временные склады зерен. Срезанные зерна доставлялись жнецами от колоса только к первому складу. Отсюда другие муравьи, носильщики, перетаскивали их далее, к следующему складу. Так, от склада к складу, зерна поступали, наконец, на руки муравьев-магазинщиков у входа в муравейник, а те относили их уже внутрь муравейника, в зимние амбары и кладовые.
Вся эта работа производилась мелкими пепельно-черными муравьями. Но они не были хозяевами муравейника. Хозяевами были крупные бронзово-рыжие муравьи, которые всей компанией лениво нежились на солнышке, на пологом скате муравейника. Отсюда, с вышины, им удобно было обозревать всю площадь нивы и наблюдать за чернорабочими.
Между отдыхающими рыжими хозяевами отличалась необычайною величиною и дородностью одна особа. Она, как видно, пользовалась особенным почетом, потому что возлежала на душистом коврике – розовом лепестке. То была родительница всех окружающих рыжих, мать-муравьиха.
И покой ей, точно, был нужен. Все утро пошло у нее на кладку яиц. Не десяток, не сотню и даже не тысячу яиц положила она: десять тысяч штук ровнехонько! Близкая к обмороку, выбралась она на вольный воздух отдышаться. Благо есть целый полк опытных дядек из той же трудолюбивой породы мелких чернорабочих: из яичек они выведут личинки; свернется личинка в кокон, ждут-пождут, сколько нужно, а там выпустят из кокона уже готового, как есть, муравья. О, они знают свое дело!
Пригретая солнышком, мать-муравьиха вздремнула было немножко. Очнувшись, она потянулась своими шестью пухлыми ножками и, щурясь от света, окинула все поле сонным взглядом.
– Это кто же там, детушки? – со сладким зевком спросила она, кивая усом вдаль. – Ведь это из нашей же братии, рыжих?
Она не ошиблась. Вдали, куда указывала она, среди мелких чернокожих жнецов резко выделялся своим крупным ростом и золотисто-бронзовою шкуркой благородный рыжий муравей. Взобравшись на верхушку колоса, он с видимым удовольствием обгрызал цветоножки зерен. Но, благодаря своему росту, своей силе, он работал втрое быстрее чернорабочих. Задними ножками он держался за стебель, передними притягивал к себе то или другое спелое зерно; притянув, начинал крутить его на цветоножке, потом разом обгрызал цветоножку, сам сдирал с зерна пленку и очищенное уже зерно бросал вниз. Приставленные к колосу чернорабочие муравьи едва поспевали поочередно относить сброшенные зерна к ближайшему складу.
– Да, это Грызун, – отвечал на вопрос муравьихи. один из отдыхавших тут же рыжих муравьев. – Зубы, знать, чешутся.
– Недаром же и назван Грызуном, – заметила муравьиха, – чуть вышел из кокона, как дядьке своему уж руку отгрыз. Зачем? Спросите-ка. Да вот так, за здорово живешь. Крикните-ка его сюда.
– Грызун! Грызун! – крикнули хором свитские.
Грызун, сидя на колосе, оглянулся: его требовала родная мать. Как послушный сын, он беспрекословно спустился наземь и отправился восвояси.
– Ты что же это там делал, баловник? – встретила его вопросом муравьиха.
– Работал, маменька, – просто отвечал Грызун, отирая потный лоб.
– Работал! Да ты знаешь ли, что значит работать? Это значит не так вот, как ты сейчас, в зерна-мячики играть: это значит круглый год наблюдать, чтобы семя, заготовленное на посев, не подмокло, перевертывать его, облизывать, в сухую погоду выносить на воздух. Это значит в поте лица обрабатывать поле: прошлогоднее жнитво вы грызть, землю взрыхлить и вновь засеять, а покажутся всходы – выпалывать сорные травы, поддерживать дорожки…
– Все это я готов делать, если нужно…
– То-то вот! Хорошо, что прибавил: «Если нужно». На что же у нас чернорабочие? Ты у меня, не забудь, голубчик, благородный рыжий муравей, коренной земледелец.
– Да по тому-то самому, маменька, что я коренной земледелец, мне и следовало бы, кажется, служить примером пришлым чернорабочим.
Между рыжими свитскими кругом послышался сдержанный смех. Сама мать-муравьиха, несмотря на свою полноту, приподнялась на локоть.
– Хорош мальчик! – сказала она. Свободный муравей-плантатор хочет служить примером, и кому же? Невольникам-неграм!
– Но ведь и у людей негры уже свободны… – позволил себе возразить Грызун.
– Нашел с кем сравнивать! Когда род людской рыскал еще по дремучим лесам, питался дикими плодами и кореньями, мы, рыжие муравьи, имели уже свои благоустроенные муравейники, возделывали поля; а бурые муравьи-скотоводы завели уже свой молочный скот. Но кроме этих двух высших пород – рыжих и бурых – солнцу угодно было произвести на свет и муравьиную чернь. И в какой же цвет оно окрасило их? В черный – в цвет рабства. Как же нам было не принять этого дара небес?
– Да как-то совестно, право… – проговорил Грызун. – Они – мелкие, слабые, работают и на себя, и на нас; а мы – крупные, сильные, сидим себе сложа руки. На что же нам дана наша сила?
– Как на что? и как же мы добыли себе этих рабов? Силой. Не будь я так занята в детской, клянусь солнцем, я шла бы впереди вас. Вы, рыжие дети мои, прежде всего, – воины. Не забывайте этого. Воинские подвиги, воинская слана – вот ваше прямое призвание. И сам ты, сынок, не раз уже выказал свою молодецкую удаль. А после подвигов не грех и отдохнуть на лаврах.
II. Потоп
Между тем набежала грозовая туча и закрыла солнце. Блеснула молния и загремел гром. Буйный вихрь, гоня перед собой столб пыли, налетел на муравейник. Нескольких рыжих муравьев подбросило в воздух. Мать-муравьиха ухватилась было за свой коврик, но вихрем ее стряхнуло с розового лепестка, и самый лепесток унесло невесть куда.
– Домой, домой, детки! – заторопила муравьиха и, поддерживаемая Грызуном, начала спускаться под гору. Вовремя достигли они городских ворот. Грызун остановился под воротами.
Боже праведный! Это уж не гроза, а буря. Ветром неистово трясло и гнуло вокруг деревья, срывало не одни листья, но и целые ветви, и крутило их в воздухе, как в бешеной пляске.
А бедные малютки-жнецы! Застигнутые врасплох, они также искали теперь спасения. Схватив каждый по зерну, они вперегонку бежали к муравейнику, под родную кровлю. Но ветром их то и дело валило с ног, вырывало у них из рук тяжеловесные зерна.
Вдруг с оглушительным грохотом и треском сверкнула ослепительная молния. Вслед затем полил дождь как из ведра.
Потоп! В две минуты вся нива перед муравейником обратилась в бурное море. Подхваченные волнами жнецы храбро боролись с ними. Но ветром кидало их между колосьями из стороны в сторону, а сверху хлестало беспощадным ливнем. Они захлебывались и, как за последний якорь спасения, цеплялись за колосья. Но и колосья прибивало к земле, заливало водой.
Новым порывом ветра обломило с ближнего дерева большой сук. Покружившись над муравейником, он упал прямо в бушевавшее над нивою море. То, что в другое время было бы для муравьев бедой, теперь оказалось для них счастьем. Барахтавшиеся среди потопленных колосьев чернокожие жнецы живо, один за другим, вскарабкались на спасительный сук. По нему они без особых усилий добрались до боковой ветки, ближайшей к муравейнику. Но отсюда до твердой почвы на муравейнике было еще с добрых двадцать муравьиных шагов. Как быть? Растерянно бегали жнецы взад и вперед по ветке.
Но помощь была уже близка. Грызун смело вышел из-под ворот под самый ливень и ступил в воду. Благодаря его высокому росту, вода доходила ему не выше пояса. Крошки-жнецы, заметив избавителя, столпились на самом кончике ветки. Только добрался он до них, как уже несколько жнецов наперегонки вскочило к нему на голову, на шею, на спину. Как атлет-акробат, перенес он их всех на сушу. Затем отправился за новой партией. Так переправил он постепенно всех жнецов, успевших своевременно спастись на суку.
Тут грянул страшный гром, и молния ударила в самый муравейник. В том месте, где прошла она в землю, свод муравейника треснул и провалился. Сквозь провал открылся теперь ливню свободный доступ.
Когда подбежал туда Грызун, чернокожие муравьи из жнецов и носильщиков обратились уже в землекопов и инженеров. В числе их были и те, которых он спас сейчас из воды. Молнией кого из них обожгло, кого контузило. Но, не думая уже о себе, всякий хлопотал только о спасении муравейника. Одни тащили глину да известь, сосновые иглы да камешки для укрепления свода, другие – тоненькие былинки да прутья – эти муравьиные бревна для предупреждения дальнейшего обвала. И все-то это были опять-таки одни слабосильные чернорабочие, пришлый народ! Муравьи-хозяева, рыжие силачи, беззаботно укрывались где-то в отдаленных кварталах…
– Нельзя ли мне вам пособить, братцы? – спросил Грызун, подходя к группе чернокожих.
Они копошились около длинного прутика-бревна, тщетно силясь его приподнять.
Маленькие труженики с удивлением расступились: благородный рыжий муравей хочет помочь им в их черной работе!
Для Грызуна бревно было как бы перышком. Он разом поднял его стоймя.
– Потолок подпереть тут? – спросил он.
– Точно так, ваше благородие.
– Ты что там опять делаешь, сынок? – раздался укорительный голос.
По ту сторону обвала стояла, подбоченясь, мать-муравьиха. За нею теснилась вся рыжая свита. Грызун смешался.
– Помогаю… – пробормотал он.
– Не твое дело, дружок.
– Да ведь, маменька, нас всех зальет…
– Не зальет. Дождя уж нет.
И точно, гроза натешилась, набушевалась вдоволь. Столь роковой для муравейника громовой удар был ее последним вздохом. Теперь дух у нее заняло, и она разом присмирела. Сквозь отверстие провала синел уже вверху клочок ясного неба.
– Пропустите-ка, ребята, – сказала мать-муравьиха и, переваливаясь с боку на бок, перелезла по земляным грудам через место обвала. – Помоги-ка мне, милый, выйти на воздух. Здесь все еще душно что-то…
Грызун взял ее опять под руку и вывел за ворота на вольный воздух.
III. Муравей-богатырь и Соловей-разбойник
– Тут вот и присядем на завалинке… – говорила, вся запыхавшись, мать-муравьиха. После грозы-то дух какой чудный.
Грызун молча расположился около.
– Что ты, сыночек, будто не весел? – спросила муравьиха.
– Мало веселья! – со вздохом отвечал он. – Сколько народу-то даром погибло! Вон, по вбей ниве их раскидало…
Дождевая вода, затопившая давеча ниву, понемногу всочилась в рыхлую почву. Кое-где лишь стояли еще небольшие лужи. Но среди поваленных полос хлеба чернелись бездыханные тела потонувших жнецов. Далеко не всех, стало быть, удалось спасти ему, Грызуну!
– Эка беда! – заметила муравьиха. – Невольники! Их всегда добыть можно.
– Да ведь они для нас же, маменька, трудились! – воскликнул Грызун.
– А тебе, небось, и жалко стало? Ты – воин, сын мой: ты должен закалить свое сердце! Завтра же, может статься, придется тебе разорять опять муравейник их братьев, чернокожих. А можно ли сражаться, если будешь слушаться своего глупого сердца?
– Коли придется сражаться, так за себя, конечно, постою, – отвечал Грызун. – Да славы-то мало воевать с этой мелюзгой. Вот попадись мне равный или даже более сильный противник, какое-нибудь крылатое чудище, что ли…
Из лесной чащи донеслась звонкая соловьиная трель.
– Помяни нечистого, и он уж тут как тут, – прошептала муравьиха, дрожа всем своим тучным телом. – Вишь, как заливается! Колокольчик, да и только. А на деле-то – самый лютый враг всего живущего, тот самый Соловей-разбойник, о котором столько песен сложено. Только не народился, знать, еще тот муравей-богатырь, который осилил бы злодея.
Грызун молча поднял с земли грузную былинку-дубинку и завертел ею над головой.
Мать-муравьиха со снисходительной усмешкой наблюдала за этим гимнастическим упражнением.
– Уж не ты ли, Грызунчик, тот самый муравей-богатырь?
– А что вы думаете? – задорно отвечал он и молодецки замахал дубинкой.
– Нашей-то братии, муравьям, пожалуй, и не устоять перед тобой, – продолжала муравьиха, – но этому чудищу поганому, Соловью-то разбойнику, удар твой разве за щелчок покажется.
Она была права. Грызун с досады швырнул дубинку далеко от себя. Летя с вышины, дубинка подпрыгнула раза три-четыре по скату и сбила при этом с ног партию чернорабочих, тащивших из муравейника подмоченные хлебные зерна, муравьиные яйца и коконы.
– Ловко! – сказала муравьиха.
Грызун, застыдясь, отвернулся.
Весь скат муравейника, обращенный к солнцу, покрылся уже, между тем, зернами, яйцами и коконами, вынесенными сюда для просушки. Соловей точно выжидал только этого. Весело щелкнув, он спустился вдруг на муравейник и принялся клевать яйца и коконы. Чернорабочие муравьи вздумали было защищать своим телом хозяйское добро, но крылатый разбойник одним ударом клюва укладывал их на место: потом с прежним аппетитом продолжал начатый обед.
Мать-муравьиха и вся рыжая ее свита просто оцепенели от ужаса. Грызун оправился первый.
– За мной, братцы! – вскрикнул он и бросился на злодея.
Воодушевленные его примером, остальные рыжие кинулись вслед за ним. По ногам соловья они, как матросы по корабельным мачтам, мигом вскарабкались до туловища прожорливой птицы. Здесь они зарывались ей в пух под крылья, под шею, впивались ей в кожу, в мясо.
Испуская жалобные крики, раненый разбойник взвился в воздух и стрелой помчался прочь, унося на себе Грызуна и его товарищей.
– Теперь долой, братцы! – крикнул опять Грызун.
Стремглав прыгнул он со страшной высоты наземь. Товарищи сделали то же. Благодаря упруюсти муравьиного тела, никто не расшибся. Вскоре вся ватага была опять на муравейнике.
– Ай да молодцы! – похвалила их мать-муравьиха. – А тебе, Грызун, первое спасибо! Ты настоящий богатырь… Ура нашему муравью-богатырю!
– Ура! – дружно подхватило толпившееся кругом рыжее и черное население муравейника.
– Благодарю, господа… – говорил Грызун, невольно тронутый таким общим к нему расположением. – Я сделал только то, что в следующий раз сделает, конечно, всякий из вас.
– Но твой был почин, а почин дороже денег, – сказала муравьиха. – Так как, однако, детки мои все тут в сборе, то не обсудить ли нам, кстати, теперь же одну неотложную меру? Две кары небесные посетили нынче нас: потоп и Соловей-разбойник. И от того, и от другого рабочее население наше поубавилось чуть не наполовину. Жатва наша от ливня также сильно пострадала. Придется тащить зерно из-за тридевять земель. А для этого опять-таки нужны рабочие руки. Где взять их?
– Набег на чернокожих! – пронеслось громогласно, как из одних уст, по всей многотысячной толпе. И черные невольники, наравне со своими краснокожими господами, признавали неизбежность такого набега.
– Все, кажется, за набег? – продолжала муравьиха. – Но для успеха дела нужен прежде всего умный и ловкий начальник. Кого же мы на сей раз выберем в атаманы летучего отряда?
– Муравья-богатыря! Грызуна! – заревел опять весь народ, и Грызуну оставалось только поклониться на все стороны почтившему его так народу.
IV. Набег
Отстояла страна чернокожих муравьев от муравейника рыжих часа на три пути. Набеги туда за свежими невольниками производились довольно часто. Грызун, в качестве простого волонтера[1], и прежде не раз участвовал уже в них, и потому теперь, когда ему было поручено начальство над летучим отрядом, он знал, как провести отряд самым ближним путем.
А путь был не из легких. Приходилось перелезать через горные кряжи аршина[2] в два вышины, опускаться в глубокие пропасти – вымоины в аршин глубины. От вчерашнего ливня промоины эти еще не обсохли, так что надо было цепляться друг за друга в виде живого моста и по этому мосту уже перебираться на тот берег.
Несмотря, однако, на все эти препятствия, ровно через три часа летучий отряд форсированным маршем достиг пределов страны чернокожих. Страна эта представляла собой зеленую полянку, на самой середине которой была темная впадина – главные ворота в подземную столицу. Как племя низкорожденное, чернокожие селились глубоко под землей. Сходясь и переплетаясь искусным лабиринтом, все подземные улицы и переулки направлялись к главному проспекту, который выходил уже к воротам, на поверхность земли. Ворота были открыты, но денно и нощно расхаживал перед ними усиленный караул.
На краю полянки Грызун остановил свой отряд. За высокою травой их было не видно черным караульным, но чутье всей вообще муравьиной породы куда тонко, а своеобразный запах муравьиного тела, вроде запаха свежего уксуса, слышится уже издалека; притом ветер дул в сторону муравейника, так что черные караульные разом подняли кверху носы.
– Рыжие идут! – гаркнули они в один голос, и грозная весть, как по телеграфу, пробежала по всем ходам и переходам в отдаленнейшие закоулки подземного муравейника.
– Рыжие идут!
Хорошо, слишком хорошо знали чернокожие, что значит непрошеный визит рыжих башибузуков[3], и храбро высыпали навстречу врагам в открытое поле.
Тем временем Грызун расставил свое небольшое, но лихое войско в боевой порядок. Потом прошелся по фронту.
– Слушайте, ребята! – заговорил он. – Бойни нам не нужно. Они – муравьи, как и мы. Щадите их, сколько возможно, а станут уж слишком напирать, так бейте легонько по щекам, чтобы повадки не было. Поняли, ребята?
– Поняли, ваше высокородие!
Атаман подозвал к себе знаком флангового муравья, ловко вскочил к нему на спину и, молодецки гарцуя, повел свое войско в атаку.
А в это самое время, густою, черною волной катилась навстречу им малорослая рать чернокожих. Малорослы были они, правда, но числом много превосходили атакующих, а озлобление на последних удвоило еще их силы. Сплошным кольцом обхватили они сомкнутый строй рыжих и вдруг всею массой бросились в рукопашную. Рыжие великаны, послушные наказу молодого атамана, слегка только отбивались, и все-таки передние карапузы тотчас же падали под меткими щелчками. Но сзади лезли неудержимо все новые и новые малютки и хватались за ноги великанов. Барахтается великан и не может хорошенько повернуться, а те, раззадоренные, озлобленные донельзя, как дернут все разом – так и свалят его с ног! Тут ему и пиши-пропало: вскарабкаются они на плечи, на затылок, и давай его пронизывать, как острыми кинжалами, своей едкой муравьиной кислотой.
Рыжие дрогнули. Один атаман-богатырь не потерялся. С высоты своего муравья-коня он мог обозреть все поле битвы. Не оставалось сомненья, что еще минута – и войско его будет опрокинуто.
– Не плошай, ребята! – зычно крикнул он на все поле. – Они напрашиваются на погибель – так будь по-ихнему! Руби с плеча!
И с этими словами он ринулся в самый пыл битвы. То не был уже простой муравей, то был сам Илья Муромец. Соколом летает он над вражьей силой и, куда махнет, там улица, куда перемахнет, там переулок.
Участь боя была решена. Вся полянка кругом была усеяна телами чернокожих. Уцелевшие от побоища врассыпную пошли наутек. Рыжие бросились было в погоню, но атаман остановил их:
– Назад, братцы! Будет с них этого урока.
Лихо подбоченясь, подъехал он на коне своем к городским воротам; затем подал знак рукой: беззащитный город отдавался солдатам на разграбление. Весь летучий отряд исчез в глубине муравейника. Но вот в воротах снова показались победители. Каждый из них возвращался с добычей: кто, как бурлак[4], тащил на спине куль-кокон, у кого на руках барахтался смуглый детеныш. Сидевшие дома во время боя чернокожие дядьки бежали теперь вслед за своими питомцами. В отчаянии, с мольбою цеплялись они за фалды похитителей. Но удержать последних в победоносном шествии у мелкоты этой не хватало сил.
Горе побежденным! И слава победителю…
Отчего же он, сам-то победитель, молодой атаман-богатырь, поник вдруг буйной головой?
V. Два атамана
– Что замечтались, полковник? – так спросил над самым ухом Грызуна насмешливый голос. В то же время чей-то ус фамильярно тронул его по плечу.
Грызун с высоты своего муравья-коня искоса оглядел вопрошающего. То был одного с ним роста силач-муравей. Но силач этот не был из породы рыжих. Цвет кожи у него был бурый и на груди у него красовался ярко-красный щиток.
– С кем имею честь?.. – сдержанно спросил в ответ Грызун.
– Такой же атаман, как и вы, полковник, только племени муравьев-скотоводов. Зовут меня Сосуном, а прозванье мое – Губа-не-дура.
– Очень рад, – вежливо промолвил Грызун и, в свою очередь, назвал себя.
– Муравей-богатырь? – переспросил Сосун. – Что ж! Прозвище, мне кажется, вами вполне заслуженное. Вон с того дерева я наблюдал за всем ходом боя. Вы работаете удивительно чисто. А при всем том, скажу… все-таки…
– Что – все-таки?
– Вы не обидитесь, полковник? – Я говорю с вами, как равный с равным…
– Говорите.
– За что столько погубили муравьиных жизней?
Он указал на поле сраженья, усеянное телами черных, а кое-где и рыжих муравьев.
– Да коли без этого было нельзя?..
– Будто нельзя? Вам требовались невольники, не так ли?
– Так.
– А без них вы разве не могли обойтись? Разве вам самим не сладить с вашим хозяйством?
Новый знакомец высказывал именно то, на что он сам, Грызун, еще намедни намекал матери-муравьихе. Но та пристыдила его на первых же словах перед всей компанией рыжих. Мелочные заботы о куске хлеба, о детях были обязанностью мелкоты – рабов. Он же был благородный воин…
– Я, прежде всего, воин и исполнял свой долг… – заговорил он.
– А между тем, все же находите нужным оправдываться? – заметил, усмехаясь, Сосун. – Извиняешься – так, значит, виноват, сударь. А давеча, вместо того, чтобы ликовать по случаю своей победы, вы были так подавлены, убиты, будто сами потерпели поражение. И я вам объясню причину: в душе вы точно потерпели поражение. Вы должны были втайне сказать себе, что без надобности принесли в жертву сотни себе подобных.
– Вовсе не себе подобных! – перебил запальчиво Грызун и собирался еще что-то добавить, но внезапно замолк.
Мимо них торжественным маршем уже проходил арьергард[5] рыжих грабителей. В это время показался один рыжий силач с непосильной ношей: он волок за собой большущий кокон. Трое мелких чернокожих вцепились сзади в рыхлую оболочку кокона и тем еще более затрудняли движение грабителя.
– Сейчас пустите его! – коротко и повелительно крикнул карапузам Грызун.
– Никак, сударь, невозможно-с! – плакались те в ответ. – Это царский детеныш… Будущая принцесса и мать чернокожих… Насквозь даже слышно, как дышит голубушка, как бьется…
– В последний раз говорю вам: пустите! – грозно объявил Грызун.
– Ей-ей, не смеем… Мы ведь дядьки ее…
Грызун без дальних разговоров соскочил наземь. Через мгновение все три малютки-дядьки кубарем разлетелись в стороны. Но, увы, и самой принцессе их пришлось плохо. Держались они, видно, за оболочку кокона слишком крепко; тонкая оболочка порвалась, расползлась; заключенная внутри крошка-муравьиха, корчась и извиваясь, выползла наружу.
Грызун бережно поднял, ее с земли и передал с рук на руки тому самому рыжему, что притащил ее в коконе.
– На вот, неси дальше. Только смотри у меня, не помни!
– Виноват, полковник, – вмешался тут Сосун, молча наблюдавший до сих пор за всей сценой. – Что, скажите, станется с этой бедняжкой?
– То же, что и с другими, – отвечал Грызун. – Мы ее вырастим, а потом…
– А потом завалите работой?
– Ну, разумеется.
– Да что вам в одном лишнем рабочем? А здесь, дома у себя, как мать-муравьиха, она положила бы сотню тысяч яиц, и из них вышло бы столько же трудолюбивых чернокожих…
– Которых мы в свое время могли бы также увести в неволю? – смеясь, подхватил Грызун. – Что правда, то правда! Что выгоднее: один ли рабочий теперь или, немного погодя, сто тысяч их? Конечно, сто тысяч. Да, разница большая.
Он кивнул ближайшему из трех чернокожих.
– Подойди-ка сюда, любезный. Возьми обратно свою принцессу. Донесешь ли?
– Донесем-с. Много благодарен, сударь…
И, сгибаясь чуть ли не до земли под живою ношей, он скрылся за воротами муравейника. Товарищи собирались было последовать за ним. Грызун остановил их:
– Вы куда, чумазые! Назад!
Потом указал на них своим двум рыжим подчиненным: грабителю и тому, что служил ему, Грызуну, конем: