Целительница для дракона
- -
- 100%
- +
– Ты шевельнулась, – его голос вибрирует, и от этой низкой вибрации у меня на коже бегут мурашки. – Значит, жива.
– А ты отдаёшь очевидности как новости, – бурчу, не поднимая головы. – С постели не вставать.
Он тихо фыркает.
– Мой дом, – добавляю я, – мои правила. Пациенты не уходят, не горят, не спорят. По возможности не умирают.
– И не держат хозяйку под рукой, – отвечает он.
– Это не ты меня держишь, – отзываюсь, наконец приподнимаясь на локте. – Это я тебя придавила ночью, чтобы не загорелся. Скажи спасибо.
– Спасибо, – говорит он.
Я сажусь, наклоняюсь к кувшину, воду пить страшно хочется, горло шершавое, как кора. Глоток – холодный, мокрый. Я протягиваю ему миску.
– Ты как? – спрашиваю, привычно проверяя пульс у него на шее. Кожа там горячая, но не так, чтобы шипело.
– Скажу честно, – он переводит взгляд на мои запястья. – Больно там, где ты обожглась.
Я автоматически прячу руки, но уже поздно. Кожа вспухшая, блестящая, от пальцев к локтю идёт некрасивый огненный градиент. Я хотела сейчас сказать: «ничего, заживёт», «бывало хуже», «работа такая». Но он поднимает свою руку, осторожно, будто боится тронуть – и кончиками пальцев зависает над моими ожогами.
Он морщится.
– Чувствуешь? – спрашиваю, голос падает на полтона ниже.
– Да, – отвечает он коротко. – Боль. Твою.
Мне нужно пару секунд, чтобы собрать слова в предложения.
– Этого… не может быть. То есть… бывает, но… – Чёрт. – Это редкость.
– Насколько редкость? – он внимательно слушает.
– Мать рассказывала про такое, когда учила не рваться спасать всех подряд. Говорила: «Есть связи первые, вторые и легенды». Первые – обычные: целитель и больной. Вторые – когда больной тебя чувствует. А легенды… – Я выдыхаю, слова идут сами. – Легенды – это родственная душа. Когда твой дар откликается, как струна и ты уже не понимаешь, чьё тут сердце и чья кожа. Мать говорила – берегись последнего. Потому что либо вытянете друг друга из ада, либо утонете вместе и никому не докажешь, что это была любовь, а не болезнь.
Он молчит. Дождь стучит сильнее. Я вытаскиваю из ящика банку, запах приятный, сладковатый: мёд, жир, ладан. Намазываю осторожно. Он не отводит глаз.
– Я не хочу быть в связке. Ты не горишь – это чудо. Всё остальное потом.
– «Потом»… опасное слово, – говорит он. – У меня это слово часто сгорало, не дожив до утра.
– У нас дождь, – отвечаю. – При нём «потом» имеет больше шансов.
Он впервые улыбается.
– Я должен уйти.
– Да чтоб тебя, – выдыхаю и облокачиваюсь на стол. – С чего?
– Чем дольше я здесь, тем больше шансов, что сюда придут те, кто ищет мой след. А ещё тем больше шансов, что я тебя обожгу.
– Я об тебя уже обожглась, – показываю запястья. – Не порти композицию.
– Не смешно.
– Я и не смеюсь. Уйдёшь – сдохнешь за забором. Останешься – есть шанс, что будешь ругаться на мою овсянку и ещё пару дней для восстановления. Выбор очевиден, принц огня.
Он резко поднимается. Сразу чувствуется, что тело его слушается по остаточному принципу, но гордость у него как чистая сталь. Накрывает плащом плечи, делает шаг к двери – и… мир щёлкает.
Я чувствую магию. Ту самую тонкую, как волос, линию, которая вчера в огне натянулась между нами, когда я лежала на нём, заставляя его дышать. И эта линия дёргается. Он встаёт и меня тянет за ним, как будто кто-то вцепился изнутри в мою грудную кость. Огонёк в лампе подрагивает, как от сквозняка, хотя ставни закрыты.
Он замирает. Оборачивается медленно.
– Видишь? – его голос сухой. – Я говорил.
– Вижу, – отвечаю так же сухо, прикладывая ладонь к грудине. Там пульсирует. Не моё и моё. – И?
– И я не имею права тянуть тебя за собой.
– Не смеши, – отвечаю и неожиданно улыбаюсь, потому что вот тут у меня включается моя любимая, бытовая, совершенно не легендарная логика. – Ты не тянул. Это мы оба. И если уж мы зацепились, то давай не дёргаться резкими движениями. Сядь.
Секунду он спорит взглядом. Потом уступает, садится обратно. Вздыхает. Дождь за окном становится гуще, крупнее.
– Лисса, – он произносит осторожно. – Я не умею быть рядом с кем-то. Даже если это необходимо.
– Учись, – отвечаю. – Будем обмениваться компетенциями.
– Ты всегда такая… – он ищет слово.
– Наглая? – подсказываю.
– Упрямая, – выбирает он.
Я отвожу взгляд.
– А ты всегда сначала съедаешь благодарность язвительной фразой, чтобы не дай бог не почувствовать, что тебя коснулось что-то человеческое? – спрашиваю я. – Привыкай. Тут у нас по-другому. Тут если спасла – значит, будет ругаться, кормить и снова спасать, пока не надоест. Или пока не сгорит дом.
– Дом жалко, – кивает он.
– Чувствуешь… – я снова смотрю на свои запястья. – Меня?
– Тебя. И не только боль. Усталость. Злость. Как ты ловишь себя за язык, чтобы не назвать меня «плохим решением». Как ты боишься меня.
Надо что-то делать руками, иначе я скажу лишнее. Вытаскиваю из угла ведро, переставляю миски, беру нож, тупой, старый, но любимый и начинаю резать сушёный корень на похлёбку. Хруст. Хруст. Хруст.
– А ты… – я стараюсь, чтобы голос звучал равнее. – Ты чувствуешь ещё кого-то? В городе? В деревне? Преследователей?
– Иногда, – он закрывает глаза, будто вслушивается. – Сегодня тихо. Но это до дождя. После запахи лучше видно.
– Тогда пока дождь, – говорю, – у нас есть время. Держи это. – Я бросаю ему чистую рубаху – мужскую, старую, от какого-то больного, что не вернулся.
Он стягивает плащ, осторожно надевает рубаху. На мгновение ткань ложится по телу и я вижу, какой он. Мышцы, как канаты, ключицы как полки, шрамы как карта, где каждая дорога заканчивается бойней. И клеймо изгнанника.
– Скажи, – я возвращаюсь к столу с чашкой, ставлю перед ним. – Откуда ты знаешь моё имя?
Он делает вдох.
– Я его слышал раньше.
– Где?
– Во сне, – он смотрит на меня. – В жару. Когда стоишь на краю и тебя тянет вниз, ты слышишь разные голоса. Одни зовут в свет, другие в пепел. Твой потянул меня обратно в тело. Ты не говорила ничего. Я думал это просто моя голова делает мне подарок. А ты… иллюзия.– он слегка двигает подбородком в сторону моей кровати, моих банок, моих ожогов. – Но вдруг оказалась здесь по-настоящему.
– Бывает совпадение, – говорю. – Бывает миф. Бывает, мы просто уже однажды встречались на рынке, ты купил у меня траву, и я сказала свое имя. Память вредная тётка, любит врать.
– Лисса, – он качает головой. – Память честнее людей.
– Спорим? – я улыбаюсь краешком рта. – Тебе понравится: проиграешь – будешь мыть котёл.
– Я никогда не мою котлы, – отвечает он серьёзно.
…
Дождь тянется к полудню, потом редеет. Я отправляю мальчишку вчерашнего за водой и хлебом – «скажи Варене, что без её кислой рожи я скучаю». Пока его нет, мы сидим, как двое зверей, которые временно поделили нору: с уважением к углам друг друга. Он спрашивает про травы – не для болтовни, а чтобы отвлечь меня от боли в руках. Я рассказываю про девясил, про валериану, про то, что ладан в мазях не только для запаха. Он слушает. Иногда задаёт вопросы, как человек, который привык быстро разбирать чужие системы. Меня от этого тошнит и радует одновременно.
И всё равно я чувствую, что мир за стенами шевелится. Где-то по улице прошёл тяжёлый шаг – не наш, не простецкий. Чуть позже ещё один. Я ловлю на подоконнике белёсую пыль. Травники так не ходят. Это мел, которым помечают двери, чтобы потом вернуться «проверить». У меня в животе сжимается узкая, холодная петля.
– Нам надо… – начинаю и обрываю.
– Я уже чувствую, – перебивает он тихо. – Запах ладана снаружи. Смешанный с миррой и мокрой шерстью. У них плащи, пропитанные… – он морщится. – Чтоб не горели.
– У нас мало времени, – говорю я. – Сожгу тряпки, которые были к тебе прижаты. Унесу пепел в печь. Ты… ты не трогай ничего.
Я бросаю лён в печь и в этот момент засов на двери скрипит.
– Лисса, целительница, – слышу я голос за дверью. Вежливый. – Орден благодарит за труд на благо деревни и просит уделить минуту для беседы. Разумеется, добровольно.
Я зажмуриваюсь на секунду. Открываю. Бросаю лён в огонь, он пахнет сладко. Я оборачиваюсь. Кайр уже стоит, но не двигается.
– Не открывай, – шепчет он.
– Если не открою, – шепчу в ответ, – придут с ломами. И будет хуже.
– Ты пойдёшь одна, – он спрашивает.
– Я целительница, – киваю. – На допрос. Это обычно. Они же и так считают, что я «осквернилась». Я… – я ловлю его взгляд.
– Постараюсь уйти, – говорит после паузы. – Если будет плохо я найду тебя.
В дверь снова – вежливый стук.
Я вытираю руки. Подхожу. Ладонь на засове. Перед тем, как сдвинуть железо, я успеваю бросить один взгляд через плечо: он держит руку на груди, где шевелится дракон. Мы оба знаем: стоит сделать не то движение и всё. Дом, улица, мы.
Я отодвигаю засов.
На пороге двое в серых плащах, мокрые, как выжженные свечи. На груди серебряные значки с чашей и пламенем. На их сапогах мел. Один держит дощечку с воском.
– Лисса? – спрашивает вежливый.
– Я, – отвечаю.
Он протягивает дощечку. На воске чёткий отпечаток: клеймо изгнанника. Моё дыхание на мгновение спотыкается. Ладонь сама сжимается в кулак.
– Вызываем вас на допрос, – ровно произносит он. – По поводу следов осквернения в вашем доме. Сегодня, на закате. Откажетесь – придём с огнём.
Дождь усиливается так, будто небо решило высказать всё.
– На закате так на закате, – говорю ровно. – У меня есть пациенты.
– Пациенты подождут, – отвечает второй. И, как бы между прочим, его взгляд скользит по моей щеке, находит засохшую кровь у виска, падает ниже на запястья. Я не прячу. Пусть смотрит.
Мы стоим так секунду. Две. Три. Потом они уходят так же тихо, как пришли, оставляя на пороге мелкую пыль – отметку, по которой всегда можно вернуться.
Я закрываю дверь, прислоняюсь спиной к дереву. Оборачиваюсь. Кайр стоит всё там же – в полутени, словно нарочно, чтобы я видела только его глаза.
– Ну вот, – говорю, и голос у меня ломается. – Кажется, нас нашли.
Глава 4
Ночь расползается по дому, как чернилы по воде: в углах – темнее, в центре – бледный круг лампы и наши дыхания, которые я уже различаю с закрытыми глазами. Кайр притих у стены, как зверь, выжидающий, с какой стороны рванёт западня. Я за столом, якобы перебираю травы, а на самом деле считаю удары сердца. На сорок восьмом снаружи раздаётся тот самый звук, который ни с чем не спутаешь: скрип железа о дерево. Не наш засов. Их.
Я гашу лампу одним движением. Тьма хлопает по лицу, будто ладонью.
– Лисса, – шепчет он.
– Знаю, – отвечаю так же тихо. – Дыши. Слышишь? Ровно.
Стук по двери – вежливый, мерзко-вежливый, как вчера. Потом – тверже. Потом – голоса. Слова не разбираю, но слышу мирру и ладан, их маскировку, чтобы не вонять страхом. Ладонь сама ложится на грудь там, где под кожей шевелится ответ на зов, и я будто чувствую, как тонкая нить между нами натягивается, как струна.
– Лисса, целительница, – доносится уже без глянца вежливости. – Во имя порядка и покоя. Открой.
– Сейчас, – шепчу себе, не им. Руки сами находят мешочек у порога с сухим ладаном, солью и щепоткой полыни. Я швыряю его в угли печи. Поднимается горький дым. Хорошо. Пусть видят снаружи: внутри ведьма.
– В окно, – показывает Кайр подбородком.
– Там решётка, – отвечаю. – Но два верхних штыря держатся на честном слове.
Стук превращается в толчок. Дерево застонало. Я подбегаю к окну, двигаю ставню, вытаскиваю из щели тонкий клин, которым поджимала штыри. Кайр уже рядом. Ладонь на моей талии горячая, как кочерга. Я ненавижу своё тело за то, что оно отзывается дрожью в такие моменты.
– На меня, – коротко. Он подхватывает и, как будто я не человек, а легкая вещь, проталкивает в проём. Решётка уступает, как выдернутый зуб. Снаружи мокрый воздух, холодный шорох дождя и тёмный двор. Я валюсь на землю, глину, на живот, разворачиваюсь. Он – следом. Шум за дверью становится злым: засов долбят ломом.
– Бегом, – выдыхает он почти беззвучно.
Мы рвёмся к задней калитке. До неё семь шагов. Калитка держится на верёвке. Я дёргаю. И в этот момент дверь дома поддаётся с треском: дерево жалобно взвизгивает. Серый свет изнутри высовывается во двор вместе с серыми плащами.
– Там! – голос.
Кайр толкает меня в проём первой. Мы вываливаемся в узкий проход между дворами, где трава по колено и пахнет мокрым укропом. Лепим шаги в грязи. За спиной чужие шаги, тяжёлые, отлаженные.
– Лисса! – зов.
Удивительно, что у меня ещё нет аллергии на своё имя.
– Быстрее.
Пепельный лес принимает нас. Ветки низко, листья мокрые. Под ногами серая крошка угля. Вдох пахнет вчерашним огнём. Я иду почти на ощупь: знаю старые тропы, знаю, где глина хлюпнет, а где корни хищно зацепят ногу. Но сегодня лес – чужой.
– Сюда, – шиплю, и мы срезаем в ложбину.
Слева сухой треск. Сначала думаю: ветка. Потом понимаю – нет, это треск пламени. Я отдергиваю руку, поздно: искра прыгает с куста на моё запястье, как нахальная блоха, и обжигает. Пахнет сладко, как сгоревшая смола.
– Извини, – выдыхает рядом Кайр. Он сжимает зубы. – Они меня разозлили.
Мы врезаемся глубже в лес. Ветки оставляют мокрые чёрточки на щеках. Сзади – вспышка, короткая, жёлтая. Они идут цепью за нами.
Пятки вязнут. Воздух становится густым, как похлёбка. Я слышу его дыхание – рядом, жесткое, сдавленное. Мой вдох попадает под его выдох – и опять это странное совпадение ритмов, будто кто-то держит нас на едином поводке. Чем больше бежим, тем сильней натягивается эта невидимая нить.
– Слева будет овраг, – говорю. – Через него пещера. Старая. Когда-то там прятали глину от дождей. Держись близко.
– Я и так.
Овраг открывается резко как пасть. Земля уходит вниз, корни торчат. Мы не прыгаем – скатываемся: колени в грязь, ладони в глину, дышать ртом, потому что нос уже забит мокрым пеплом. За спиной плащи видимо, кинули верёвки, чтобы перегородить тропу. Хорошо. Пусть тратят силы.
Пещера не та, что в сказках: никакого сияющего кристалла, никакой сухой ночевки. Узкий вход, сырой, пахнет мышами и плесенью. Но глубже ниша. В ней камень, на котором когда-то держали горшки. И главное ветра нет.
– Сюда, – тяну его внутрь.
Он едва проходит плечами. Меня сжимает между его грудью и холодной стеной – и да, тело отвечает, как всегда в неподходящее время: горячая волна от поясницы к горлу. Я отступаю на полшага. Он – тоже.
– Сиди, – приказываю. – Снимай рубаху.
– Быстро охмуряешь, ведьма, – едва слышно усмехается он.
– Молчи, – отрезаю и упираю руки в его плечи. – Там кровь. Надо посмотреть.
Он не спорит. Рубаха прилипла к коже, и когда я её отдираю, у меня в руках остаётся кусок ткани – влажный, тёплый. Под ним – ожоговые «острова», между ними участки гладкой кожи. На груди – дракон под кожей дремлет, как кот, свернувшийся кольцом. Я ненавижу себя за то, что хочу провести по нему пальцем.
– Боишься обжечься? – язвит он, смотря сверху вниз, тёмными глазами.
– Боюсь не удержаться, – огрызаюсь, и только потом понимаю, что сказала вслух. – Рот прикрой. Мне работать надо.
Я вытаскиваю из сумки чистую полоску льна, размазываю мазь, прикладываю. Его мышцы играют под моими пальцами. На секунду забываю, что делаю. Возвращаюсь. Внешний мир возвращается вместе с приглушёнными звуками снаружи: люди ордена бегут вдоль оврага, проверяют каждую чёрную тень.
– Они нас не найдут, – шепчет он, будто отвечает моим мыслям. – Они не чувствуют, как ты чувствуешь. Они ориентируются по следам: по пеплу, по треску. Здесь сыро и следов мы не оставили.
– Ты слишком уверенно говоришь «мы», – бурчу.
– Потому что это так.
Я опускаю взгляд, делаю вид, что сосредоточена на узле. Узел получается слишком аккуратным для такого разговора. Я отступаю на шаг, чтобы выдохнуть. В пещере темнота, где-то капает вода. Где-то мышь шуршит.
– Расскажешь? – спрашиваю. – Немного о себе.
Он молчит секунду, две, три.
– Мой род, – говорит наконец. – Огонь в крови не метафора. Меня клеймили не за вымыслы. Я сын короля Огненного Трона. Вернее… был. Трон горит пустым уже три года. Отец сгорел на нём, потому что выбрал огонь вместо мира. Я выбрал мир вместо огня. За это меня… – он выдыхает. – Сначала посадили на цепь, потом клеймили. И отпустили «жить». Что, в переводе, значит – «умирай медленно, но подальше от наших глаз».
Я сглатываю.
– А мать? – спрашиваю.
– Мать была из эмпатов, – говорит он, и мои пальцы замирают на банке с мазью. – Не твоего клана, другой ветви. Говорят, крала огонь из бойни и возвращала солдат. А потом… украла сердце короля. Он обещал ей, что огонь будет послушным, пока держит её за руку. Он был лжецом. Или просто… – он смотрит в темноту, куда-то «туда», где сидят слова, которых не выговорить. – Слабым. Её не стало. Огонь сошёл с ума. Трон ответил. Дальше – хроники, которые детям рассказывают, чтобы пугать.
– Почему ты… – я подбираю слова. – Отдался им?
– Потому что думал, что можно договориться, – усмехается он безрадостно. – Потому что кто-то должен жить, чтобы потом рассказать правду. Потому что я был моложе и глупее. Потому что… – он замолкает и дергается, как от боли. – Потому что у меня не было такой ведьмы, которая бы прижала меня к себе и сказала: «Дыши, чёрт тебя побери».
Я отвожу взгляд, чтобы не сказать «у тебя есть». Пальцы находят его запястье по привычке – проверяю пульс и не отпускают. Он не отнимает руку.
Снаружи шаги уходят. Дождь редеет, как решето. Я впервые позволяю себе выдохнуть глубже. Но глубина приносит с собой не облегчение – тянет видение, как рыбу на крючок.
Сначала звук: детский плач. Не здесь. Не сейчас. Я закрываю глаза, и темнота пещеры неожиданно становится видением. На нём комната, которую я не видела никогда. Не бедная, но и не королевская, что-то между: много дерева, мягкая шерсть на полу, запах молока и дымка. На постели женщина. Лицо бледное от усталости, но улыбка тёплая. В руках младенец.
– Тише, тише, – шепчет она, и голос её такой, словно я его уже слышала, когда сама была маленькой. – Моё пламя, моя вода. Дыши со мной.
Она прижимает крошечное тельце к груди, и на его коже я готова поклясться на миг вспыхивает тончайшая линия. Кольцо. Дракон. Я не могу дышать. Я смотрю только в его глаза. Эти странные, не золотые, не янтарные, а как расплавленный металл глаза.
– Что с тобой? – голос Кайра возвращает меня в пещеру. Он держит меня за плечи, когда успел?
– Видела, – шепчу, с трудом находя слова. – Женщину. Целительницу. Она держала младенца… и у него были твои глаза.
Тишина падает между нами, как камень в колодец. Кайр смотрит долго.
– История повторяется, – говорю и слышу, как у меня у самой поднимается холод от этих слов.
Снаружи, вполне по-театральному, в этот момент рвёт небо. Где-то совсем рядом бьёт молния – серая, как лезвие ножа. Пещера вздрагивает. На секунду свет, касается наших лиц – и я вижу, что в его глазах вспыхивает огонь.
Я открываю рот, чтобы сказать что-то правильное – «дождёмся рассвета», «уйдём дальше», «надо перевязать левый бок» – и в этот момент снаружи, выше у входа, поскальзывается камень. Чужой сапог. Голос: – Тут… след. Пепел свежий. Вниз не полезем – сыро. Окружим.
Я вскидываю взгляд. Кайр уже в движении, кошачий, тихий, пальцы рыщут по стене, будто могут нащупать тропу. Нити между нами натягиваются до боли. Видение оставляет во мне послевкусие молока и дыма.
– Лисса, – он шепчет так, будто клянётся. – Что бы это ни было, потом поговорим. Сейчас нужно выжить.
– Потом, – повторяю я.
Снаружи тени сдвигаются. Мы замираем. В пещере пахнет мокрой шерстью, смолой и тем крошечным, почти неуловимым запахом, который бывает у новорождённых. Я закрываю глаза, чтобы не провалиться в картину снова.
Глава 5
Приют
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.