- -
- 100%
- +
Однажды в вагоне второго класса пассажирского поезда толстый добродушный пассажир вынул сигару и закурил.
Глаза у него были маленькие, хитрые, улыбка мягкая, чрезвычайно добрая, а манеры грубоватые, с оттенком фамильярного дружелюбия.
Против него сидели три пассажира, сбоку еще два – и все пятеро посмотрели на него с ненавистью, угрожающе, как только он выпустил изо рта первый залп тяжелого дыма.
– Это вагон для некурящих, – сдержанно заметил рыжий человек.
Толстяк затянулся второй раз и зажмурил глаза от удовольствия.
– Слушайте! Здесь нельзя курить: это вагон для некурящих!
– Ну-у?
– Да вот вам и ну! Потрудитесь или бросить сигару, или выйти на площадку.
– Да нет… Я уж лучше тут докурю.
– Как – тут? Почему – тут? Ясно вам говорят, что здесь нельзя курить!
– Кто говорит?
– Я говорю. И мои соседи… И все…
– Да почему?
– Мы дыму не переносим!
Курильщик выразил на своем лице изумление, смешанное с иронией.
– Что… Не любите? Дыму испугались? Как же вы на войну пойдете, если дыму боитесь? Эх, публика! Вот оттого-то вас японцы…
Он сделал длительный перерыв, сладко затянувшись сигарой.
– …И побили… что мы дыму боимся.
– При чем тут японцы? Ясно здесь написано на табличке: «Просят не курить!»
Лицо толстяка выразило искреннюю печаль и огорчение.
– Боже мой! Как в этой фразе, в этих словах выразился весь русский человек – раб по призванию. Весь пресловутый русский дух сидит в этой фразе! Для него «написано», значит – свято. Печатное слово для него жупел, страшилище, и он перед ним распластывается, как дикарь перед строгим божеством.
– Сами вы дикарь!
– Нет, милостивые государи, не дикарь я. Не дикарь я, потому что…
Он затянулся.
– …Потому что я рассуждаю и этим являю собою высший интеллект.
– Хороший интеллигент! Интеллигент, а поступает, как нахал.
– Извините меня, сударыня, но вы смешали два разных понятия: интеллигент и интеллект. Это именно и подтверждает мою мысль: дикарь – тот, кто слепо преклоняется перед печатными словами, не зная их подлинного смысла.
Рыжий пассажир, ошеломленный этими словами, потряс головой, подумал немного и сказал:
– Куренье вредно для здоровья.
– Вот оно, вот, – страдальчески поморщился курильщик. – Вот с помощью этих понятий вы и воспитываете будущее поколение, хилое, слабое, не обкуренное дымом и не закаленное суровой жизнью!..
– Категорически умоляю вас: бросьте курить! Как не стыдно, право.
– Да чего там просить его, – поднял от газеты голову чиновник. – Заставить надо.
– Что ж… пожалуйста… Заставьте! Конечно, сила на вашей стороне: вас много, а я один. Но не позор ли для нашего века, когда люди не пускают, как оружие, моральную силу убеждения, а пользуются для этого силой физической, кулаком… Чем же после этого будем мы отличаться от наших предков, бродивших с каменными топорами и стукавших ими по голове каждого встречного?
Человек, по виду артельщик, отозвался из угла:
– Склизкий.
Толстяк сделал вкусную, глубокую затяжку и, как Везувий, выбросил целый столб дыма.
– Чего-с? – спросил он равнодушно.
– Склизкий ты, говорю. Между пальцев проворишь.
– Я вас не понимаю, – недоуменно улыбнулся толстяк.
– Вот когда жандарма со станции позовем, тогда поймете.
– Тогда я пойму одно: русскому человеку свобода не нужна, конституция не для него! Посадите ему на шею жандарма, и он будет счастлив, как светская красавица, шея которой украшена драгоценным бриллиантовым…
Снова он затянулся.
– …колье! Да-с, колье. Настаиваю на этом уподоблении.
– Кондуктор! Кондуктор!!
Толстяк благожелательно усмехнулся и, вынув изо рта сигару, принялся вопить вместе с другими:
– Конду-у-уктор!
Когда явился кондуктор, курильщик снова взял сигару в рот и пожаловался:
– Кондуктор! Почему эти пассажиры запрещают мне курить?
– Здесь нельзя, господин. Видите вон, написано.
– Кто же это написал?
– Да кто ж мог… Дорога.
– А если мне все-таки хочется курить?
– Тогда пожалуйте на площадку.
– Люди! – засмеялся толстый пассажир. – Как вы смешны и беспомощны! Как вы заблудились между трех сосен!! Вы, представитель дороги, приглашаете меня на площадку, а на этой же стене красуется другая надпись: «Во время хода поезда просят на площадке не стоять». Как же это совместить? Как можно совместить два совершенно противоположных постановления?!
Кондуктор вздохнул и с беспросветным отчаянием во взоре почесал затылок.
– Как же быть? – пролепетал он.
– Да ничего, милый. Вот докурю сигару и брошу ее.
– Нет-с, – крикнул злобно чиновник, комкая газету, – мы этого не позволим! Раз вагон для некурящих – он не имеет права курить! Пусть идет на площадку.
– Я не имею права курить, по-вашему… Хорошо-с. Но я же не имею права и выходить на площадку! Одно взаимно исключает другое. Поэтому я имею право выбирать любое.
Он стряхнул пепел с кончика сигары и взял ее в рот, ласково улыбаясь:
– Выбираю.
– Кондуктор!! – взревел чиновник. – Ведь это незаконно!! Неужели вы не можете прекратить это безобразие?!
Кондуктору очень хотелось прекратить это безобразие. Он стремился к этому всеми силами, что было заметно по напряженности выражения лица и решимости, сверкнувшей в глазах; он имел твердое намерение урегулировать сложный вопрос одним ударом, как развязан был в свое время гордиев узел.
Сделал он это так: коснулся кончиком сапога скамьи, приподнялся и одним движением руки перевернул табличку с надписью «просят не курить».
И табличка, перевернувшись, выказала другую свою сторону, с надписью:
«Вагон для курящих».
Пассажиры выругались, а толстяк покачал головой и окутал себя таким облаком дыма, что исчез совершенно.
И, невидимый, сказал из облака добродушным тоном:
– Всякий закон оборотную сторону имеет.