Король смеха
- -
- 100%
- +
– Ужасно тяжело, знаете, быть без места, – сказал он с напускным равнодушием, садясь в пролетку. – Чуть не голодал я, вдруг – вижу ваше объявление в газетах насчет письмоводителя. Дай, думаю, зайду.
Адвокат вынул папиросу.
– Есть спичка?
– Пожалуйста. Вы что же, адвокатурой только занимаетесь или еще чем?
– Бомбы делаю еще, – подмигнул ему адвокат.
Сердце Макаронова радостно забилось.
– Для чего? – спросил он, притворно зевая.
– Мало ли. Знакомым раздаю. Послушайте… У вас борода слева отклеилась. Поправьте. Да не так! Ну вот, еще хуже сделали. Давайте я вам ее подправлю. Ну теперь хорошо. Давно в охранном служите?
– Не понимаю, о чем вы говорите, – обиженно сказал Макаронов. – Жил я все время у дяди – дядя у меня мельник, – а теперь места приехал искать… Может, дадите бумаги какие-нибудь переписывать, или еще что?
– Отвяжись, братец. Надоел.
Макаронов помолчал.
– А из чего бомбы делаете?
– Из манной крупы.
«Хитрит, – подумал Макаронов. – Скрывает. Проговорился, а теперь сам и жалеет».
– Нет, серьезно, из чего?
– Заходи – рецептик дам.
II
Подъехали к большому дому.
– Мне сюда. Зайдешь со мной?
Понурившись, мрачно зашагал за адвокатом Макаронов.
Зашли к портному.
Маныкин стал примерять новый жакет, а Макаронов сел около брошенного на прилавок адвокатом старого пиджака и сделал незаметную попытку вынуть из адвокатова кармана лежавшие там письма и бумаги.
– Брось, – сказал ему адвокат, глядя в зеркало. – Ничего интересного. Как находишь – хорошо сидит жакет?
– Ничего, – сказал шпик, пряча руки в карманы брюк. – Тут только как будто морщит.
– Да, в самом деле, морщит. А жилет как?
– В груди широковат, – внимательно оглядывая адвоката, сказал шпик.
– Спасибо, братец. Ну, значит, вы тут кое-что переделаете, а мы пойдем.
После портного адвокат и Макаронов поехали на Михайловскую улицу.
– Налево, к подъезду! – крикнул адвокат. – Ну, милый мой, сюда тебе за мной не совсем удобно идти. Семейный дом. Ты уж подожди на извозчике.
– А вы скоро?
– Да тебе-то что? Ведь ты все равно около меня до вечера.
Адвокат скрылся в подъезде. Через пять минут в окне третьего этажа открылась форточка и показалась адвокатова голова.
– Эй, ты… письмоводитель, как тебя? Поднимись сюда, в номер десятый, на минутку.
«Клюет», – подумал радостно Макаронов и, соскочив с извозчика, вбежал наверх.
В переднюю высыпала встречать его целая компания: двое мужчин, три дамы и гимназист.
Адвокат тоже вышел и сказал:
– Ты, братец, извини, что я тебя побеспокоил. Дамы, видишь ли, никогда не встречали живых шпиков. Просили показать. Вот он, mesdames. Хорош?
– А борода у него, что это… Привязная?
– Да, наклеенная. И парик тоже. Поправь, братец, парик. Он на тебе широковат,
– Что, страшно быть шпиком? – спросила одна дама участливо.
– Нет ли места какого? – спросил, делая простодушное лицо, Макаронов. – Который месяц я без места.
– Насмотрелись, господа? – спросил адвокат. – Ну можешь идти, братец. Спасибо. Подожди меня на извозчике. Постой, постой.. Ты тут какие-то бумажки обронил. Забери их, забери… А теперь иди.
Когда адвокат вышел на улицу – Макаронова не было.
– А где этот фрукт, что со мной ездил? – спросил он извозчика
– Да тут за каким-то бородатым побег.
– Этого еще недоставало! Не ждать же мне его тут на морозе.
Из-за угла показалась растрепанная фигура Макаронова.
– Ты где же это шатаешься, братец? – строго прикрикнул Маныкин. – Раз тебе поручили за мной следить – ты не должен за другими бегать. Жди тебя тут! Поправь бороду. Другая сторона отклеилась. Эх, ты… На что ты годишься, если даже бороды наклеить не умеешь. Отдери ее лучше да спрячь, чтоб не потерялась. Вот так. Пригодится. Засунь ее дальше – из кармана торчит. Черт знает что! Извозчик! В ресторан «Слон».
Подъехали к ресторану.
– Ну ты сокровище, – спросил адвокат, – ты, вероятно, тоже проголодался? Пойдем, что ли.
– У меня денег маловато, – робко сказал сконфуженный шпик.
– Ничего, пустое. Я угощу. После сочтемся. Ведь не последний же день вместе. А?
«Пойду-ка я с ним, – подумал Макаронов. – Подпою его да и выведаю, что мне нужно. Пьяный всегда проболтается».
Было девять часов вечера. К дому, в котором помещалось охранное отделение, подъехали на извозчике двое: один мирно спал, свесив набок голову, другой заботливо поддерживал его за талию.
Тот, который поддерживал дремавшего, соскочил с пролетки и, позвонив у дверей, вызвал служителя.
– Вот, – сказал он ворчливо, – привез вам сокровище. Получайте… Ваш?
– Будто наш.
– Ну то-то. Тащите его, мне нужно дальше ехать. И как это он успел так быстро и основательно нарезаться… Постойте, осторожнее, осторожнее! Вы ему так голову расквасите. Берите под мышки! Постойте… У него из кармана что-то выпало. Записка какая-то литографированная… Гм!.. Возьмите… Ах, чуть не забыл… У меня его борода в кармане. Забирайте и бороду. Ну, прощайте. Когда проспится, скажите, что я завтра пораньше из дому выйду, – чтоб не опоздал. Извозчик, трогай!
Пылесос
(Из сборника «Синее с золотом»)
Все мы страдаем от дураков. Если бы вам когда-нибудь предложили на выбор: с кем вы желаете иметь дело – с дураком или мошенником? – смело выбирайте мошенника.
Против мошенника у вас есть собственная сообразительность, ум и такт, есть законы, которые вас защитят, есть ваша хитрость, которую вы можете обратить против его хитрости. В конце концов, это честная, достойная борьба.
Но что может вас защитить против дурака? Никогда в предыдущую минуту вы не знаете, что он выкинет в последующую. Упадет ли он вам с крыши на голову, бросится ли под ноги, укусит ли вас или заключит в объятия… – кто проникнет в тайны темной дурацкой психики?
Мошенник – математика, повинующаяся известным законам, дурак – лотерея, которая никаким законам и системам не повинуется.
Самый типичный дурак – это тот человек из детской хрестоматии, который зарезал курицу, несущую ему золотые яйца.
Все проиграли от этой комбинации: и курица, и ее владелец, и государство, на котором, конечно, отражается благосостояние ничтожнейшего из его подданных.
А вдумайтесь – так ли бы поступил с курицей мошенник? Да он бы ее на руках носил и пылинке бы не дал на нее сесть, кормил бы отборным зерном. Мошенник прекрасно знает, что зерно не отборное, пополам с разной дрянью – втрое дешевле… Осмелился ли бы он подсунуть своей курице такое зерно? Нет!
Он бы, может быть, подсунул торговцу зерном фальшивый двугривенный или обсчитал бы его, но обидеть свою курицу – на это не способен самый отъявленный мошенник.
Почти всякий из нас, читатели, – курица, несущая кому-нибудь золотые яйца, и потому всякий из нас рискует быть зарезанным рукой дурака.
Поэтому – долой дураков!
Видели вы когда-нибудь, как магнит, сунутый в кучу самых разнородных мелочей, вытягивает из всего этого только железные опилки, – как он чисто, ловко и аккуратно это делает! Всунули вы чистенький, гладкий, полированный стержень… момент – и вытаскивается из кучи густо облипший опилками и железной пылью, потерявший форму комок.
И еще: видели ли вы, как работает так называемый «пылесос»?
Прекрасное, волшебное зрелище.
Как будто одаренный человеческим умом и энергией, нащупывает хобот аппарата залежи пыли. Глядишь: только прикоснулся к ним – и уже сверкает белизной грязное, загаженное место… Ни одной пылинки не оставит жадный хобот, все втянет аппарат своими могучими легкими.
И ни чахотки не знает он, ни даже простого кашля.
Однажды, когда я, сидя на диване, наблюдал из другой комнаты работу чудесного аппарата, ко мне пришел знакомый и сказал:
– А я вчера очень заинтриговал Елену Сергеевну…
– Каким образом?
– Да сказал, что видел вас в «Аквариуме» с одной блондинкой. Она долго допытывалась, да я – не дурак ведь – помучил, помучил ее, однако не сказал. Очень было весело.
– Кто же вас просил говорить об этом?
– Никто. Я просто заинтриговать хотел. Она чуть не плакала, да я-то не дурак, слава богу, хе-хе… Не выдал вас.
Пылесос свистел и шумел, ощупывая хоботом своим пыльный карниз.
Я глядел на его работу и думал:
«Отчего никто не выдумает такой пылесос для дураков? Хорошо бы сразу высосать всех дураков из нашего города, втянуть их куда-нибудь всех до последней крошечки. Жизнь сразу бы посветлела, воздух очистился, и дышать сделалось бы легче».
Эта мысль – придумать пылесос для дураков – гвоздем засела во мне, и я часто к ней возвращался…
* * *– Что я с ними буду делать, ты подумай! – плакался как-то, сидя у меня, один из моих друзей, получивший недавно наследство. – На что они мне, эти проклятые пятьсот десятин?! Место сырое, топкое, лесу нет, только песок и камень, вода за двадцать верст, дорог нет. Ближайший город – за двести верст.
Я потер рукой голову.
– Вот что… Садись за стол и пиши объявление в газеты…
Он сел.
– Ну?
– Пиши: «В сырой холодной местности, лишенной питьевой воды, продаются участки для постройки на них домов и усадеб. Полное отсутствие леса; почва – песок и глина. Ближайший город за двести верст. Полное бездорожье, отсутствие медицинской помощи, лихорадочная, малярийная местность. Квадратная сажень земли стоит 50 коп. При больших покупках – дороже. Лиц, желающих приобрести землю и поселиться в этом месте, просят обращаться туда-то. Контора по продаже земли в поселке Каруд».
– Господи Иисусе, – ахнул мой друг. – Кто же может откликнуться на это предложение?.. Разве только круглый дурак.
– Ну да же! Подумай, какая прелесть: это будет единственное место, где дураки соберутся в этакую плотную компактную массу. Твоя земля – это пылесос, который сразу вытянет всех дураков из нашей округи… То-то хорошо дышать будет.
– Да ведь они там помирать шибко будут. Жалко…
– Дураков-то? Да пусть мрут на здоровье. Боже ты мой!
– Ну так я хоть припишу, что летом там очень прохладно.
– Ни за что! Пиши так: «Холодная бесснежная зима, жаркое, душное лето, полное отсутствие растительности…» Есть?
– Есть. Да только уж и не знаю – выйдет ли что-нибудь из этого?
* * *Вышло.
В «контору по продаже земель в поселке Каруд» посыпались письменные запросы.
Спрашивали:
«Действительно ли нет лесу поблизости, а если нет, то я прошу записать на мое имя четыре десятины, посырее, потому что у меня часто пересыхает горло, и вообще в лесу мало ли что может быть!»
Один господин писал:
«Если публикация говорит правду в параграфе о песчаной каменистой почве, то я покупаю 10 десятин: мне песок и камень нужны для постройки дома. Сообщите также, как понимать выражение «лихорадочная местность»? Не в смысле ли это «лихорадочной деятельности в этой местности»?»
Дама писала:
«Меня очень соблазняет отсутствие медицинской помощи. Действительно, эти доктора так дерут за визиты, а пользы ни на грош. Хорошо также, что нет воды: от нее страшно толстеешь; я пью лимонный сок и остаюсь с почтением Василиса Чиркина».
* * *Через два месяца половина участков в поселке Каруд была распродана.
Пылесос работал вовсю.
Маленькая Лениниана
Вся власть – мне
Уже несколько дней подряд я ходил как неприкаянный и все время не мог понять, что со мной делается…
– Что с тобой такое? – спрашивали друзья.
– И сам не понимаю что. Чего-то мне хочется, а чего, и сам не знаю.
– Может быть, ты жениться захотел?!
– Фи, какая гадость! Тоже подумаете… Нет, мне хочется чего-то этакого… Ну понимаете? Такого.
– Какого?
Я беспомощно вертел рукой:
– Ну, такого, знаете… большого. Важного.
– Родзянки, что ли?
– Глупо. Понимаете, чего-нибудь такого, чтоб оно было большое и приятное.
– Ну, это довольно расплывчато. Вагон белой муки под это подходит. Гарем египетского хедива подходит. Доходный дом на Невском. Бриллиант величиной с куриное яйцо. Жесточайшая подагра у твоего врага. Мало ли что бывает большое и приятное!
Однажды кто-то спросил:
– Может, тебе сладенького хочется?
– А чего бы, например? – задумчиво прищурился я.
– Скажем, земляничный торт. Да нет их теперь. Власти запретили.
Вдруг я, осененный, стукнул кулаком по столу.
– Есть! Вот чего я хочу!
– Торт? Но торты запретили власти.
– Нет! Вот этого именно я хочу: власти! Власти мне уже который день хочется!
Окружающие засмеялись.
– Ишь, чего захотел! Власти! Раньше была «вся власть советам», а теперь вся власть у большевиков. Опоздал, голубчик!
Снова я стукнул кулаком по столу.
– Так будет же по-моему! Товарищи пролетарии! Объединяйтесь под знаменем: «Вся власть Аркадию Аверченко!» На наш век пролетариев хватит.
Я был как в горячке. Вдохновение горело на челе моем.
– С чего же вы начнете? – спросили меня.
– Ясно с чего: с декрета.
Через день мой первый декрет был уже напечатан и расклеен.
Декрет
Главного сверхнародного комиссара, поставленного волей самых что ни на есть беднейших крестьян, невероятно солдатских солдат и поразительно матросских матросов…
Товарищи! Большевики вас обманули и обсчитали. Что они дали вам? Землю? А вы спросите их – кто будет ее обрабатывать, эту землю? Придется вам же! Очень весело, нечего сказать! Нет, товарищи! Если вы объединитесь под священным лозунгом нетрудящихся масс: «Вся власть Аркадию Аверченко!» – то вы будете иметь землю и не вы будете ее обрабатывать. Дудки! Довольно вы уже поработали. Пусть другие работают на вас! И эти другие – буржуи и аристократы! Скажем так, Родзянко и Милюков впрягаются в плуг, а графиня Кантакузен идет сзади и подгоняет их. Косить будут Сумароковы-Эльстон – вся семья, а молоть – те же большевики. Это их дело! Довольно они попили вашей кровушки! Пусть коров пасет председатель сельскохозяйственного общества, а крыши чинят сами братья Тонет. Большевики глупо, как попугаи, повторяли: «Вся власть беднейшим крестьянам!« Почему? Я, наоборот, говорю: «Вся власть богатейшим крестьянам», потому что среди вас не будет бедных!
Вы, товарищи-рабочие! Большевики и вас обманули! Подумаешь, важное кушанье – контроль над производством. А заводы и фабрики все-таки у буржуев-капиталистов! Нет, я вам дам побольше! К нам пожалуйте, первый сорт – у нас покупали! Каждый рабочий у меня получит собственный небольшой завод или фабрику на сто персон, и пусть он отныне ходит по заводу, заложив руки в карманы, да только покрякивает – рабочими у него будут Крестовиков, Коновалов и прочие Рябушинские. Это тебе не контроль какой-нибудь паршивый! Итак, идите все на улицу и носите по улице писаную торбу, на которой должны быть начертаны великие слова: «Вся власть Аркадию Аверченко!», «Долой контрреволюционеров, – всех этих буржуев, Каледина, Керенского, Троцкого, Ленина и других, продавшихся капиталу!»
Товарищи солдаты и матросы! К вам слово мое! Вы так жадно хотите мира – разве его вам дали обманщики большевики? Что они сделали? Послали к немцам для переговоров какого-то несчастного Шнеура, да и тот оказался жуликом! Нет, вот у меня будет мир – так мир! За ухо от него не оттянешь. Такой скорый, что не успеете и оглянуться. И что это за скромность такая – без аннексий и контрибуций? С чьей стороны – это неважно.
Те же из вас, которые все равно не воевали и которым будет ли война или нет – ни тепло, ни холодно, – одним словом, петроградскому революционному гарнизону, – я обещаю на ухо пять словечек: 1) Государственный, 2) банк, 3) погреб, 4) Зимнего и 5) дворца!
Теперь, посчитайте: кто больше дает – я или большевики? За кем вы пойдете, за мной или за большевиками? Дураки вы, что ли, чтоб идти за ними, когда я даю втрое больше?
Итак, пусть перед вашими духовными очами ярко горят два огненных лозунга:
1) «Вся власть Аркадию Аверченко!»
2) «Господин, у нас покупали, – пожалуйте».
Подписано:
Сверхверховный сверхкомиссарАркадий Аверченко
Да здравствует углубление революции!
В борьбе обретешь ты лево свое!
* * *Не прошло и нескольких часов, как ко мне в квартиру влетели бледные, растерянные Троцкий и Ленин.
– Что вы наделали? – с порога крикнули они. – С ума вы сошли?
– А что? – спросил я с невинным видом. – Садитесь, господа.
– Уже? – крикнул хрипло Троцкий. – Мы не хотим садиться! Вы не имеете права нас арестовывать!
Я вспыхнул.
– Это почему же, скажите, пожалуйста? – надменно спросил я. – Отныне вся власть перешла ко мне! Вся власть Аркадию Аверченко!
– Вас никто не выбирал.
– Выберут! Я таких обещаний в свой декретишко насовал, что все за мной побегут.
– Но ведь это ложь! – стукнул кулаком по столу Ленин. – Где вы возьмете столько фабрик, чтобы наделить каждого рабочего фабрикой? Где вы наберете столько Родзянко и Кантакузенов, чтобы пахать на них землю? Какой это мир можно в два дня заключить? Мы неделю не могли, а вы…
– За ним все равно никто не пойдет, – пробормотал дрожащими губами Троцкий.
Я ядовито улыбнулся.
– Вы думаете? А вы слышите уже эти крики на улице: «Вся власть Аркадию Аверченко! Долой капиталистов Троцкого и Ленина!»
– Пощадите! – застонал, простирая ко мне руки, Ленин. – Отступитесь!
– Поздно, – сказал я роковым голосом, показывая на появившихся в дверях красногвардейцев. – Арестуйте этих двух…
Я устало указал на Ленина и Троцкого.
– Куда их потом? – презрительно спросил красногвардеец.
– Ну как обыкновенно: в Петропавловку. Ступайте, господа. Все там будем.
* * *И что же! Последняя моя фраза оказалась пророческой: я пошутил, а через три дня появилась новая власть, и я, сверхкомиссар, был сверхарестован и посажен в сверх-Петропавловку сверх всех министров.
Моим преемником по власти над страной оказался какой-то Федька Кныш, – он так и подписался под декретом, свалившим меня: «Федька Кныш, крючник калашниковской пристани».
И знаете, чем он взял в свои руки все нетрудящиеся массы, чем он победил?
Краткий лозунг был у Федьки, а крепкий, черт его побери!
Вот этот лозунг:
«Шантрапа! – писал грубый, невоспитанный Федька. – Делай что хошь! На шарап! Мой лозунг: «Всем – все!»
И долго ходили толпы по городу, с яркими плакатами в руках: «Вся власть Федьке».
* * *Ничего не поделаешь. Федька оказался левее.
Моя симпатия и сочувствие Ленину
Я очень добрый человек.
Например: у меня нет ни злобы, ни ненависти к Ленину, Ульянову – тоже.
Мне только очень его жалко.
Чем дальше, тем больше я над ним, над его жизнью задумываюсь, и чем дальше, тем больше мне его жалко.
По-моему, всякий человек имеет право на личный уют в жизни (я, например, люблю уют больше всего на свете) – а у Ленина нет этого уюта.
И уюта в жизни его нет, и общественное положение его какое-то странное. В самом деле, ну что это за положение такое: «Председатель Советской республики»? Наверное, ему от этого скучно и для самолюбия нет никакого удовлетворения.
Я еще понимаю – быть царем: это уже что-то! Я бы сам, признаться, не отказался от этой должности и думаю, что царь из меня вышел бы неплохой.
Что такое нужно от царя? Здравый смысл и любовь к родине. Я звезд с неба не хватаю, но здравый смысл у меня есть и любовь к родине такая, что я, может быть, часто по ночам плачу, да никто этого не знает.
Ну так вот, царь – должность определенная, и писатель – должность определенная: знай себе платит штраф за газеты, и генерал – должность определенная: знай себе газеты продает на Невском, и князь – должность определенная: знай себе старые вещи продает.
А председатель Советской республики – это неуютно. В этом нет уклада. Нет привычного,
Мне очень интересно знать – как вообще живет Ленин: что он ест – и много ли, с удовольствием ли, что читает, когда ложится спать и смеется ли?
Я думаю, что не смеется. И ему самому скучно жить, и тем, кто около него, тоже скучно живется.
Я думаю, что Ленин очень сухой человек, и если даже он прочтет эти строки, то не поймет, что я жалею его по человечеству, как брат брата, а, я думаю, немного растеряется, пожмет плечами и скажет сухим, без интонации, голосом:
– Какой странный этот Аверченко! Читаешь, читаешь и совершенно не понимаешь – какая такая его партийная платформа?
А я безо всякой платформы, ей-богу… Ну вот, как бы два человека встретились в лесу, и один увидел, что другой спит на корявых сучьях, которые впиваются ему в бока. Ну вот этот первый и пожалел второго, по человечеству, беспартийно и совершенно внефракционно.
Слушайте, гражданин Ленин, – неужели вы мне никогда не позавидуете? Вы знаете, например, как я провел вчерашний день? Рассказать? Расскажу.
Встал утром рано – утро хорошее, теплое, солнечное. Думаю: вчера работал и позавчера работал – никто меня не заставит сегодня работать! Поболтаюсь нынче по белому свету так просто, безо всякой работы.
Умылся холодной водой, фыркая, как молодая лошадка.
Чай выпил с белой лепешкой, которую ужилил у петроградской коммуны. Прочел две газеты – левую и правую. В обеих разделывали советскую власть на обе корки – прямо неприятно было читать. Вышел на улицу – сколько света, сколько тепла, сколько солнца! Что значит – ненормированный продукт!
Купил у торговки букетик весенних фиалок. Нюхал. Разглядывал на дороге встречных девушек и дам. Вы знаете, господин Ленин, – прехорошенькие встречаются. Жаль, что вы никогда так на них не смотрите, без платформы. И я ведь не о каких-нибудь дурных мыслях говорю, а просто приятно посмотреть на свеженькое личико и стройную ногу, лихо обтянутую черным ажуром чулка,
Разглядывал также открытки в витринах. Оч-чень недурные попадаются. Нынче стали хорошо их печатать – все мазки переданы в точности. Фотографии разглядывал. Заинтересовался и кинематографическим плакатом. Картина называется «Человек, который убил». Играет актриса Лещинская. Красивая. Надо пойти посмотреть, что это за картина такая.
Завернул на Морскую. У Буша выставлен эстамп: лев огромный, с царственной гривой. Этому слово «председатель» никак не подходит – именно царь. Породистый, каналья. И вдруг потянуло меня в Зоологический сад – безмерно я люблю всяческое дикое зверье.
А кто мне указ? Набрал побольше теплого воздуху в легкие и бодро зашагал в Зоологический сад – как птица я свободен в пределах петроградской коммуны.
Обедал я в кавказском ресторанчике. Прихватил приятеля – ели шашлыки, осетрину на вертеле, и мошенник кавказец дал даже недурное винцо. Дорого только очень, ну да ничего – этим фельетоном покрою.
Кстати, господин Ленин, – частный вопрос: почему бы вам не разрешить свободной продажи вина? Ведь все равно, кто хочет, пьют, и плохо только то, что переплачивают громадные деньги. Я так полагаю, что и дороговизна вся оттого, что всем нужно много на вино заработать. Возьмите вы пьющего ремесленника. Раньше он зарабатывал пять рублей в день, и довольно, потому что полбутылки водки стоило 23 копейки. А теперь он грабит заказчика ста рублями, потому что бутылка спирту стоит 200 рублей… И хлеб будет у ремесленника, потому что хлебный мужичонко дерет 10 рублей за фунт муки по той же причине – на водку сотни уходят.
Право, уже можно бы разрешить вино – такое мое компетентное мнение.
Да и вообще, я бы пошел к вам в советчики – только ведь вы меня не будете слушать. Не стоится мне на партийной платформе – хоть кол на голове теши.
Однако вернемся к нашим баранам, как тонко выражались наши бывшие союзники.
После обеда отправились мы с приятелем в оперетку – очень мило играли, да и музыка приятная, легкая и пьянящая, как шампанское.
Вернулся домой пешком – такая приятная белая ночь, – слегка поужинал ужиленной у коммуны телятиной и сыром, запил доброй бутылкой контрабандного пива и лег в постель.
Вы думаете, удовольствия этого привольного дня кончились? Как бы не так!
Предстояло самое главное: лежит у меня на ночном столике томик «Замогильных записок Пиквикского клуба» – вот это, доложу вам, удовольствие! Нет ему равного в природе. В комнате тихо (нынче что-то мало стреляют), мирно горит покрытая голубым колпачком лампа над головой. Доносится легкий запах свежей сирени. Букет стоит на туалете – прислала какая-то скромная поклонница моего скромного таланта. Спасибо ей, спасибо Диккенсу, спасибо рабочим электрической станции, дай им бог доброго здоровья за то, что они освещают мне страницы Диккенса. Если когда-нибудь будет концерт в пользу электрических рабочих – обязательно выступлю в нем…
Как раз на этой мысли книга заботливо вываливается из ослабленных рук, я поворачиваюсь на другой бок и… желаю и вам, господин Ленин, искренно, от души такой же спокойной ночи.