Я – как адвокат

I

– Поздравьте меня! – сказал мне один знакомый – жизнерадостный, улыбающийся юноша. – Я уже помощник присяжного поверенного… Адвокат!

– Да что вы говорите!

– Вот вам и да что! Настоящий адвокат!

Лицо его приняло серьезное, значительное выражение.

– Не шутите?

– Милый мой… Люди, стоящие на страже законов, не шутят. Защитники угнетенных, хранители священных заветов Александра Второго, судебные деятели не имеют права шутить. Нет ли дельца какого-нибудь?

– Как не быть дельцу! У литератора, у редактора журнала дела всегда есть. Вот, например, через неделю назначено мое дело. Привлекают к ответственности за то, что я перепечатал заметку о полицеймейстере, избившем еврея.

– Он что же?.. Не бил его, что ли?

– Он-то бил. А только говорят, что этого нельзя было разглашать в печати. Он бил его, так сказать, доверительно, не для печати.

– Хорошо, – сказал молодой адвокат. – Я беру это дело. Дело это трудное, запутанное дело, но я его беру.

– Берите. Какое вы хотите вознаграждение за ведение дела?

– Господи! Как обыкновенно.

– А как обыкновенно?

– Ребенок! (Он с покровительственным видом потрепал меня по плечу.) Неужели вы не знаете обычного адвокатского гонорара? Из десяти процентов! Понимаете?

– Понимаю. Значит, если я получу три месяца тюрьмы, то на вашу долю придется девять дней? Знаете, я согласен работать с вами даже на тридцати процентах.

Он немного смутился.

– Гм! Тут что-то не так… Действительно, из чего я должен получить десять процентов? У вас какой иск?

– Никакого иска нет.

– Значит, – воскликнул он с отчаянным выражением лица, – я буду вести дело и ничего за это с вас не получу?

– Не знаю, – пожал я плечами с невинным видом. – Как у вас там, у адвокатов полагается?

Облачко задумчивости слетело с его лица. Лицо это озарилось солнцем.

– Знаю! – воскликнул он. – Это дело ведь – политическое?

– Позвольте… Разберемся, из каких элементов оно состоит: из русского еврея, русского полицеймейстера и русского редактора! Да, дело, несомненно, политическое.

– Ну вот. А какой же уважающий себя адвокат возьмет деньги за политическое дело?!

Он сделал широкий жест.

– Отказываюсь! Кладу эти рубли на алтарь свободы!

Я горячо пожал ему руку.

II

– Систему защиты мы выберем такую: вы просто заявите, что вы этой заметки не печатали.

– Как так? – изумился я. – У них ведь есть номер журнала, в котором эта заметка напечатана.

– Да? Ах, какая неосторожность! Так вы вот что: вы просто заявите, что это не ваш журнал.

– Позвольте… Там стоит моя подпись.

– Скажите, что поддельная. Кто-то, мол, подделал. А? Идея?

– Что вы, милый мой! Да ведь весь Петербург знает, что я редактирую журнал.

– Вы, значит, думаете, что они вызовут свидетелей?

– Да, любой человек скажет им это!

– Ну, один человек, – это еще не беда. Можно оспорить. Testis unus testis nullus… Я-то эти закавыки знаю. Вот если много свидетелей – тогда плохо. А нельзя сказать, что вы спали, или уехали на дачу, а ваш помощник напился пьян и выпустил номер?

– Дача в декабре? Сон без просыпу неделю? Пьяный помощник? Нет, это не годится. Заметка об избиении полицеймейстером еврея помещена, а я за нее отвечаю как редактор.

– Есть! Знаете, что вы покажете? Что вы видели, как полицмейстер бил еврея.

– Да я не видел!!

– Послушайте… Я понимаю, что подсудимый должен быть откровенен со своим защитником. Но им-то вы можете сказать, чего и на свете не было.

– Да как же я это скажу?

– А так: поехал, мол, я по своим делам в город Витебск (сестру замуж выдавать или дочку хоронить), ну, иду, мол, по улице, вдруг смотрю: полицеймейстер еврея бьет. Какое, думаю, он имеет право?! Взял да и написал.

– Нельзя так. Бил-то он его в закрытом помещении. В гостинице.

– О господи! Да кто-нибудь же видел, как он его бил? Были же свидетели?

– Были. Швейцар видел.

Юный крючкотвор задумался.

– Ну хорошо, – поднял он голову очень решительно. – Будьте покойны, – я уже знаю, что делать. Выкрутимся!

III

Когда мы вошли в зал суда, мой адвокат так побледнел, что я взял его под руку и дружески шепнул:

– Мужайтесь.

Он обвел глазами скамьи для публики и, чтобы замаскировать свой ужас перед незнакомым ему местом, заметил:

– Странно, что публики так мало. Кажется, дело сенсационное, громкий политический процесс, а любопытных нет.

Действительно, на местах для публики сидели только два гимназиста, прочитавшие, очевидно, в газетах заметку о моем деле и пришедшие поглазеть на меня.

В глазах их читалось явно выраженное сочувствие по моему адресу, возмущение по адресу тяжелого русского режима, и сверкала в этих открытых чистых глазах явная решимость в случае моего осуждения отбить меня от конвойных (которых, к сожалению, не было), посадить на мустанга и ускакать в прерии, где я должен был прославиться под кличкой кровавого мстителя Железные Очки…

Я невнимательно прослушал чтение обвинительного акта, рассеянно ответил на заданные мне вопросы и вообще, все свое внимание сосредоточил на бедном адвокате, который сидел с видом героя повести Гюго «Последний день приговоренного к смерти».

Когда председатель сказал: «Слово принадлежит защитнику», – мой защитник притворился, что это его не касается. Со всем возможным вниманием он углубился в разложенные перед ним бумаги, поглядывая одним глазом на председателя.

– Слово принадлежит защитнику!

Я толкнул его в бок.

– Ну что же вы… начинайте!

– А? Да, да… Я скажу…

Он, шатаясь, поднялся.

– Прошу суд дело отложить до вызова новых свидетелей.

Председатель удивленно спросил:

– Каких свидетелей?

– Которые бы удостоверили, что мой обвиняемый…

– Подзащитный!

– Да… Что мой этот… подзащитный не был в городе в тот момент, когда вышел номер журнала.

– Это лишнее, – сказал председатель. – Обвиняемый – ответственный редактор и все равно отвечает за все, что помещено в журнале.

– Бросьте! – шепнул я. – Говорите просто вашу речь.

– А? Ну-ну. Господа судьи и вы, присяжные заседатели!..

Я снова дернул его за руку.

– Что вы! Где вы видите присяжных заседателей?

– А эти вот, – шепнул он мне. – Кто такие?

– Это ведь коронный суд. Без участия присяжных.

– Вот оно что! То-то я смотрю, что их так мало. Думал, заболели…

– Или спят, – сказал я. – Или на даче, да?

– Защитник, – заметил председатель, – раз вы начали речь, прошу с обвиняемым не перешептываться.

– В деле открылись новые обстоятельства, – заявил мой защитник, глядя на председателя взглядом утопающего.

– Говорите.

IV

– Господа судьи и вы… вот эти… коронные… тоже судьи. Мой обвиняемый вовсе даже не виноват. Я его знаю как высоконравственного человека, который на какие-нибудь подлости не способен…

Он жадно проглотил стакан воды.

– Ей-богу. Вспомните великого основателя судебных уставов… Мой защищаемый видел своими глазами, как полицеймейстер бил этого жалкого, бесправного еврея, положение которых в России…

– Опомнитесь! – шепнул я. – Ничего я не видел. Я перепечатал из газет. Там только один швейцар и был свидетелем избиения.

Адвокат – шепотом:

– Тссс! Не мешайте… Я нашел лазейку…

Вслух:

– Господа судьи и вы, коронные представители… Bcе мы знаем, каково живется руководителю русского прогрессивного издания. Штрафы, конфискации, аресты сыплются на него, как из ведра… изобилия! Свободных средств обыкновенно нет, а штрафы плати, а за все отдай! Что остается делать такому прогрессивному неудачнику? Он должен искать себе заработка на стороне, не стесняясь его сущностью и формой. Лишь бы честный заработок, господа судьи, и вы, присяжн… присяжные поверенные! Человек без предрассудков, мой защищаемый в свободное от редакционной работы время снискивал себе пропитание, чем мог. Конечно, мизерная должность швейцара второстепенной витебской гостиницы – это мало, слишком мало… Но нужно же жить и питаться, господа присяжные! И вот, мой защищаемый, находясь временно в должности такого швейцара в витебской гостинице, – сам, своими глазами, видел, как зарвавшийся представитель власти избивал бедного бесправного пасынка великой нашей матушки России, того пасынка, который, по выражению одного популярного писателя,

– Виноват, – заметил потрясенный председатель.

– Нет, уж вы позвольте мне кончить. И вот я спрашиваю: неужели правдивое, безыскусственное изложение виденного есть преступление?! Я должен указать на то, что юридическая природа всякого преступления должна иметь… исходить… выражать… наличность злой воли. Имела ли она место в этом случае? Нет! Положа сердце на руку – тысячу раз нет. Видел человек и написал. Но ведь и Тургенев, и Толстой, и Достоевский писали то, что видели. Посадите же и их рядом с моим подзащищаемым! Почему же я не вижу их рядом с ним?! И вот, господа судьи, и вы… тоже… другие судьи, – я прошу вас, основываясь на вышесказанном, вынести обвинительный приговор насильнику-полицеймейстеру, удовлетворив гражданский иск моего обвиняемого и за ведение дел издержки, потому что он не виноват, потому что правда да милость да царствуют в судах, потому что он продукт создавшихся условий, потому что он надежда молодой русской литературы!!!

Председатель, пряча в густых, нависших усах предательское дрожание уголков рта, шепнул что-то своему соседу и обратился к «надежде молодой русской литературы»:

– Обвиняемому предоставляется последнее слово.

Я встал и сказал, ясным взором глядя перед собою:

– Господа судьи! Позвольте мне сказать несколько слов в защиту моего адвоката. Вот перед вами сидит это молодое существо, только что сошедшее с университетской скамьи. Что оно видело, чему его там учили? Знает оно несколько юридических оборотов, пару-другую цитат, и с этим крохотным, микроскопическим багажом, который поместился бы в узелке, завязанном в углу носового платка, – вышло оно на широкий жизненный путь. Неужели ни на одну минуту жалость к несчастному и милосердие – этот дар нашего христианского учения – не тронули ваших сердец?! Не судите его строго, господа судьи, он еще молод, он еще исправится, перед ним вся жизнь. И это дает мне право просить не только о снисхождении, но и о полном его оправдании!

Судьи были, видимо, растроганы. Мой подзащитный адвокат плакал, тихонько сморкаясь в платок.

Когда судьи вышли из совещательной комнаты, председатель громко возгласил:

– Нет, не виновен!

Я, как человек обстоятельный, спросил:

– Кто?

– И вы признаны невиновным, и он. Можете идти.

Все окружили моего адвоката, жали ему руки, поздравляли…

– Боялся я за вас, – признался один из публики, пожимая руку моему адвокату. – Вдруг, думаю, закатают вас месяцев на шесть.

Выйдя из суда, зашли на телеграф, и мой адвокат дал телеграмму:

«Дорогая мама! Сегодня была моя первая защита. Поздравь – меня оправдали. Твой Ника».