Королевство Теней. Ложные Цари

«Ноктюрнум»

Нексус первый

Сотворение земли. Падение человека

В Эру Возрождения, когда Бездна окутывала всё сущее, возвышалось Величество – сам Светоносец. Он изошёл, и Сотворил Мир свой, и даровал Жизнь смертным. Но среди бескрайней Ночи душа Его ощущала одиночество, ибо не было Ему равных.

И призвал тогда Светоносец ближних Себе – Светочей. Стали они Хранителями Стихий и Природы, и верными Ему на Небесах. Но не отпускало Светоносца тяжкое бремя одиночества.

В то мгновение из самых глубоких уголков бытия призвал Он Свою Тень и дал ей облик, нарекая её Темноликим.

Проводили они дни в мире и согласии, но в сердце Темноликого пробудилась Жажда Власти. И начал он творить деяния ужасные, что леденили кровь и порождали Чудовищ, уродливых и злобных. Несли они лишь Мрак и Разрушение, пожирая Души человеческие.

Узрел Светоносец, как Брат Его исказил совершенство Мира, как замутил он Свет. Но побоялся Светоносец остаться в одиночестве, и закрыл глаза на деяния брата своего. А Темноликий не мыслил останавливаться на сотворённом; решил он одарить людей Знаниями Тайными и Силой Божественной. Испили они Его Чёрной Крови, и родились Поцелованные Тьмой, обладатели дарований необычайных. Способны они были на многое, но души их омрачались с каждым восходом Луны, а гордыня их не позволяла им более подчиняться законам и воле своего Истинного Творца. Но не ведали они, что за силу и знания им суждено заплатить цену высокую. И с наступлением Кровавого Затмения тени их обрели голос и начали шептать на ухо своим хозяевам. Те же, кто поддавался зову сему, превращались в ужасных, злобных существ, наречённых Ноктюрнами.

Разгневался тогда Светоносец, и началась страшная Схватка между Светом и Мраком, и вскоре битва эта объяла весь Мир. Темноликий, ослабленный тем, что даровал свои силы людям, был повержен и изгнан в Царство Мёртвых.

Разочарованный Своим братом и творением Своим – человеком, Светоносец ушёл в Забвение, оставив всё в руках Поцелованных Тьмой. Смертные же стали их слугами, молясь о явлении Спасителя, дабы Он освободил их от Мрака и вновь принёс Свет в Мир сей.

Глава 1

Потускневший огонёк

"Иногда истина тяжелее любого надгробия."

– Народная целесторская мудрость

Часть 1: В руках мастера

Хмурый рассвет пробивался сквозь щели ставен, заливая тусклым светом покосившуюся кузницу. В воздухе висел тяжёлый запах похмелья, смешанный с ароматом остывшей золы, овечьей шерсти и застарелой пыли. Глухой стук в дверь нарушил тишину.

Старый кузнец, которого в здешних местах звали просто Гефест, с трудом поднялся с обшарпанной лавки. Голова его раскалывалась, будто по ней стучали молотом.

Он поморщился, пытаясь восстановить события вчерашнего дня. В памяти всплывали разрозненные картины: пьяные песни в таверне, размытые лица собутыльников, залитые вином столы. А потом… темнота.

Гефест потянулся к кувшину на полу, но тот оказался пуст. Он выругался и, спотыкаясь о разбросанные инструменты, поплёлся к двери. Его шаги сотрясали хлипкие доски пола. Неловко ступив на что-то мягкое, он опустил взгляд – и замер.

Перед ним лежала потрёпанная тряпичная кукла – некогда любимая игрушка его приёмной дочери Греты.

Кузнец нашёл девочку на пороге в холодное осеннее утро. Кто-то оставил её в плетёной корзине среди золотых колосьев пшеницы, заботливо укутав в старое выцветшее покрывало. Сначала Гефест подумывал отнести младенца в ближайшее поместье, отдать тем, у кого хватит сил и времени заботиться о ребёнке.

Но когда её большие ясные глаза встретились с его взглядом, что-то дрогнуло в сердце сварливого старика.

Никогда не имевший ни жены, ни детей, он жил в одиночестве – возможно, из-за нрава, тяжёлого, как стальная наковальня. Но девочка стала ему отрадой. Она росла среди запаха раскалённого железа и звона молота, а соседи, хоть и шептались, что старику не пристало растить ребёнка, часто приносили молоко и хлеб, помогая как могли.

В глазах Гефеста что-то дрогнуло – будто затянутая пеленой печали душа на миг проснулась. Он ахнул, подхватил куклу и сжался от нахлынувшего чувства вины. Будто бы эта бездушная тряпка могла ощущать боль.

Старик опустился на колени и прижал грязную уродливую куклу к груди. Горький вздох сорвался с его пересохших губ, а под морщинистыми веками заблестели слёзы.

– Прости меня, прости… – прохрипел он, поднимая глаза к потемневшему потолку.

Грета… Она снова ему снилась.

Её звонкий смех, сияющие карие глаза, танцы по мастерской с этой самой куклой в руках… Беззаботные шаги по скрипучему полу…

Только во сне он мог видеть её – или в пьяном угаре, когда вино затуманивало разум, и черты её проступали в лицах прохожих. Он чувствовал её присутствие – светлое, родное… Но стоило проснуться – и видение исчезало, оставляя лишь тоску.

Стук повторился. Настойчивый, требовательный. Гефест отложил куклу, с трудом поднялся и приоткрыл дверь, щурясь от яркого дневного света.

– Да пребудет с вами Светоносец! – провозгласил гонец. Его серебристые доспехи, сверкавшие в лучах восходящего солнца, слепили глаза. – Мы ищем мастера Гефеста. Он здесь? – добавил он, бросив пренебрежительный взгляд за спину старика.

Гефест заметил позади ещё двух всадников, державших под уздцы белоснежных лошадей. Над их головами развевалось синее знамя с изображением полумесяца, но старик был слишком погружён в мысли, чтобы обратить на это внимание.

– Это я, – отозвался он, вытирая вспотевшие руки о некогда белую рубаху. – Чем могу быть полезен?

Рыцарь едва сдержал усмешку. Перед ним стоял не легендарный мастер, а дряхлый старик в прожжённой грязной одежде.

– Мы исполняем волю его высочества, принца Люмерии Александра Беладракса, – процедил гонец сквозь зубы, с отвращением осматривая жалкую лачугу. – Приближается день рождения его будущей супруги, её высочества принцессы Лилианы Драгомир. Он желает преподнести ей особый подарок, и мы слышали о вашем мастерстве, Гефест.

Старик, не реагируя на пренебрежительный тон, хмыкнул и поскреб заросший щетиной подбородок.

– О чём же вы наслышаны? О том, что я могу выковать подкову блохе или подковать дракона? – усмехнулся он, подмигнув гонцу.

– Не льстите себе, уважаемый, – фыркнул тот. – Нам известно о ваших… хм… «талантах» в ювелирном деле.

Старик нахмурился.

– Не хвастаюсь, но мои украшения – лучшие в округе, – провозгласил он, расправляя плечи и опираясь рукой о косяк двери.

И он не соврал. Ну, разве что чуть-чуть. Гефест, искусный кузнец и ремесленник, некогда славился по всей Веспере. Его творения – будь то изящные драгоценности или крепкие доспехи – украшали дворцы королей и залы рыцарей.

Но судьба отвернулась от него. Приёмная дочь Гефеста, юная и прекрасная Грета, погибла от укуса ядовитой змеи.

Смерть Греты сломила старика. Хоть он и раньше не отказывался выпить в местной таверне, в последние месяцы держался за кружку крепче, чем за молот.

Сбившись с пути, кузнец оказался в компании местного сброда – тех, кто знал все дороги вниз и ни одной обратно. Они приходили с обещаниями скоротать одиночество, а как только старик терял сознание, уносили его вещи, опустошали запасы, забирали спрятанные монеты.

Так заказы исчезли, деньги закончились, а кузница, некогда полная жизни, погрузилась в запустение.

– Но что именно вам требуется? – спросил старик, с подозрением глядя на гонца.

Тот уткнулся в бумажку, которую держал в руках, и развернул её.

– Вам предстоит выковать… – гонец запнулся, подбирая слова, – …пять огромных золотых яиц.

Гефест аж присвистнул.

– Золотых? Да вы что, спятили? Это же целое состояние! И зачем принцессе яйца? Принцу своих не хватает, вот и решил подарить другие? – усмехнулся он.

– Не нам судить, – пожал плечами гонец, с трудом сдерживая смешок. – Его высочество желает именно этого. И будьте уверены: за выполненный заказ вас ждёт королевская награда.

– Да, задача непростая, – признал кузнец. – Но я готов взяться. Только мне потребуется время и… материалы.

Гонец, поджав губы, кинул к его ногам мешочек с монетами.

– Это аванс. Остальное – после выполнения заказа.

Дрожащими руками Гефест припрятал мешочек за пазуху.

– Материалы будут предоставлены, – кивнул гонец. – А вот времени у вас немного.

– Не беспокойтесь, – проскрипел кузнец, кланяясь. – Не подведу.

– Ну ещё бы, – хмыкнул тот, смерив старика тяжёлым взглядом. – Не справишься – отведаешь плетей. И не забывай: мастеров твоего ремесла в округе хватает.

– Да что вы такое говорите! – язвительно усмехнулся Гефест. – Таких, как я, во всём Целесторе не сыскать!

– Слышали мы про одного, – ухмыльнулся рыцарь. – Фабер из Миралайта. К нему мы и хотели обратиться. Да вот незадача – главнокомандующий Роберт Ратклиф уже заказал у него золотую статую к именинам принцессы.

– Фабер? Этот бездарный хлыщ? – фыркнул Гефест. – Да он только навоз ворочать годен! Видели его поделки? Кривые линии, неровная ковка, хлипкие крепления…

– Не довелось. Но учти, кузнец: замену тебе найти – не проблема.

– Не нужно, – отмахнулся старик. – Я сделаю вашему принцу такие яйца, что принцесса ахнет от восторга!

Гонец ухмыльнулся и вернулся к спутникам. Вскочив на коней, они умчались прочь от ветхой лачуги, оставляя за собой клубы пыли.

Гефест вошёл в тёмную мастерскую. Словно одержимый, он начал расчищать завалы инструментов и старых заготовок. В его тускло-серебристых глазах плескалась не только усталость, но и страх – страх не справиться с задачей, возложенной на него.

Сквозь хмурую пелену мыслей прорезался голос отца, давно ушедшего из жизни: «Страх – это ржавчина, пожирающая душу мастера. Не бойся трудностей. Истинная красота рождается не из тщеславия, а из любви к ремеслу».

– Скорее, из любви к вину, – пробормотал он.

Кузнец целый день с упорством разбирал завалы, не замечая, как летит время. Он остановился, чтобы перевести дух, вытер пот со лба грязной тряпкой и оглядел проделанную работу. Вдруг раздался стук – короткий, будто царапанье когтей по дереву.

– Опять эти люмерийцы! – проворчал он, сжимая в костлявых пальцах тряпку. – Аванс не возвращаю, идите прочь!

Он прошаркал к двери, готовый высказать всё, что накипело. Но, распахнув створку, застыл на пороге.

Перед ним стояла девочка лет восьми, не больше. Личико, обрамлённое волосами цвета переспелой пшеницы, было бледным, с легким зеленоватым оттенком. Огромные изумрудные глаза смотрели с нежностью – и чем-то пугающе отстранённым.

Тряпка выскользнула из рук старика и упала на гнилые половицы. Мороз пробежал по его телу, словно он прикоснулся к чему-то потустороннему.

– Грета?.. – прошептал он, едва ворочая пересохшим языком.

– Я так скучала, отец, – прозвучал её голос, звенящий, как ледяные колокольчики.

Холодные руки потянулись к нему, и в этом прикосновении неземной красоты таилась пустота, от которой кровь стыла в жилах.

Часть вторая: Дитя ночи

В пыльной гостиной кузнеца, где потускневшие лучи заката мягко подсвечивали железные статуэтки, расставленные на столе, Гефест внимал каждому вздоху внезапно вернувшейся дочери. Он заворожённо смотрел, как она покачивает маленькими ножками в воздухе, прислушивался к скрипу деревянного стула с отломанной спинкой и следил за пританцовывающим паром над кружкой мятного чая, которую Грета держала в руках. Он наблюдал за девочкой столь напряжённо, что казалось – стоит ей сделать резкое движение, он сорвётся с места и побежит, не разбирая дороги.

Грета слегка наклонила голову и с подозрением взглянула на содержимое кружки. Едкий запах мяты ударил в нос, и у неё закружилась голова. Она сморщила нос и с отвращением отодвинула чашку на другой конец стола, оставив на дереве длинные мокрые следы.

– Какая гадость! – воскликнула девочка. – Ты хочешь меня отравить?

– Но… это же твой любимый чай, – промямлил он, голос его дрожал.

– Любимый? – фыркнула Грета. – Ты бы ещё полынью меня напоил – чтобы наверняка.

От этих слов Гефеста прошиб холодный пот. В девочке было что-то чужое и пугающее. Это не могла быть его Грета, его маленькая птичка, улетевшая в небеса всего несколько месяцев назад. Он сам нашёл её бездыханное тело в лесу и нёс на руках до самого дома.

– Что ты такое?.. – прохрипел он. Глаза метались по комнате в поисках хоть чего-то, что можно использовать как оружие. Рука сама собой потянулась за спину и наткнулась на тяжёлый молот. Он сжал рукоять, ощущая, как холодный металл подрагивает в ладони.

– Папочка, ты совсем спятил? – захихикала Грета. Её смех был подобен звону разбитого стекла. – Я – Грета, твоя дочь.

– Нет! – рявкнул он, откидывая назад седые волосы. – Я видел твоё мёртвое тело, я помню то жёлтое платье с бутонами, в котором мы тебя хоронили. На похоронах было столько людей, что я даже не всех знал. Они плакали, как родные, – добавил он, сдерживая слёзы.

Девочка улыбнулась, но её улыбка была холодной. В глазах не было ни искры жизни – лишь бездонная бездна, в которой тонули отблески заходящего солнца.

– Как будто это было вчера… – с трудом выговорил Гефест. – Я помню каждую извилину на памятном камне, что вырезал для тебя пьяница Ронни. В тот день я впервые видел его трезвым. Мы похоронили тебя на местном кладбище, – повторил он.

Его руки дрожали, а взгляд блуждал, словно сквозь мутное окно он видел не заросший двор, а безмолвные надгробья.

– Я часто приходил к тебе, – продолжал он, голос предательски дрогнул. – Я знаю наизусть тропинку к твоей могиле. Она под старым клёном. Я не раз замечал, что кто-то приносит тебе цветы – особенно часто лилии, твои любимые. Наверное, это старая Аннушка, булочница. У неё всегда были самые красивые лилии на прилавке. Но я так и не осмелился спросить.

Старик тяжело вздохнул и на несколько мгновений задумчиво уставился в пол.

– Как бы мне ни хотелось верить, что это ты, – прошептал он сквозь слёзы, – но сердце моё знает правду. Тебя не может здесь быть.

– Как это – не может быть?! – взвизгнула девочка. – Я ведь здесь, прямо перед тобой!

– Нет, нет… Я, должно быть, сошёл с ума, – пробормотал он, схватившись за голову. – Ты умерла, Грета. Ты в царстве вечного сна, откуда не возвращаются.

– Я? Мертва? – Девочка спрыгнула со стула и, словно юная лань, закружилась по комнате. – Разве мёртвые умеют танцевать? – спросила она.

Старик крепче сжал в руках молот. Но вместо страха или ярости в сердце вспыхнула слабая надежда.

– Скажи, отец, умеют? – повторила она. Её широко раскрытые глаза устремились на него, словно два изумруда, затерянные в сумраке.

– Нет, не умеют… – выдохнул Гефест и опустил голову. Он выронил молот – тот с глухим грохотом ударился о пол, подняв облачко пыли.

Девочка радостно бросилась к отцу и заключила его в объятия, но он почувствовал, как тело стынет. Он глубоко вдохнул и, сжав зубы, обнял её в ответ. Чем дольше его потрескавшиеся ладони касались её бледной кожи, тем сильнее они немели – словно он держал в руках ледяной осколок.

Старик взял Грету за руку, холодную, как мрамор, и повёл наверх, в её комнату. Она шла молча, послушно, не проронив ни слова. Когда они достигли двери, он открыл её, пропуская девочку вперёд. Та остановилась на пороге и, медленно оглядываясь, осматривала комнату так, будто видела её впервые. В её взгляде было спокойствие, но под ним пряталось что-то чуждое, отрешённое.

Гефест мягко подтолкнул её внутрь и закрыл за ней дверь. Он отвёл глаза, чувствуя, как сердце вдруг заколотилось в груди, и, не оглядываясь, направился в свою спальню. Зашёл, медленно закрыл дверь и привалился к стене, сжимая трясущиеся руки.

Часть третья: Плач за дверью

Всю ночь старик Гефест так и не смог сомкнуть глаз. Комната утонула в густой тьме, и лишь лунный свет, пробивавшийся сквозь трещины в стенах, освещал пыльные углы. Навязчивые мысли одна за другой пронзали сознание, каждая страшнее предыдущей.

Около полуночи послышались громкие удары в дверь, которую он на ночь прикрыл тяжёлым сундуком. Кто-то пытался войти. Кузнец резко отпрянул, съёжился у изголовья кровати и замер, прислушиваясь.

– Впусти меня, папочка! – донёсся детский плач. – Почему ты прячешься от меня?!

Гефест вспомнил старинные легенды о детях ночи, возвращающихся из иного мира, чтобы отомстить живым. Неужели его дочь стала одной из них?

– Я… – запинался он. – Ложись в свою кровать, милая, – ответил дрожащим голосом, чувствуя, как холодный пот выступает на лбу.

– Но я не хочу быть одна! – кричала девочка, с силой толкая дверь и царапая ногтями потрескавшееся дерево.

Старик не понимал, почему боится её. Он столько ночей молил Светоносца о её возвращении. Но теперь, когда она здесь, его охватывает леденящий ужас. Разве так встречают небесные дары? Или это вовсе не благословение, а злая насмешка?

– Папочка, ты меня больше не любишь? – прошептала она растерянным голосом. – Почему ты больше меня не любишь?! – закричала она, вновь забарабанив по двери так, что с неё посыпались щепки.

Гефест сжал выцветшее хлопковое одеяло, вцепившись в тонкую ткань. С каждым ударом в дверь сердце пропускало удар.

– Иди в свою комнату, милая, – осторожно произнёс он. – Папе нужно отдохнуть.

Стуки внезапно прекратились. Повисла пугающая тишина. Старик выдохнул с облегчением – возможно, девочка ушла. Но вскоре за дверью раздался тонкий, хрустальный плач. Он сочился сквозь щели, обжигая сердце похоронной тоской.

А что, если это действительно Грета?.. «Моя Грета, – думал он. – Вдруг произошла ошибка, и похоронили не её, а другую девочку? Да, тело в лесу было опухшее, синевато-пурпурное, всё в гнилостных пятнах. В таком состоянии легко ошибиться…»

– Да будь что будет, – пробормотал он, медленно вставая. Гефест отодвинул почерневший медный сундук, и дверь распахнулась, впустив густую тьму коридора.

На пороге стояла маленькая Грета. Её руки прикрывали лицо, плечи подрагивали от всхлипов.

– Прости меня, дочка… – произнёс он, голос его стал мягким.

Грета подняла голову, и старик вздрогнул: в её холодных стеклянных глазах не было слёз, а на губах играла хитрая, почти хищная улыбка.

Она бесстрастно прошла мимо и легла на скрипучую кровать.

– Папочка, почитаешь мне сказку перед сном, как раньше? – произнесла она с улыбкой.

Старика охватила дрожь. Он хотел убежать, спрятаться, но ноги словно приросли к полу. Сделав глубокий вдох, он сел на кровать. Девочка прижалась к нему, положив голову ему на грудь.

– Твоё сердце так громко стучит, папочка, – прошептала она с каким-то восторгом. – Ты чего боишься? Меня?

Гефест почувствовал, как запах серы и сырой земли наполнил комнату.

– Нет, милая, всё хорошо, – выдавил он.

– Оно забилось сильнее, – настороженно заметила девочка, вновь прижавшись ухом к его груди. Холодным пальцем она коснулась его носа. – Ты меня обманываешь, – прошипела она, закрыла глаза и заснула.

А вот старик не сомкнул глаз до самого рассвета. В утреннем свете её кожа казалась зеленоватой. Гефест пристально разглядывал это странное существо в своих объятиях.

Часть четвертая: Кукла в огне

С первыми лучами солнца, на пороге кузницы вновь появились гонцы. В белоснежных одеяниях и синих плащах, важные, утончённые, они прибыли в сопровождении других слуг – из большого экипажа, нагруженного чем-то тяжёлым. Один из них снял белую накидку с груза, и старик застыл: повозка была доверху наполнена золотыми монетами, сверкавшими в мягком утреннем свете, словно маленькие солнца.

Слуги принесли из кузницы несколько ржавых вёдер и начали разгружать телегу, ссыпая монеты в огромный железный чан.

– Плавить придётся долго, – тяжело вздохнул Гефест.

К нему подошёл тот же гонец, что приезжал прежде, и с усмешкой похлопал по плечу.

– Попробуешь прикарманить хоть одну монету – останешься без рук. Говорят, они у тебя золотые. Вот и возместим убытки, – хмыкнул он и ушёл.

Когда всё золото было занесено внутрь, посланники вновь исчезли в лесу, раскинувшемся рядом с кузницей.

Гефест сгорбился над пламенем горна. Лицо, исчерченное морщинами, было залито багровыми отблесками.

– Чёрт меня дёрнул взяться за этот заказ… – проворчал он. – Работы – невпроворот: формы, плавка, топливо… Откуда столько угля взять? А времени – в обрез!

Он опустил голову на руки, словно пытаясь спрятаться от тяжести забот. В этот момент раздался звонкий голос:

– Почему ты грустишь, отец?

Юная Грета стояла рядом, глаза её внимательно следили за ним.

– Ничем, дитя, – буркнул он, не поднимая головы.

Девочка села рядом, словно его раздражённость её не касалась.

– Ты взвалил на себя непосильную ношу, – сказала она мягко. – Ты уже не тот, что прежде.

Он взглянул на неё. В её глазах было не сочувствие – а холодная, спокойная пустота.

– Твоя голова, – произнесла она, – долго не продержится на плечах.

С этими словами она схватила тряпичную куклу, оторвала ей голову и бросила в огонь. Та вспыхнула и исчезла в пламени.

– Как ты посмела?! – вскочил старик. Но Грета уже смотрела на него невинно, почти с кротостью.

– Я слышала, что сказал тот мужчина на пороге, – прошептала она.

– Не подслушивай больше! – рявкнул он, скрывая дрожь.

– А если я знаю, как нам выкрутиться? – продолжила она, презрительно швыряя тело куклы в пылающий горн. Словно хищная птица, она кружила вокруг него, проникая в мутные зеркала его взгляда.

– Это невозможно, – прошептал он. – Разве что бросить всё и сбежать…

– Бежать не придётся, – отрезала она. – Возьми тележку и иди за мной, если хочешь сохранить голову.

Часть пятая: Белое древо

Две мрачные фигуры пробирались по извилистой лесной дороге. Деревья, столь высокие, что казались венчающими небо, отбрасывали чёрные тени. Скрип железной тележки каждый раз пронзал тишину, когда её ржавое колесо натыкалось на корень или камень.

Грета шла впереди – в лунном свете казалось, будто её фигура растворяется в темноте. Старик плёлся позади, тяжело дыша, изредка останавливаясь, чтобы вытереть лоб и перевести дух.

Ночь была особенно тихой. Ни шороха, ни стрекота. Словно все лесные твари попрятались от чего-то неведомого. Гефест чувствовал, как невидимая сила стелется вокруг – в шелесте, в тени, в собственных мыслях.

– Не отставай, – бросила девочка, услышав, как его шаги стихли. В её глазах блестел неземной свет, как изумруды, омытые луной. – Мы почти пришли.

Гефест встряхнул головой, прогоняя наваждение, и двинулся дальше.

– Померещилось, – прошептал он.

Вскоре они вышли на просторную лесную поляну, залитую лунным светом, что просачивался сквозь кроны высоких сосен, образуя почти идеальный круг. Старик вытолкнул тележку вперёд и, раздвигая ветви, ступил на мягкий ковёр из мха и лишайников. В тот же миг он почувствовал, будто пересёк невидимую грань и оказался в чужих, сумрачных владениях.

Он поднял голову – и сердце замерло. Перед ним возвышалось величественное белое дерево, раскинувшее ветви-крылья, словно заслоняя ими тьму неба. Сквозь густую крону струился призрачный лунный свет. За всю долгую жизнь Гефест не видел ничего подобного, хотя повидал многое. Вдоль ствола тянулись замысловатые узоры, похожие на бесчисленные большие глаза, мерцавшие малахитовым светом. Старика охватил озноб – ему почудилось, что эти глаза движутся, следят за ним, живые, настороженные.

– Что это за место, Грета? – глухо спросил он, нахмурив лохматые серебристые брови. – Может, вернёмся в кузницу? Чувствую, нам тут не рады.

– Слишком поздно отступать, папочка, – холодно отозвалась Грета. Её хрустальный голос рассыпался эхом и обвил старика ледяным дыханием ветра. – Или тебе надоела твоя голова на плечах? Может, она там и лишняя, раз разум покинул тебя?

– Что ты говоришь, дочка? – изумлённо выдохнул он, с тревогой глядя на это жестокое, чужое создание в облике ребёнка.

– То, что ты не в силах осознать, – усмехнулась она. Несмотря на детский рост, её пронзительные глаза смотрели на отца свысока. – Не думаешь о себе – подумай обо мне. Если тебя казнят, а это неизбежно, что будет со мной? Хочешь, чтобы я умерла по-настоящему?