Королевство Теней. Ложные Цари

– Нет… Конечно, нет… – пробормотал он.

– Тогда делай, что должен. Выполни свой отцовский долг. И тащи сюда эту проклятую тележку.

Гефеста возмутили её слова, но голос Греты – холодный, властный, проникающий в самую плоть – подчинял его волю. А древо, пугающее своей неведомостью, всё сильнее манило. Каждый шаг давался с трудом, но старик не мог остановиться. Тело уже не принадлежало ему – руки сами тянулись к поручням тележки, ноги вели вперёд.

У самого ствола росли густые кустарники, сквозь которые девочка уверенно прокладывала путь.

– Подойди, – велела она. И он, словно зачарованный, встал рядом, оставив ржавую тележку позади.

– И что теперь? – с трудом произнёс он, стараясь не смотреть на зловещие глаза на стволе.

– Приглядись.

Хотя всё внутри протестовало, старик повернулся в указанном направлении – и ахнул. В мягкой земле, среди мощных корней, в небольшой яме лежали пять жемчужных яиц – огромных, с переливами пурпурного и зеленоватого света, едва прикрытых листвой.

– Господи, Грета… они великолепны, – выдохнул он. Но восхищение тут же сменилось тревогой. – Их мать может быть рядом. Я бы не хотел её увидеть. Посмотри, какие они огромные…

– Да, – подхватила девочка, лукаво улыбаясь. – Именно такие и просил принц.

Старика осенило.

– Ты хочешь сказать… – он осёкся.

– Именно, папочка, – прошептала она, похлопав его ледяной ладонью по спине. – Эти яйца достаточно тяжелы, чтобы сойти за золотые.

– Откуда тебе это знать?

– Попробуй поднять.

Гефест опустился на корточки, поднатужился – и удивился: яйцо было тяжёлым, плотным, увесистым.

– А если покрыть их тонким слоем золота… – задумчиво пробормотал он. Взгляды древнего древа его больше не тревожили. – Никто не заметит подмены…

На лице старика появилась слабая, но уверенная улыбка, хоть руки по-прежнему дрожали.

– Так я смогу избежать казни…

– А всё оставшееся золото – достанется тебе, – пропела Грета, её голос звучал как тёмная колыбельная. – Ты станешь богаче всех этих придворных выродков, поцелованных тьмой. Будешь купаться в золоте, папочка.

Эти слова опьяняли. Улыбка на его лице расползалась шире, становясь почти безумной.

– Я стану богаче этого проходимца Фабера, – мечтал он. – Выкуплю его паршивую кузницу и поселим там наших свиней. Хотел бы я видеть его лицо!

– Тогда поспеши, – подстегнула девочка.

– А если объявится их мать? – прохрипел он.

– Не беспокойся, – спокойно сказала она. – Принимайся за дело.

Гефест кивнул и начал извлекать яйца из земли. Каждый был тяжёлым и скользким от сырости. Тележка скрипела, стонала, угрожая рассыпаться. Девочка тем временем прыгала по опавшей листве, ловила светлячков и смеялась – звонко, по-детски. Старик оглянулся. В этот миг она казалась ему просто ребёнком, его Гретой, посланной небесами. Память о похоронах тускнела, как утренний туман.

Всю ночь он трудился. Час за часом, до первых лучей рассвета, Гефест перенёс яйца в кузницу и уложил их в мастерской. Измождённый, он взялся за дело – стал покрывать их золотом, слой за слоем. Мысли метались: «А вдруг кто-то нагрянет с утра и увидит?» Подлог сразу раскроют.

До полудня, пока солнце не достигло зенита, старик работал без остановки. Когда он закончил, перед ним в сумраке мастерской лежали пять золотых яиц, как королевские регалии. Они сияли – и в их свете отражались горящие от усталости глаза мастера. Он провёл по ним морщинистой рукой.

– Да смилуется надо мной Светоносец, – прошептал он и, тяжело вздохнув, опустился на кровать.

Часть шестая: Последняя молитва Гефеста

Сон, подобный туману, начал таять, уступая место кошмару. Скрип старых досок и приглушённые шорохи просочились сквозь дремоту, заставив старика вздрогнуть. С трудом разлепив веки, сквозь которые пробивался тусклый свет заходящего солнца, он поднялся с ложа и направился к лестнице, прислушиваясь к топоту за стеной. Приглушённое сияние из мастерской проникало в коридор, рисуя на стенах причудливые тени, похожие на танцующих чертей. Сердце Гефеста забилось чаще. Осторожно приоткрыв дверь, он замер.

В мастерской царил хаос. Инструменты были разбросаны по полу, словно после бури. А в центре этого беспорядка, прижавшись к балкам потолка, словно летучая мышь, висела Грета. Её глаза, некогда тёплые, как летнее солнце, теперь светились холодным мертвенным блеском. Она преследовала алую бабочку с золотистыми крыльями. Движения её были плавными и грациозными, но в них таилась дикая, звериная сила.

Когда бабочка, устав от погони, опустилась на наковальню, Грета спрыгнула с потолка. Её язык – длинный, раздвоенный – выстрелил вперёд, настигнув добычу. Бабочка исчезла в её раскрытой пасти, и на мгновение показалось, что девочка поглотила не просто насекомое, а кусочек самой жизни.

Охваченный ужасом, старик едва не упал, споткнувшись о рассыпанные щипцы и молотки. Грохот был оглушительным. Грета тут же скользнула в коридор. Её глаза снова стали невинными – будто в них никогда не пряталась зловещая тень. Она спокойно смотрела на отца, словно ожидая, что он скажет дальше.

– Кажется, я потревожила тебя, отец, – прошептала она, прищурив глаза.

Гефест не мог вымолвить ни слова, но всё же попытался сохранить самообладание.

– Я… я…

– Ты в порядке? Выглядишь, будто покойника увидел. Или что похуже, – усмехнулась она.

Он выдавил неловкий смешок, дрожащей рукой вытер пот со лба.

– Да нет, – отмахнулся старик. – Сон дурной приснился, вот и всё.

– Снов бояться не стоит, отец, – произнесла девочка, медленно приближаясь. – Куда страшнее то, что случается наяву. Это не исчезает с рассветом.

Она подошла так близко, что Гефест ощутил её ледяное дыхание – будто ветер с могильного склона. Лишь теперь, вглядевшись в её глаза, он понял: раньше они были карими, цвета лесного ореха. А теперь – изумрудные, чужие, наполненные чем-то древним и пугающим.

– Мне нужно в город, – резко сказал он. – Надо сообщить, что работа завершена.

– Не беспокойся, отец, – прошептала она. – Я всё уладила.

– Но как?.. Когда?

– Этот мерцающий свет, пробивающийся сквозь трещины, не давал мне уснуть, – отозвалась она.

– У меня есть и другие дела… Я всё равно пойду, – пробормотал он и шагнул вперёд. Но девочка, словно тень, встала у него на пути. Её пальцы впились в деревянную стену, оставив белые следы.

– Ты что-то скрываешь от меня, отец, – прошипела она. Голос её дрожал от сдерживаемой ярости.

– А ты слишком много берёшь на себя для маленькой девочки, – сказал он, сглотнув ком.

Отодвинув её и освободив проход, он продвигался медленно, ожидая удара в спину, но тьма оставалась безмолвной. Только он подошёл к двери, как раздался леденящий душу смех.

– Что тебя так забавляет?! – крикнул он, резко обернувшись.

– Я слышу твоё сердце, – прошептала она. Её рот растянулся в кошмарной улыбке до ушей.

Старик скривился и поспешно вышел, хлопнув дверью. Он направился к деревянному амбару с соломенной крышей неподалёку. Внутри, среди хлама, схватил лопату и лом, после чего направился к высокому холму – туда, где безмолвно покоилось старое кладбище.

Прошёл сквозь скрипучие ворота. Ветхий забор, словно костлявые пальцы, указывал путь в царство мёртвых. Он ступил на священную землю, и могильный ветер пробрался под одежду. С каждым шагом земля становилась мягче, будто напиталась гнилью и разложением.

Он знал это кладбище наизусть. Каждую могилу, каждый камень, покрытый мхом. Но теперь, под действием неведомой силы, знакомые очертания искажались, превращаясь в лабиринт.

Он искал могилу дочери, но тропинка, обычно прямолинейная, извивалась, как змея, уводя его всё дальше.

Его бросало то в жар, то в холод. Эхо хрустального голоса – не дочери, а существа в её теле – дробилось на сотни звенящих осколков, будто стекло, звенящее со всех сторон. Смех её не прекращался. Перед глазами вновь и вновь всплывала её последняя, злорадная улыбка.

– О, Владыка Светоносец, озари нас своим сиянием! – вскричал он, поднимая затуманенный взгляд к мрачным небесам.

Тут же раздался детский смех, заполнивший собой всё пространство вокруг, и старик тотчас рухнул между двух могил, словно придавленный невидимой рукой. Когда он открыл глаза, то увидел перед собой маленькую зелёную ящерицу, которая с любопытством изучала его, высунув длинный язык. Старик откинул её в сторону небрежным взмахом руки и с трудом поднялся на ноги, опираясь на лопату, что держал в другой руке.

– Ты, что тьму разгоняешь, веди нас праведной стезей. Даруй нам мудрость и силу пребывать в истине твоей, – продолжил Гефест, чувствуя, как язык немеет, словно от хмельного вина, и ему становится всё труднее произносить слова.

И снова раздался детский смех, ещё звонче и ближе, чем в прошлый раз. Старик вновь упал на землю, словно что-то заплетало ему ноги. Он с силой ударился об одно из надгробий и почувствовал, как горячая алая кровь стекает по лицу и капает на засохшую траву. Туман, стелившийся над землёй, искажал очертания надгробных камней, и ему казалось, что он слышит шёпот, доносящийся из-под земли, но, обернувшись, видел лишь немые могилы.

– Да не устрашит нас тьма, коли свет твой с нами пребывает, – пробормотал старик, и зловещий смех вдруг стих.

Гефест встал на ноги, но это далось ему с большим трудом. Его дряхлые кости еле выдерживали бремя старой плоти.

– Да не устрашит нас тьма, коли свет твой с нами пребывает, – повторял старик, шагая вперёд, и с каждым шагом ясность его сознания возвращалась, а смрадный туман рассеивался. – Коли свет твой с нами пребывает…

Наконец он оказался в тени старого клёна, рядом с небольшим памятным камнем, свежим и ещё не обветшалым. На нём были вырезаны аккуратные буквы: «Грета – Любимая дочь и подруга». Гефест медленно опустился на колени, крепко удерживая лопату, и положил сморщенную руку на землю, покрывающую могилу его дочери. Мягкая земля скользила сквозь его пальцы, словно песок, и, с трудом подняв глаза, он посмотрел вдаль.

– Я знал. Я знал… – прошептал старик, его голос был едва слышен.

Земля была слишком рыхлой, словно её ворошили совсем недавно, а надгробный камень стоял не в том положении, в котором он поставил его изначально. Гефест решительно встал, вогнал лопату в землю на краю могилы и с силой наступил на неё грязным сапогом. Он принялся раскапывать захоронение так яростно, словно желал пробить землю до самой преисподней. Мозоли на его руках налились кровью, но он не замечал боли. Ему нужно было знать правду, какой бы ужасной она ни была. Работая лопатой, он всё твердил, словно заклинание: «Да не устрашит нас тьма, коли свет твой с нами пребывает».

Старик копал до тех пор, пока железная лопата не ударилась о что-то твёрдое, издав звук, подобный стону раненого зверя. Отбросив орудие наверх, он принялся рыхлить землю руками.

Перед ним открывался маленький деревянный гроб, весь испещрённый трещинами и покрытый плесенью. Древесина разбухла от сырости и, казалось, вот-вот рассыплется на мелкие щепки. Слёзы наворачивались на глаза, но старик крепко сжал губы и, достав лом, вонзил его в крышку гроба. Уперевшись всем телом, он начал с усилием поддевать её. С громким треском доски поддались, и, схватившись за крышку, он отодвинул её в сторону.

В нос ударил резкий сладковатый запах разложения, пропитанный сыростью и тленом. Это был запах смерти, густой и тяжёлый. Старик отшатнулся, закрыв лицо рукой. Горькие слёзы, прорвавшись через стену самообладания, потекли по морщинистым щекам.

В гробу, среди завядших полевых цветов, вечным сном спала его маленькая дочь. От неё почти ничего не осталось. Лишь кости и остатки плоти, которые пожирали земляные черви, и выцветшее платье, некогда жёлтое, с бутонами. Но больше всего старика поразила огромная дыра в грудной клетке девочки – там было разорвано платье и раздроблены хрупкие кости.

– Сердце… – пробормотал Гефест. – Они украли твоё маленькое сердце, – заключил он, и его голос сорвался на рыдания.

– Не печалься, старик, – раздался хрустальный голос. – Она потеряла сердце, а не душу. Ты же свою продал за груду золотых монет.

Гефест вдохнул полной грудью, стиснул зубы и поднял голову вверх, чтобы отважно взглянуть в глаза своей смерти. Глаза её были ядовито-изумрудного цвета.

– Да не устрашит нас тьма… – пробормотал старик, прежде чем острие железной лопаты, сжатой в маленьких ручках, врезалось в его голову, разломив череп на две части. Алая кровь ручейками потекла по его лицу, и обмякшее тело рухнуло в холодные объятия его настоящей дочери.

На следующий день старая Аннушка вновь пришла на могилу Греты с букетом белоснежных лилий. Она застала лишь разъеденные кислотой остатки железной лопаты и лужу мерзкой, зловонной зелёной слизи, в которой мерцали на свету два маленьких изумруда.

Глава 2

Морок

"Когда устанешь от дешёвых драм

И смеха тех, кто платит медяками,

Он явится к твоим больным ногам

И одарит последними цветами.

В его глазах – ни похоти, ни лжи,

Лишь тишина, достойная финала.

И ты ему покажешь свою жизнь,

Как пьесу, что ты для него играла."

– Из «Баллады о Жнеце Смерти»

Юная принцесса замерла, торопливо скинула неудобные бархатные туфли и отставила их в сторону. Позади поспевала Маришка, её служанка, чей встревоженный голос терялся в гулких сводах.

– Ваше высочество! Король снимет с меня шкуру…

– Скажу отцу, что ты держала меня за платье, но я вырвалась, – бросила Лилиана через плечо, не сбавляя бега.

– Но подземелья! Вам запрещено!

– Он не узнает, – отрезала принцесса и устремилась дальше.

Наконец, она достигла широкой лестницы, уводившей в самую утробу замка. Ступени казались бесконечными, но Лилиана не могла остановиться.

Морок прибыл ко двору. Имя его прокатилось по коридорам, как ржавый ветер, и с тех пор всё стало ещё тише – будто сам воздух затаился в ожидании. Розы в её покоях давно почернели. Она и сама напоминала цветок, чьи корни врастают не в землю, а в труп. Замок умирал. И она умирала вместе с ним.

Тяжело дыша, принцесса преодолела последние ступени. Подземелье окутало ее прохладной влажностью. В тоннелях было тихо и темно, лишь тускло тлеющие факелы бросали дрожащий свет на каменные стены.

Она оказалась перед старинной узорчатой дверью из мореного дуба. Дверь беззвучно поддалась, приоткрыв узкую щель. Принцесса затаила дыхание. Мрак уступил место мягкому золотистому свету свечей. Прищурившись, Лилиана разглядела отца, что-то обсуждавшего со своим советником.

Король выглядел измученным, а золотая корона на его голове казалась скорее тяжким бременем, нежели символом власти. Но пугал ее не отец, а стоявший рядом Валентин. Советник был облачен в черные одеяния, словно сама ночь сгустилась вокруг него. Его короткие белые волосы топорщились, будто иглы ежа, а строгие черты лица, неровный шрам на правой щеке и глубоко посаженные глаза цвета сапфира – все в его облике вызывало у принцессы тревожный трепет.

Рядом с ним, чуть позади, стоял юноша, укутанный в длинный черный кожаный плащ с капюшоном. Его бездонные черные глаза, словно наполненные сумраком, всматривались в зал. Лилиана сразу поняла – это Морок, Адриан из рода Беладраксов.

Лишь мгновение спустя принцесса заметила четвертого – пленника. Он висел на стене, израненный и обессиленный. На его лбу был выжжен знак: круг, по которому расходились семь крыльев, словно венец светоча. Руки несчастного были закованы в железные кандалы.

– Мы перебрали все способы, – процедил король сквозь зубы, – и всё напрасно. Молчит как мертвый.

Валентин пристально посмотрел на пленника. Его губы изогнулись в хитрой усмешке, а в сапфировых глазах, как показалось Лилиане, на миг отразился не свет свечей, а чей-то чужой, затаенный кошмар.

– Он связан с Братством Света? – спросил Валентин.

– Да. Прислуживал на кухне, пока его не раскрыли. Пытался передать письмо. – Отец тяжело вздохнул. – Братство совершило новый налет. Деревня южнее Красных Врат… разграблена, стража перебита. Но пугает не это. Их вера… она распространяется как зараза. Даже дворяне начали сомневаться, что Корона способна их защитить.

– Слухи долетели и до моих ушей, мой король. Так чем же мой сын может помочь вам?

– Посмотри на него, Валентин. Он уже наполовину в могиле, но не издал ни звука. Следующий удар станет последним. Нет, нам нужен не палач. Нам нужен Морок.

Адриан кивнул, повернулся к своей жертве и медленно снял перчатку, обнажая бледную кожу. Он поднял руку, и его пальцы исполнили в воздухе легкое глиссандо. Тусклые свечи в помещении задрожали, и тень несчастного пленника на стене начала жить собственной жизнью.

– Встань! – приказал Адриан. Тень безропотно поднялась во весь рост. – Говори, дитя мрака. Что ты видел? Что знаешь?

Тень заплясала по стенам в завораживающем танце. Сначала она обрела форму воинов в смертельной схватке. Но мгновение спустя картина изменилась: тень изобразила крылатых существ, что свободно парили под сводами зала. От взмахов их призрачных крыльев по залу пронесся ощутимый порыв ветра, заставив пламя свечей беспокойно заплясать, а тяжелые железные люстры под потолком – угрожающе качнуться.

Адриан наклонил голову, словно вслушиваясь.

– Где? – прошептал он.

Тень сложилась в картину: бушующие волны и мрачное сооружение перед двенадцатью статуями.

– Благодарю за услугу, – произнес Адриан, и тень вернулась на свое место.

Пленник медленно приподнял голову. Взгляд его был пуст – само воплощение безысходной утраты.

– Мой король… – обратился Адриан. – Боюсь, положение куда мрачнее, чем мы полагали. Грядёт нечто очень извращённое.

– Это место… – нахмурился король. – Старая легенда о прародителях Братства… Говорили, их замуровали живьем внутри двенадцати статуй. Но, Адриан, неужто тень поведала нам лишь детскую сказку?

Не успел король договорить, как дверь распахнулась. Лилиана, потеряв равновесие, рухнула на холодный пол.

Морок возвышался над ней, черный силуэт на фоне тусклого света. Его голос, тихий и лишенный тепла, ударил, как пощечина.

– Потерялась, мышка? – спросил он, оглядывая ее с ног до головы. Взгляд его презрительно скользнул по босым, испачканным в пыли ногам и измятому белому платью. – Или тебе нравится валяться в грязи?

Лилиана застыла, щеки вспыхнули.

– Лилиана!

Громовой окрик отца заставил ее вздрогнуть. Король Аурелиан шагнул вперед. В его движениях была мощь и стать разъяренного льва, но в глазах, когда он смотрел на дочь, на миг промелькнул глубоко запрятанный страх. Он помог ей подняться, его пальцы, сжавшие ее плечо, были стальными.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он уже тише. – Я запретил тебе.

Прежде чем Лилиана успела ответить, из тени шагнул Валентин.

– Ваше Величество, простите моего сына, – его голос был бархатным, вкрадчивым. – Его усердие порой не знает границ. Он не терпит, когда за его работой наблюдают… посторонние. – Валентин бросил короткий, как укол иглой, взгляд на Адриана. – И он не знал, кто перед ним.

Аурелиан стряхнул пыль с плеча дочери, неспешно, почти бережно. Затем вновь обратился к Адриану.

– Довольно. Я хочу знать, что дало это… представление. Ты получил то, за чем я тебя позвал? Или мы лишь зря потревожили тени?

– Частично, – ровно ответил юноша. Он говорил медленно, словно собирая обрывки кошмарного сна. – Я не знаю точного места. Но я видел его. Скалы, что плачут даже в ясный день. Двенадцать статуй в кругу, изъеденные соленым ветром. И тени… их становилось все больше.

Лилиана невольно ахнула.

– Они собирают армию, – продолжил Адриан. – Но у меня дурное предчувствие… словно в этот раз на зов откликнутся не только люди. Словно они пытаются достучаться… выше.

Лицо короля Аурелиана окаменело, его плечи напряглись.

– Небожители… – прорычал он. – Тогда пусть молятся, чтобы те не услышали. Они придут не как боги, а как жнецы.

Он резко повернулся к дочери. Суровость в его взгляде боролась с отцовской болью.

– Иди, – приказал он. – В свои покои. Немедленно. И чтобы я больше не видел тебя за пределами твоего крыла без моего дозволения.

Лилиана поспешила прочь. Аурелиан молчал, пока тишина не стала почти враждебной. Лишь тогда он произнёс:

– Валентин, – голос короля был обманчиво спокоен. Он тяжело вздохнул и обернулся к своему советнику. – Завтра Лилиане исполняется еще один год. По этому случаю в замке будет гость. Твой брат.

Он прищурился, но не улыбнулся.

– Я хочу, чтобы вы с семьей погостили у нас подольше.

Лицо Валентина окаменело. Сапфировые глаза сузились, и в их глубине на мгновение проступила трещина. Рядом с ним Адриан, до этого хранивший скучающее безразличие, напрягся. Его пальцы, облаченные в черную перчатку, медленно сжались в кулак.

– Мой король… Я не… – начал было советник.

– Это не просьба, Валентин, – отрезал Аурелиан, обрывая его на полуслове. – Мы на пороге союза. А советник, который ставит обиды выше короны, – не советник. Это угроза.

Сказав это, король направился вслед за Лилианой, оставив советника и его сына стоять среди пыли, затхлости и молчаливой обиды.

В дальнем конце коридора, перед тем как исчезнуть за поворотом, Лилиана обернулась. Её взгляд встретился с черными глазами Морока, и в этом кратком миге она увидела свою судьбу, что уже расправляла крылья.

Глава 3

Союз двух домов

«Они стояли так близко, что могли бы сгореть дотла. Но между ними лежала зима, и имя этой зимы было – долг».

– Из трагедии «Пепел и Сердце», сцена IV

Первые лучи прошили густой бархат ночи, коснувшись век Лилианы. Она пробудилась от голоса Маришки, преданного и тихого.

– С именинами, Ваше Высочество. Вам пора.

Лилиана с детской стеснительностью прикрылась подушкой, но тут же отбросила её. Сегодня слабость была непозволительной роскошью. Она поднялась, окунула лицо в ледяную воду и доверилась умелым рукам служанки, что заплетали её золотые волосы в тугую, тяжёлую косу. В зеркале отразилось хрупкое, почти прозрачное лицо. Из его глубины смотрели глаза – два осколка расплавленного янтаря, в которых смешались тревога и застарелая печаль.

Она пыталась взглянуть на себя чужими глазами, но разве это возможно? Душа соткана из слишком личных историй, из узоров, понятных лишь ей одной.

«Какое впечатление я произведу? – пронеслось в голове. – Маришка говорит, моя красота – как таинственная ночь, коснувшаяся души. Но если это лишь след проклятой крови, а моё сияние – отголосок глубокой тьмы, не померкну ли я среди тех, кто носит то же клеймо? Смогу ли выделиться? Или затеряюсь в толпе?»

Тревога сплеталась с воспоминаниями об Александре. Их союз, предрешённый родителями, был актом политики, а не сердца. Она помнила его мальчиком – стеснительным, избегающим её взгляда. Два года назад, на её четырнадцатилетие, он предстал галантным юношей из рыцарских романов. Но что теперь? Ему девятнадцать. Возмужал ли он? И стала ли она сама той, кого можно полюбить? Или он уже нашёл в Люмерии девушку более зрелую, более… доступную?

Воздух в комнате вдруг стал тяжёлым и холодным. Лилиана вздрогнула. Её собственная тень, вытянутая утренним светом, казалась чернильной раной на полу – слишком плотной, слишком живой. Затем она ощутила прикосновение – нежное, но лишённое тепла, как поцелуй покойника. И шёпот, не мужской, не женский, голос без дыхания, пробравшийся сквозь трещины в её собственной душе:

– Он отпрыск династии Беладраксов. Тысячи женщин пали бы к его ногам, – прошипела тень. – А ты? Трусливая серая мышь. Тебе не удержать даже раба, не то что будущего короля!

Лилиана скривила лицо, словно вкусила что-то горькое, не в силах прогнать ползущие в сознании мрачные мысли. Её губы задрожали, а взгляд потемнел.

Маришка, заметив это, стремительно подошла, опустилась на колени, словно в молитве, и крепко сжала её руки.

– Прошу, не исчезайте, – выдохнула она. – Я здесь… я рядом.

– Мне… мне показалось… – голос Лилианы дрогнул.

– Опять она? Ваша тень?

Лилиана на миг отвела взгляд. От этой женщины ничего не скрыть.

– Да… После вчерашнего дня она стала настойчивее.

– Послушайте, – уверенно произнесла Маришка. – Вы – самое чистое и доброе создание из всех, кого я знала. Я простой человек и не пойму всего бремени, что лежит на вас, но у меня есть глаза, чтобы видеть, и сердце, чтобы чувствовать. Я вижу в вас свет. А это… это лишь тень от вашего света. У неё нет власти, пока вы сами ей её не даёте.