В поисках лучшей доли. Российская эмиграция в странах Центральной и Юго-Восточной Европы. Вторая половина XIX – первая половина XX в.

Многие храмы строились русскими людьми и для единоверных братьев. Среди стран русского рассеяния талантом русских зодчих именно в Югославии возводилось наибольшее число православных церквей.

Широкую известность на югославянской земле получило русское хоровое искусство. Для его «неумирания» много сделал о. Петр Беловидов: уже в 1922 г. организованный им хор давал концерт в Панчеве из произведений Бортнянского, Архангельского, Гречанинова, Кастальского, Ломакина и др.23. Но самым знаменитым стал русский хор Вознесенской церкви в Белграде под руководством А.В. Гринкова. С одинаковым успехом им исполнялись сочинения как русских, так и сербских композиторов. В программе были сочинения А.Т. Гречанинова, М.М. Ипполитова-Иванова, С. Мокраньца и песнопения многих других авторов, с которыми хор выступал в концертах духовной музыки24 в различных городах. Так, 8 марта 1931 г. его можно было послушать по радио из Цетинье25.

Стяжал заслуженную славу и хор Св. – Богородичной церкви в Земуне. Его руководитель Евгений Прохорович Маслов «говорил, что служба Божия это дивная симфония, где все должно гармонировать, и возгласы священнослужителя, и пение хора. Эта симфония подымает молитвенное настроение, молящийся своими мыслями уходит ввысь к Богу, и „всякое ныне житейское отложим попечение“ – претворяется в действительность…». По словам М. Родзянко, «его хор в Белграде был самый лучший, концерты, на которых он выступал, собирали громадное количество слушателей и пользовались большим успехом. В торжественные дни Масловский хор приглашался всегда Сербским Патриархом, который его очень ценил. Именно этот хор отпевал убитого в Марселе в 1934 г. короля Александра и провожал его в последний путь в храм-усыпальницу в Опленаце.

Можно вспомнить и хор в Нови-Саде, жители которого восхищались русским церковным пением. По свидетельству многих, число прихожан сербских храмов значительно возросло благодаря русским регентам и хористам». «Тако могу само Руси», – говорили прихожане. «Все довоенные годы регентом русского церковного хора был Василий Федорович Григорьев (1884–1970), войсковой старшина Кубанского войска, уроженец Екатеринодара… Русские духовные песнопения исполнялись и хором сербской Соборной церкви под управлением П.А. Фигуровского, входили они и в репертуар возникшего в 1922 г. Русского певческого общества Василия Григорьева и Козьмы Перегуды»26. И еще одно подтверждение значимости хора. В Битоли русские с 1920-х гг. организовали мужской церковный хор, и многие горожане, редко ходившие в храм, не пропускали теперь богослужения в русской церкви. Церковный хор выступал на многих концертах и мероприятиях. Многие русские, особенно женщины, которые не могли быть все приняты в русский хор, свое свободное время посвящали пению в городских хорах27. О большой любви русских к хоровому пению в Битоли сложилась пословица «Два македонца – партия, два русских – хор»28.

Главным было сохранить церковь в душе человека, воспитать детей в православии, любви к родине своих предков, к славянству. Многое здесь зависело от школы, от ее преподавателей. И везде, вне зависимости от типа учебного заведения, шла работа под девизом – истинное просвещение соединяет умственное образование с нравственным.

Здесь можно вспомнить историю Первой русско-сербской гимназии, открывшейся в середине октября 1920 г. Уже название этого учебного заведения свидетельствовало о стремлении ее отцов-основателей (с российской стороны это прежде всего – профессиональный педагог и славянский деятель Владимир Дмитриевич Плетнев, с сербской – Александр Белич, будущий президент Сербской академии наук и искусств) сделать все, чтобы гимназические выпускники, оставаясь русскими, сохранили «и понимание и знание и любовь к стране, которая в тяжелые годы проявила себя истинным, бескорыстным другом… эти воспитанники должны были быть залогом будущей тесной связи между двумя народами»29.

Первым законоучителем в гимназии стал о. Петр Беловидов, принявший на себя и тяжкий труд руководства над седьмым – выпускным – классом, в котором училась и бывшая фронтовая молодежь, нуждавшаяся в особом попечении. В школе он преподавал с 1920 по 1931 г. и с 1936 по 1939 г. За о. Петром в гимназию пришли и другие священники – о. Владислав Неклюдов (учил Закону Божьему с 1927 по 1944 г.), потом о. Георгий Флоровский (с 1940 по 1944 г.).

В воспоминаниях об о. Владиславе есть такие строки: «Нас, детей, а затем подростков и юношей, покоряла и обезоруживала его безобидность и истинно христианское смирение. Он был воплощением доброты; чем-то напоминал старца Зосиму. В прошлом он был кадровым военным, прошел Первую мировую войну, а затем гражданскую. В Белграде закончил Духовную Академию (богословский факультет Белградского университета. – В. К) и по призванию стал священником. Он любил молодежь, и мы к нему тянулись. Понимал и всегда находил нужное слово, чтобы поддержать в трудную минуту. Уроки, скорее собеседования, проходили оживленно и интересно. Многое запало в наши души навсегда. Наши сомнения и возражения о. Владислав терпеливо и с неизменным доброжелательством выслушивал и рассеивал, приводя примеры из нашей же жизни и делясь своим богатым жизненным опытом. На исповедь мы шли с душевным трепетом, а уходили успокоенные и очищенные. Его слова были особенно убедительны, так как их он подтверждал всей своей жизнью»30.

Навсегда запала в память тогдашней молодежи и личность о. Георгия Флоровского. «Летучий голландец» – так прозвали его гимназисты, постоянно видевшие его фигуру в греческой рясе с развевающимися при ходьбе рукавами, – был любим многими своими питомцами.

В своих воспоминаниях бывшие гимназисты и гимназистки очень тепло и с сердечной дрожью писали о своем учителе и духовнике. «…Отец Георгий Флоровский! Кто не помнит „Летучего Голландца“?! – Импозантная фигура, высокий, невероятно широкие рукава рясы, плюс еще увеличивающая его рост лиловая камилавка, большие роговые очки, а за ними добрые, умные голубые глаза. Умница, высококультурный, огромной эрудиции, не признававший учебников, он требовал отвечать по его объяснениям, так что приходилось записывать главные пункты заданного урока. Преподавал он интересно, мы его любили. Исповедовал он задушевно, осторожно, не допытываясь, располагая душу к покаянию. А на следующий день как хорошо и тихо на душе»31.

Вчитываясь в эти строки воспоминаний, можно подумать, какая идиллия – нет ни тревог, ни потрясений, ни интриг. Да, своим детям – в прямом и переносном смысле – духовенство стремилось передать все богатства слова и дела, накопленные христианством.

Широкое распространение получила и практика привлечения русских преподавателей в духовные учебные заведения. Опыт, знания, искусство русских богословов служили православной сербской и русской молодежи, решившей посвятить себя пастырству. В Карловацкой семинарии Св. Саввы преподавали о.о. Иоанн Сокаль, Тихон Троицкий, Борис Волобуев, Нил Софийский, Нил Малахов, Борис Селивановский; Н.Г. Дориомедов, В.Н. Халаев, Н.А. Акаемов, С.М. Муратов, Ф.Ф. Балабанов, а на богословском факультете в Белграде – проф. М.А. Георгиевский, А.П. Доброклонский, С.М. Кульбакин, Ф.И. Титов, С.В. Троицкий и др.32.

Из русских студентов богословского факультета – воспитанников сербской и русской профессуры – назову немногих тех, чьи имена мне удалось разыскать: И.И. Троянов, будущий пастырь в Швейцарии, Л.Г. Иванов, впоследствии архиепископ Чикагско-Детройтский и Средне-Американский Серафим, И.А. Гарднер, автор книги «Богослужебное пение Русской Православной Церкви», В.М. Родзянко, впоследствии епископ Американской Автокефальной Православной Церкви Василий, Л.Ю. Бартошевич, будущий епископ Женевский Леонтий.

В Призренской духовной семинарии в разное время трудились на учительской ниве будущий митрополит Русской Православной Церкви Иоанн (Кухтин), профессор Круликовский, преподаватель церковного пения Степан Гущин.

В Битольской семинарии преподавали архимандриты Николай Карпов, Сергей Наумов, Владимир Тимофеев, протоиереи Иоанн Сокаль, Николай Шуба, иеромонахи Киприан Керн, Алексей Моргуль и др. Профессора семинарии нередко выступали с различными лекциями, посвященными России. 16 дек. 1931 г. прочел лекцию А.П. Моргуль «Москва – сердце России». 10 марта 1932 г. в новой аудитории, перед членами французско-югославского клуба прочел лекцию «Великие русские писатели XIX века». С лекциями выступали и другие профессора семинарии: 20 февраля 1932 г. Леонид Маслич перед семинаристами говорил о русской иконографии, потом в Народном университете Битоли выступал с лекцией «Толстой – художник, мыслитель и человек». Лекцию о князе и святителе прочел владыка Николай Велимирович33. 15 марта 1938 г. в семинарии епископ Нестор прочел лекцию «Из жизни русских на Далеком Востоке». 9 сентября 1938 г. другой гость Дмитрий Николаевич Вергун из Праги прочел лекцию «Крещение Руси и славянская взаимность»34.

Преподавал там и о. Иоанн (Максимович), о котором протоиерей Урош Максимович писал в статье «Святой наших дней»: «Его внешность не бросалась в глаза, но все-таки была немного особенная. Это был человек среднего роста, с густыми черными волосами, которые покрывали плечи. Лицо его было без единой морщины, с большими глазами, которые как бы выглядывали из волос. Бородой он еще не очень оброс. Нос его был прямой, а нижняя челюсть как бы втянута, что ему, отчасти, мешало при разговоре. Правая его нога была короче, и он носил удлиненный ботинок, который при ходьбе стучал… Часто он пользовался палкой. Таким он нам казался вначале, когда появился среди нас в школьном 1928 году.

Никто не мог подумать, какая полнота Св. Духа в нем… обитала… Охридский архиепископ Николай Велимирович часто заезжал в семинарию и разговаривал с преподавателями и учениками… Один раз при расставании обратился к небольшой группе учеников… с такими словами: „Дети, слушайте отца Иоанна, он – ангел Божий в человеческом облике“. Мы сами уверились, что это правильная его характеристика. Его жизнь была ангельской… Он питался только тем количеством пищи, сколько необходимо было для поддержания тела. Одежда его была скромная, а в постели он не нуждался. Комната его находилась в подвальном этаже, была с одним окном без занавески, выходящим вглубь двора. В комнате был обыкновенный стол со стулом и кровать, на которую он никогда не ложился. На столе всегда лежало св. Евангелие, а на полке стояли богослужебные книги. Это было все. Во всякое время ночи можно было видеть его за столом читающим Библию… Он желал привлечь учеников, чтобы больше всего обращали внимание на св. Евангелие, как источник всего богословского знания. Какие прекрасные объяснения он давал по предмету Пастырского богословия и истории Христианской церкви!.. Он был среди нас, как посланник Божий, которому определено работать на широкой ниве Его. Он честно совершил эту свою миссию в моем понимании»35.

Мир нес в церковь жар неоконченных и нерешенных споров. Ревнителей православной веры и возрождения России в эмиграции было много, но еще больше – политиков и политиканов. Надо сказать и то, что среди сербских владык были такие, которые считали, что русским незачем иметь в православной Сербии свою церковную организацию.

Здесь надо добавить, что интеллигенция, повернувшаяся к Церкви, но не имевшая церковной подготовки, «засоряла» приходскую жизнь своими дрязгами.

Сама Русская Церковь в Югославии нередко сталкивалась с привычками, которые, казалось бы, отнюдь не могли быть названы благочестивыми. Так, в 1932 г. было выпущено «Воззвание русской православной церковной общины в Белграде к русским людям, в рассеянии сущим», в котором указывалось на установившийся обычай устраивать «танцевальные вечера накануне воскресных и праздничных дней и даже во дни Великого поста». Ни с церковно-моральной, ни с русско-национальной позиции такие действия, подчеркивалось в «Воззвании», «…не могут быть оправданы никакими „гуманными целями“»36.

В эмигрантской прессе звучали призывы к подвигу, к очищению: «Проходит время кликушески-истерических завываний, серьезная пора требует серьезной настроенности, собранности, трезвенности, подготовки подвига, цельности духа. Вновь открываются перед взором, затуманенным было чадом интеллигентщины, незыблемые святыни Православия, проходит время выкриков и неистовых дионисически-интеллигенческих верчений, рассеивается болотный дух, болотный смрад эстетизированного интеллигентского хлыстовства… Мы поняли, что без религиозного основания, без основания Церкви нельзя строить и нельзя возродить народной жизни… Она выше всего, дороже всего, выше, конечно, и родного народа, она по ту сторону политики, выше страстей, выше житейской борьбы»37, – так писал Николай Арсеньев в «Благовесте» за 1925 г.

Несмотря на жажду «подвига», чисто церковная жизнь была расслабленной: интеллигенция с гораздо большим рвением предавалась политическим страстям и умозрительным рассуждениям, нежели религиозной жизни.

В сущности, вся церковно-общественная жизнь русской эмиграции в Югославии в предвоенный период может быть охарактеризована преобладанием в ней политического начала над духовным.

Эмиграция создала три праздника: День непримиримости (7 ноября), День русского просвещения (25 января) и День русской культуры (6 июня). Если с первой датой были споры, как я писал в книге «Что мне до вас, мостовые Белграда? Русская диаспора в Белграде в 1920-1950-е годы. Эссе» (М., 2007), тут можно было вспомнить для порядка и Февральскую революцию, «породившую» Октябрь, и различное отношение к русскому самодержавию и Советам, выступавшими, бывало, преемниками царской России по защите рубежей Отечества, то с просвещением и культурой каких-либо расхождений не наблюдалось. Более того – оба праздника объединяла идея служения народу, и здесь трудно провести какое-либо резкое разграничение этих феноменов, этих вечных спутников человечества. И в эмиграции суть культуры можно было обозначить через три великих слова: Бог, традиция и свободное творчество.

Начну с русского просвещения. За время революции и гражданской войны за пределы «красной» России были «выброшены» сотни профессоров и преподавателей вместе со своими учениками. В разных странах русского рассеяния оказались десятки тысяч семейств, озабоченных получением или продолжением образования для своих детей. Судьба молодежи волновала практически всю эмиграцию, видевшую в «детях» строителей нового Отечества.

В том же Королевстве русские просвещенцы делали все от них зависящее, чтобы вырастить молодежь образованную и любящую свою родину.

К середине 1925 г. в Королевстве действовало 17 школ с 2820 воспитанниками. Причем восемь школ, в которых училось 2240 детей, содержались полностью на государственный счет, остальные получали субсидии от югославских властей38. Педагогический персонал насчитывал примерно 300 человек39. В октябре 1923 г. русские школы были подчинены в педагогическом отношении (программы, персонал) министерству народного просвещения.

В наиболее благоприятном положении по многим критериям была первая русско-сербская гимназия в Белграде, открывшаяся в октябре 1920 г.

Перед учителями стояла сложная задача: не только дать знания, но и воспитать детей в православии, любви к родине своих предков, к славянству. Там стремились не допускать какого-либо разрыва между национальным воспитанием и воспитанием в православном духе. Уже название этого учебного заведения свидетельствовало о стремлении ее отцов-основателей сделать все, чтобы гимназические выпускники, оставаясь русскими, сохранили «и понимание и знание и любовь к стране, которая в тяжелые годы проявила себя истинным, бескорыстным другом… эти воспитанники должны были быть залогом будущей тесной связи между двумя народами»40.

При этом «непреходящие ценности русского творчества» оставались «главным воспитательным материалом, под влиянием которого формировались души ее учащихся». И гимназия не отказывалась от знакомства своих питомцев «с творчеством тех русских людей, которые остались на родине и отражают в своих произведениях неумирающую душу родного русского народа»41.

В провинции было тяжелей и с помещениями и со средствами. Так, открытая 15 марта 1922 г. в Загребе школа для русских детей содержалась на средства Всероссийского союза городов и помещалась в здании 1-го реального училища. Занятия в ней шли с 2 до 6 часов вечера по программе гимназий и реальных училищ с 1 по 6 классы42. В Дубровнике, где было около 700 русских, к апрелю 1921 г. действовала школа для детей по программе четырехклассной гимназии. Средства на все это добывались через устройство благотворительных вечеров и концертов43. 1 июля 1922 г. состоялся первый выпуск русских учителей, окончивших годичный курс Королевской учительской школы в Загребе. Они прошли «тяжелую школу»: «Занятия на чужом языке. Курс огромный, даже непосильный для одного учебного года. Все это одних выбило из колеи, а других превратило в „живые трупы“. Квартиры, углы и кровати безумно дороги. Пропитание тоже. Выдавались ссуды 300 динар, которых с трудом хватало на полмесяца… И вот из первоначальных 36 человек к экзаменам дотянули лишь 22 слушателя, а в экзаменационный период выбыло еще 11»44.

Назову и действовавший в 1922–1942 гг. в Белой Церкви под начальством Н.В. Духониной (урожд. Вернер) Русский девичий институт. После объединения с Харьковским институтом в Новом Бечее и женской гимназией в Великой Кикинде Донской институт стал «единственным… в мире преемственно сохранившимся и хранящим традиции и славу 30 русских институтов, продолжателем их служения Родине»45. Каждый класс института был посвящен крупному русскому городу – Москве, Киеву и др. Вся обстановка открытого в 1920 г. института, его атмосфера взывали о Родине: «на стенах картины русских художников, в библиотеках – русские классики, на лекциях, в кружках, во время рефератов – русские темы, русская речь, стихи русских поэтов, на концертах русская песня, отрывки русских опер… Сохранить, пронести, не утратить, не погасить пламени разумных евангельских дев – русских девушек – дело великое для будущего нашей страны»46, – восклицал один из поколения «отцов», надеявшихся на «детей». А пока… работавший по программе мужских средних школ, он дал четыремстам девицам законченное среднее образование. Всего через институт прошло более тысячи русских девушек, большинство которых поступило в университеты Королевства. Добавлю, что выпускницы «выходили не только с практическими знаниями языков, но и с рядом прикладных знаний». В то же время институт «воспитывал прекрасных русских жен и матерей»47. Во всех этих учебных заведениях девицы воспитывались на богатейшей культуре и истории России, в вере в ее скорое возрождение и великое будущее, а также в готовности служить Родине «всеми силами души и сердца подлинно русской женщины»48.

Немалый вклад в дело просвещения молодежи Королевства внесли сотни русских учителей, преподававших в классических и реальных гимназиях, учительских, торговых и сельскохозяйственных школах. И здесь надо вспомнить и назвать имя государственного и политического деятеля, министра просвещения Светозара Прибичевича, который распахнул двери учебных заведений для русских педагогов. Именно с его ведома они получили возможность учить детей и сами учились сербскому языку. Подчеркну: русским было доверено самое драгоценное – дети, сербская молодежь. В то же время нельзя сказать, что русскому педагогу жилось легко: не хватало денег, плохо было с жильем, не было надежды на полноценный отдых, – спасала любимая работа, сознание ее важности. Тяжело было и «взрослым детям», многие из которых прошли войну, не имели родителей, способных поддержать деньгами своих студентов.

Вот привычная картинка студенческого быта из Загреба. В его университете, Высшей технической школе, Коммерческом институте, Политехническом институте, Педагогической школе к 1921 г. было около 400 русских студентов. «Часть их, – писали в «Новом времени», – помещается в деревянных бараках, теснясь, как сельди в бочке, и ночуя на полу и столах; часть ютится по трое-четверо в комнатах от „хозяев“, за что платят динар по 200 с человека… русские студенты платят за учение втрое дороже хорватских и лишены помощи тех учреждений, которые предоставлены хорватам (напр, дешевая столовая)»49. Но тяга к учению была исключительная. К осени следующего года в хорватской столице было уже свыше пятисот студентов. Постоянная нехватка денег заставляла многих снимать жилье в десяти-двадцати километрах от Загреба. Те, кому повезло, жили в общежитии барачного типа с дырявой крышей. Все в конце месяца питались только хлебом, на остальное денег уже не было50. И тем не менее молодежь училась, несмотря на отчаянное материальное положение, как это было у тех же двух с половиной десятков будущих музыкантов, певцов и певиц, поступивших в королевскую Загребскую консерваторию51. Не хватало даже исподнего. Да и откуда было ему взяться у тех, кого бегство лишило всего. Поэтому обычными были длиннейшие списки русской молодежи на получение белья, одежды, обуви от Английского общества Красного Креста, от Российского общества Красного Креста. Например, о белье просили свой родной Крест учащиеся консерватории: Алыпевская Елена, Балин Сергей, Барыбина Варвара, Бурлакова Галина, Дагестанская Тамара, Зда(и)новский Николай, Ингистова Рогнеда, Королькова Ольга, Корсунь Милица, Куколь-Яснопольская Татьяна, Лебедев Гавриил, Ломоносова Вера, Осипов Исаакий, Ошанин Николай, Попов Игорь, Радецкая Александра, Сапреновская Ида, Фурман Евгения, Королькова Елена, Лебедев Константин, Лебедева Елена52. В 1923 г. больше 200 студентов в загребских вузах просили одежду и белье53. Но, повторяю, учеба продолжалась и молодежь жадно впитывала в себя знания из лекций загребской профессуры, среди которой были и русские. Остановлюсь только на медицине. Одним из известнейших медиков Загреба был С.Н. Салтыков, профессор университета, руководитель Патолого-анатомического института, автор многих трудов. Там преподавал и профессор М.Н. Лапинский, известный в медицинском мире Королевства. С медицинским факультетом связана и судьба младшего брата автора «Мастера и Маргариты» Н.А. Булгакова (1.09.1898, Киев – до 13 июня 1966, Париж), прототипа Николки в «Днях Турбиных». В 1916 г. он окончил Императорскую Александровскую гимназию. Потом был университет Св. Владимира, Алексеевское инженерное училище, Сергиевское артиллерийское училище и… война, участие в Белом движении. Потом эмиграция, учеба на медицинском факультете Загребского университета, по окончании которого был оставлен на кафедре бактериологии. Провел ряд исследований, которыми заинтересовался французский профессор Феликс д’Эрреля и пригласил его в свой институт в Париж, который позднее возглавит54. Здесь же не могу не отметить и деятельность русского кружка, основанного в 1906 г. по идее братьев Эд. и Фр. Поточняк. В 1922 г. во главе его встали А. Кульженко и А. Лавров. В хорватском журнале «Obzor» можно было прочесть следующие строки: «В последние три года кружку удалось ввести в двух средних школах курсы русского языка, на которые были записаны 1100 человек; из них окончили курсы две трети. Кружок устраивал интимные вечеринки, которые посещались всеми русскими художественными силами, приезжавшими в Загреб. Кружок устроил ряд лекций, музыкальных вечеров, докладов с прениями и т. д., вечера Блока, Достоевского, современной русской лирики, Короленко, Чайковского, Глинки, Даргомыжского, Балакирева, Бородина, Кюи»55.

Поэт, выпускник Донского кадетского корпуса М.Н. Залесский (04.06.1905, Симферополь – 22.03.1979, Сан-Франциско) учился на химическом отделении Загребского университета. В начале 1930-х гг. стал членом Национального союза нового поколения (впоследствии НТС). В 1942–1944 гг. вел нелегальную союзную работу в оккупированных немцами областях России. Был в Минске, Харькове, Киеве. После войны работал в Институте по изучению СССР в Баварии, а затем переехал в США, в Сан-Франциско. В 1978 г. издал книжку своих стихов – «Слава казачья». Писал политические статьи и рецензии на книги в местной газете «Русская жизнь». Незадолго до смерти Михаил Николаевич завещал все свои трудовые сбережения Фонду Свободной России. Близко знавшие его люди говорили, что это про него сказано: «Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят56. Потомок боярского рода Ф.Ф. Захарьин (02.06.1906, Киев – 13.06.1979, Нью-Йорк) после окончания в 1928 г. Русского кадетского корпуса в Сараеве записался (экзамены тогда не надо было сдавать) на юридический факультет Белградского университета, но вскоре перешел на геодезические курсы, которые успешно закончил. После непродолжительного пребывания в Земуне обосновался в Загребе, где служил в Геодезическом институте. После окончания войны и трехгодичного пребывания в лагерях для беженцев в Италии он в 1954 г. получил возможность уехать в Америку57.

Выпускник Донского Императора Александра III кадетского корпуса, член Общества зарубежных кадетов в Югославии В.В. Гапонов (1912, Россия – 26.11.1995, Белая Церковь, Сербия) после завершения корпусной учебы поступил на агрономический факультет университета, по окончании которого успешно работал и занимался научной деятельностью. Последнее место работы – Косово. После выхода на пенсию переселился с женой и дочерью в Белую Церковь. Участвовал в создании югославского отделения Объединения кадетов российских кадетских корпусов, стал его членом, а потом казначеем. Принимал самое деятельное участие в поддержании благолепия русской церкви Св. Иоанна Богослова и русского участка на городском кладбище. В Белой Церкви, где в 1944 г. закончил свое существование последний зарубежный кадетский корпус, в 1986 г. при его участии был воздвигнут первый в мире памятник кадетам и персоналу кадетских корпусов, «на поле брани живот свой положивших, в смуте убиенных и в мире скончавшихся» 58. Памятник был спроектирован кадетами-крымцами инженером Карповым и Соболевским59.